Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

и о том, что поголовье птицы растет, и надо бы пристроить еще два курятника; рабочих рук мало, было бы хоротно, если бы Жамилят прислала на ферму еще двух девушек, — работа бы пошла веселее;

и о том, что Салман несколько раз наведывался на ферму, — непонятно, чего ему было нужно, а потом, слышала, вместе с дружками из соседнего аула подрядился он на строительные работы куда-то на Ставропольщину, — вот уже две недели, как его нет в ауле;

и о том, что Аслижан ходит сама не своя, а причина тому — Али, по которому она сохнет уже который месяц; в последнее время Али вдруг начал привечать ее и зачастил на ферму вроде бы по каким-то делам, но причина у него, конечно, иная: и он заглядывается на Аслижан...

— Понятно, почему нашлась краска, — рассмеялась Жамилят. — Ну, а насчет молодой работницы и того парня из соседнего аула — я подумаю, может, найдем для них какое-нибудь подходящее жилье. Трактористы нам очень нужны. А Салман... Бог с ним, я думаю, даже хорошо, что он отсюда подался, ведь все равно здесь проку от него бы не было.

От фермы до правления Жамилят решила пройтись пешком.

— Поезжай к правлению, — сказала она шоферу. — Я скоро там буду. До свиданья, Аминат.

— До свиданья, э кыз. Не забывай нас.

Было приятно идти по осенней земле, смотреть на дальние леса, которые окрасились в цвет меди. И, наверное, оттого, что так много желтизны вокруг, лучи солнца тоже как бы ярче стали.

Дорога пролегала мимо картофельных полей с высохшей и упавшей на землю ботвой. Из аула, из садов, тянуло медовым запахом. Этот запах вдруг напомнил ей давний разговор с Ибрахимом. Он говорил тогда, что хорошо бы вон там, на склоне того пригорка, развести пасеку: неподалеку — липняк, поля подсолнечника... Почему-то в памяти всплыло его лицо, сосредоточенное, продубленное солнцем, когда они вместе сгребали сено. Рубашка у него промокла от пота, она предложила ему снять ее, и когда он снял, увидела на спине, возле правой лопатки, огромный розовый шрам, который тянулся почти от шеи до поясницы. Сразу определила: осколочное ранение, бедняга, он чудом остался жив. И ей вдруг почему-то тогда захотелось легонько прикоснуться к этому зловещему шраму, к этой розовой рубцеватой коже... Но Жамилят отогнала воспоминания. А что лежит там, на картофельном поле? Сеялка? Подошла ближе. Да ведь это картофелеуборочная машина! В прошлом году, видно, не сумели запустить в работу, так и оставили в поле. Какая бесхозяйственность! Почему она раньше не вспомнила об этой машине? Видела ведь в инвентарной ведомости.

Обошла машину со всех сторон. Мир не без добрых людей — чья-то заботливая рука все же позаботилась. Машина была еще с осени хорошо смазана маслом, лишь местами проступали бурые пятна ржавчины. «Сегодня же надо сказать Ибрахиму о картофелекопалке. Пусть наладят и пустят в ход...)

— Звонили и звонили тебе весь день, — говорила за ужином мать. — Из райкома. Сам секретарь. А голос такой недовольный: «Где она? Куда запропастилась? Никак не могу дозвониться. Как только колхозники находят своего председателя? Уж не в Нальчик ли она укатила?»

— А ты что?

— А я ему: «Ни свет ни заря в поле уехала. Какой Нальчик? Второй месяц там не была, по дочке соскучилась». Тут он и положил трубку. Ты завтра позвони с утра, скажи, где была целый день.

Щеки у Жамилят порозовели от обиды.

— Звонить? Разве он не понимает, где я могу быть в такую пору? — Резко встала из-за стола, накинула платок — и к двери.

— Ты куда, доченька? — обеспокоенно спросила мать.

— Нужно мне... — Обернулась и прибавила с хитрой улыбкой: — К кавалеру. — И быстро вышла за дверь, оставив обескураженную мать.

Она знала, где живет Ибрахим, но никогда не заходила сама по тому или иному делу, боялась: людская молва чего не наплетет, если увидят, что она ходит к нему в дом. Но сегодня ей непременно захотелось увидать его: два дня, как и он, и она в разъездах, и дороги их не скрестились ни разу.

Дом, где жил Ибрахим, был большой, одну половину его занимала одинокая старушка-хозяйка.

В его окнах было темно. Еще не вернулся? Постучала. Потом заметила: дверь на замке. В это время на крыльце другой половины появилась старушка, простоволосая, седая, черное платье, на ногах чувяки из сыромятной кожи. При свете, падающем из окна, она узнала Жамилят и сказала, подразумевая Ибрахима:

— Его нету. Всегда поздно домой возвращается.

— Мне нужно ему записку оставить. Есть у вас бумага и карандаш?

— Нету, милая. Я сейчас ключи от его комнаты принесу, ты там и напишешь.

Старушка отперла дверь. Жамилят шагнула через порог. Повеяло запахом его комнаты: пахло табаком; Ибрахим всегда курил трубку, ей нравился запах его табака.

Очень скромная комната: стол, две табуретки, шкаф, железная койка, застеленная серым байковым одеялом. На нее эта комната произвела такое впечатление, будто Ибрахим живет в ней временно. А может, и в самом деле всерьез подумывает уехать из Большой Поляны? Куда? От этой мысли неуютно стало на сердце. Заметила на стене фотокарточку в рамке: молодая светловолосая женщина и двое ребятишек — двойняшки. Да, да, это его жена и дети. Их давно нет в живых...

— Он редко когда дома бывает, — говорила между тем старушка. — Переночует — и на работу пошел.

Жамилят подошла к столу, взяла бумагу и карандаш. «А может, дождаться его?.. Нет, нет, лучше оставить записку...»

Когда садилась за стол, хотела обстоятельно написать о том, что, по ее мнению, нужно сделать в первую очередь, прежде чем начать уборку кукурузы, о картофелекопалке, которую необходимо срочно пустить в работу, — записка должна получиться строгой и деловой, ведь завтра она снова может уехать чуть свет, возможно, они снова не встретятся. Но мысли путались, и она написала лишь: «Нам необходимо встретиться завтра в правлении, в шесть утра. Жамилят».

Когда вышла на улицу, совсем свечерело, луна была полная и необычно яркая. Жамилят заметила впереди парочку: идут, ничего не замечая вокруг, занятые сами собой; девушка прижимается к его плечу, а парень высок, строен, как тополь. И Жамилят показалось, будто она знает этого