Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

— Тут, пожалуй, поспишь!.. Опорос нынче у нас. Двенадцать поросят свиноматушка принесла. А на той неделе другая — тоже двенадцать. Вот какой у нас прирост поголовья!..

— Я так рада...

— Али Бибоев днем приходил. Хвалил. Мы, грит, Игнатий Петрович, тебя озолотим, ежели так дальше дела пойдут. Дом тебе дали, а осенью хлопотать буду, чтоб другой дали, поболе нонешнего. А я грю, зачем мне хоромы, нам троим места хватает.

— Я сегодня вашу внучку видела на почте. Очень милая девушка, мне понравилась — открытая такая, простая.

— Про-остая! По нашей пословице: простота — она хуже воровства. А она, девчонка моя разлюбезная, дала охмурить себя здешнему парню. Я, грит, за него замуж выйду. Иди, грю, я не супротив, да только возьмет ли он тебя? Все здешние парни — они на здешних девках женятся. А ты пришлая, ничего в их жизни не кумекаешь.

— Зря обижаете внучку. Я знаю того парня, о котором вы говорите. Он хороший человек. Да и чувствуется по всему, он души в ней не чает. Думаю, свадьба не за горами.

— Ну, коль вы за того парня ручаетесь, я спокойней буду. Ежели свадьба... Вам вера среди людей есть, ба-альшая вера. Редкий человек такой веры удостоиться может... Да... Меня-то спросили, отколь я в поздний час. А сами-то куда?

— Решила подышать свежим воздухом.

— Уж кому-кому, а вам свежего воздуха во-от как хватает.

— Это верно! — Жамилят улыбнулась.

— Вот я и дошел до своего дому. Спокойной вам ночи.

— И вам тоже. До свидания. Заходите к нам. Ведь мы почти соседи.

— И вы не стесняйтесь, захаживайте, — ответил старик уже с крыльца. — Давненько хочу вашего отца повидать. Мнится мне, встречались мы не раз и не два на фронте в четырнадцатом. — Старик снова подошел к ней. — Воевал он, папаша-то ваш? В первую мировую?

— Да, Игнатий Петрович, воевал. Кажется, на турецком фронте.

— Точно, выходит, он! Не признал меня. В соседних батальонах служили. Вы ему про меня не говорите. Ни-ни. Вот встречу его — сам скажу.

— Ладно. Всего вам доброго.

Распрощавшись со стариком, Жамилят поспешила домой. Все уже спали, кроме матери.

— Ужинать садись.

— Нет, мам, мне только чаю.

Утром позвонила в Баксан. Главврач ответил, что Ибрахима сегодня увозят в Нальчик, в республиканскую больницу, — ему нужны врачи-специалисты, которых в Баксане нет. Состояние его здоровья вызывает серьезные опасения.

Вот и подкатил ноябрь ко двору с частыми дождями, иной раз затяжными, с морозцами по утрам, с холодными ветрами, в которых уже чувствовалось дыхание зимы; ветры дули со всех сторон, продувая чердаки домов и ферм, амбары, словно разведывали, как подготовилась Большая Поляна к зиме, будто искали прореху, через которую могла бы забраться и полютовать, покуражиться уже близкая зима. Но на этот раз люди хорошо подготовились к долгим зимним капризам: скот полностью обеспечен кормами; зерно давно засыпано в амбары. Нет, не доймет зима на этот раз большеполянеких жителей.

Работы в колхозе поубавилось. Наступила веселая пора свадеб. По вечерам то тут, то там слышны звуки гармошки, хлопки в ладоши. Отпраздновали свадьбу и Азнор с Валей, внучкой Игнатия Воронкова. Была на их свадьбе Жамилят, как, впрочем, и на многих других, — приглашения сыпались со всех сторон. И разве можно отказать — обидятся.

А душой рвалась Жамилят в Нальчик; хотелось повидать дочь, сходить в больницу к Ибрахиму. Но цепко держали на привязи колхозные дела: комсомольцы начали строить новое здание клуба, благоустраивалась главная улица аула, подходили к концу сварочные работы — ставилась ограда на кладбище, достраивалась птицеферма.

В один из ноябрьских дней в правление к Жамилят пожаловал неожиданный гость — секретарь обкома Бекболатов. Нагрянул неожиданно, возвращаясь из райкома партии. Жамилят даже не поверила своим глазам, когда увидала его высокую, сухощавую фигуру в дверях своего кабинета. Он улыбнулся, поздоровался и сел рядом, положив на стол черную папку. Непринужденность и естественность каждого его движения вызывали у Жамилят ощущение, будто он бывал тут уже много-много раз и всякий раз вот так же доставал из кармана ручку и блокнот и клал перед собой. Не расспрашивая ни о здоровье, ни о работе, начал что-то быстро записывать в блокнот, — наверное, какие-то мысли, которые пришли в дороге, а ей протянул пять листочков машинописного текста — почитайте, мол, пока я пишу. Это была справка о подборе, воспитании и расстановке кадров в районе. На несколько секунд оторвавшись от своей работы, взглянул на нее и сказал:

— У вас в районе комиссия недавно закончила работу. — Кивнул на справку, которую она держала в руках. — Будем обсуждать на бюро обкома. Прочтите внимательнее, хочу знать и ваше мнение.

Начала читать справку. Сплошные упреки по адресу первого секретаря Амина Гитчеева. Работа с кадрами в районе пущена на самотек, среди недавно принятых в партию рабочие и колхозники составляют малый процент, еще меньший — женщины; секретарь райкома не считается с мнением членов бюро райкома, неправильно реагирует на критику снизу...

В справке шла речь и о ее колхозе. Указывалось, что в деле выдвижения передовых, грамотных, работоспособных женщин первый секретарь райкома занимает неправильную позицию. Кроме одной женщины, заведующей птицефермой колхоза «Светлая жизнь», ни одна в районе не работает на должности низового руководителя. В колхозах и совхозах до сих пор не организованы детские сады и ясли...

Бекболатов отложил в сторону блокнот и пристально посмотрел на Жамилят, будто спрашивая: «Что вы думаете обо всем этом?» В ее памяти в этот миг всплыли все обиды, которые она перетерпела от Амина Гитчеева, но она лишь сказала:

— В справке все верно.

— А ваше мнение о нем?

— Несовременный руководитель.

— Всего два слова, а все ясно и понятно. Вы давно его знаете?

— С тех пор как сюда приехала.

— Помнится, когда мы ехали с вами с собрания, мы говорили о нем... Кажется, был у нас разговор?

— Да-да, вы сказали, что с ним будет трудно сработаться.

— Так и вышло?

— Да, — грустно кивнула она.

— Вижу, вы какая-то сегодня не в меру озабоченная и серьезная сидите. Ну так я вас рассмешить хочу.

— Чем?

— Расскажу кое-что об Амине. Дело давно было, до войны. Амин тогда председателем колхоза был, а я — секретарем райкома. Его ведь когда-то