Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят
— Так зачем же он не спросил, поймете ли вы то, что он дает вам читать!
— Он не виноват, что я не понимаю…
— Все же лучше дал бы что-нибудь другое… А то какая польза, что вы будете с этими книгами возиться.
Александр Прохоров уныло закрыл книгу. Он был недоволен чем-то; разговор с Катериной Александровной только уяснил ему вполне все то, что уже смутно бродило в его голове. Дня через два, снова принявшись в свободное время за чтение Белинского и опять не вполне понимая статью, Прохоров крепко задумался. Он оставил книгу и долго ходил по корпусному коридору, усиленно размыгнляя о чем-то. На следующий день он подошел к Старцеву.
— А я, Владимир Иванович, пришел к вам с просьбой. Дайте мне что-нибудь другое почитать. Белинский мне не под силу.
— Ну так читайте романчики; это кушанье, знаете, для слабых умственных желудков, — усмехнулся Старцев своей насмешливой улыбочкой. — Время убьете по крайней мере…
— Мне хочется не время убить, а чем-нибудь полезным заняться, — сухо ответил Прохоров.
— А шагистика-то? Разве это не полезно?
— У вас все шуточки, Владимир Иванович, — промолвил Прохоров резко откровенным «кадетским» тоном. — Я не насчет шагистики прошу у вас мнения и совета, а насчет книг. О шагистике я уж лучше с теми буду говорить, кто это дело знает…
— Да, это наука головоломная; не всякий тоже способен быть в ней специалистом, — заметил с улыбочкой Старцев. — Вот тоже гимнастика…
— Ну, гимнастикой-то нетрудно заниматься, — грубо оборвал Старцева Прохоров, — по крайней мере, гимнастикой языка все на перебой занимаются… Вы о книгах-то мне все еще ничего не сказали…
Старцева как-то передернуло, по его лицу пробежала на мгновение тень неудовольствия, потом оно снова засияло мягкой улыбочкой.
— Да каких же вам полезных книг дать, если и Белинского вы не понимаете? — промолвил он. — Его барышни-с читают.
— Ну, барышни и «сонники» читают! — пробормотал Александр Прохоров.
— Оригинальное сравнение! — с иронией промолвил Старцев.
— Мне бы хотелось, — продолжал Прохоров, не обращая внимания на замечание Старцева, — заняться такими книгами, которые были бы для меня понятнее Белинского. Барышни, может быть, читают и его сочинения, и сонники для процесса чтения, а у меня другая цель… Мне хотелось бы сначала прочитать что-нибудь хорошее по русской истории…
— Вот Устрялова знаете? — сощурил глаза Старцев. — Поучительное чтение! Тоже Державин в своем роде.
Лицо Прохорова сделалось совсем хмурым; он начинал терять терпение.
— А по иностранной истории? — спросил он.
— Смарагдова почитайте… Это тоже одописатель.
— Все-то вы смеетесь…
— Не плакать же мне…
— А лучших книг по истории нет?
— Не отпечатаны еще.
— Неужели же по истории так-таки и нет ничего хорошего?
— Как не быть! Только не на русском, а на немецком и на французском языках есть…
— Что же?
Старцев назвал несколько исторических сочинений.
— Ну, да это, батюшка, не про вас писано, — заключил он. — Если по-русски плохо понимаете, так на иностранных языках поймете еще меньше.
— Да вы, кажется, не поняли меня, — проговорил Прохоров и усмехнулся такой улыбкой, которая была обиднее улыбочек Старцева. — Я не смысла данных мне вами книг не понимаю, до него я заставил бы себя добраться, — я цели этого чтения не понимаю.
Старцев взглянул на Прохорова не то с презрением, не то с неудовольствием и отошел прочь.
— А из Прохорова славный бурбон выйдет, — проговорил он, заговорив с кем-то из воспитанников. — Туп, угловат и нахален — далеко пойдет!
Прохоров между тем, оставшись один, стал ходить из угла в угол по коридору. В его голове на минуту промелькнули вопросы о том, что за человек Старцев. «Э, размазня с перцем!» — почти вслух проговорил Прохоров и быстро перешел к размышлениям о том, как подготовиться к серьезному чтению, за какие книги приняться и на чем сосредоточиться. Ему казалось, что для него нужнее и полезнее всего будет история, так как она может дать верный взгляд на общественную жизнь народов и на устройство тех или других государств. Он сознавал, что для него пропадает большая часть намеков Левашова именно потому, что он не знает истории или знает ее в таком виде, который хуже незнания. Прохоров проходил довольно долго и наконец, по-видимому, решился избрать известный путь. Дня через два он передал Старцеву все остававшиеся у него книги «Отечественных записок».
— Что же, так и не будете больше читать, господин будущий офицер? — спросил Старцев.
— Так и не буду, — лаконически ответил Прохоров.
— Конечно, военному человеку нужно о выправке думать, с тяжелой головой маршировать неудобно.
— Вы точно про чемодан говорите, про голову-то, — усмехнулся Прохоров. — Я прежде думал, что голова тяжелеет от пьянства, а вы вон говорите, что она и от чтения тяжелеет. Впрочем, вы это по опыту должны знать.
— О, да вы нынче совсем по-армейски острите! — сердитым тоном, но с улыбочкой заметил Старцев. — Впрочем, праздного времени много — можно или в потолок плевать или остроумие изощрять.
— Я ни того, ни другого не могу делать, — ответил Прохоров. — Я вот занялся изучением французского языка.
— А-а! даже не просто учением, а изучением! Верно в плен думаете попасть, чтобы даром путешествовать?
— Нет, французские книги думаю читать…
— Вот-с как!
— Жаль, что вы мне прежде не посоветовали сделать это, — заметил Прохоров, — а то я столько времени даром убил: читал критические отзывы и философские рассуждения об исторических явлениях, а самих исторических явлений не знал… Это ведь все равно что слепому лекцию о цветах посоветовать слушать!
Старцев хмуро взглянул на Прохорова: с одной стороны, ему было досадно, что этот нахал смеет свое суждение иметь, с другой стороны, он считал своим долгом допускать молодежь до свободного выражения ее мнений. В Старцеве как будто сидели два совершенно враждебные одно другому существа: учительствующий чиновник и либеральничающий гражданин.
— Так вы серьезно хотите теперь заняться историей? — спросил он. — Я не могу дать вам…
— Нет, — перебил его с улыбкой Прохоров, — я хочу теперь серьезно заняться французским языком и в этом случае мне более других будет полезен Адольф Адольфович Пуаре…
— Желаю успеха! Только вам нелегко будет изучать историю, — ироническим тоном заметил Старцев, сделав сильное ударение на слове вам.
— А вы еще так недавно думали, что я могу основательно научиться чему-нибудь даже по критическим статейкам, — ответил Прохоров, впадая в тон Старцева. — Нашему брату, бурбону, дай бог и по прямому пути добраться к цели, а уж не то что по разным лабиринтам подходить к ней.
Старцев в глубине души окончательно почувствовал отвращение к нахальному мальчишке и вследствие этого стал делать все усилия, чтобы быть с ним предупредительнее.
— Да-с, это новая молодежь растет, — говаривал он в кругу Медникова и Левашова. — Надо дать ей свободу развиться в том направлении, в каком она хочет развиться. Посмотрим, что будет!
В тоне его последней фразы слышалось сомнение в том, что из этой молодежи что-нибудь выйдет.
— Но что бы ни вышло, — добавлял он, — а нас не упрекнут, что мы тормозили развитие молодых сил или ломали его направление. Довольно и без нас ломающего элемента!
В сношениях с Прохоровым он стал предупредительно-вежливым, хотя в этой вежливости проглядывало что-то ироническое: так снисходительно относятся очень сильные люди к своим бессильным собратьям, когда те пробуют показать свою силу. Когда Прохоров плохо отвечал на уроках, Старцев замечал:
— Э, батюшка, как это вы такого пустяка не в состоянии вызубрить и объяснить. Это ведь ребенок поймет! Ведь тут и дело-то идет о том периоде литературы, который можно назвать младенческим. Тогда не бог знает какие премудрости проповедовались в ней. Это не то что в наше время. Тогда были в обращении две-три жиденькие идейки — вот и все. Не особенно мудрено понять! Садитесь.
Потом Старцев ставил Прохорову балл.
— Я, впрочем, ставлю вам десять, — замечал он. — Мне жаль повредить вам из-за такой мелочи. Только вы приналягте, постарайтесь все это понять или хоть вызубрить ко времени экзаменов.
Прохоров молча выслушивал все эти ехидные речи и хладнокровно садился на место. Он смотрел на Старцева и относился к нему теперь очень просто: раз порешив, что Старцев размазня с перцем, Прохоров холодно выслушивал все замечания, все шутки, все намеки Владимира Ивановича, пропуская их мимо ушей, как шум какой-нибудь трещотки или флюгарки. Более внимательно выслушивал Александр Прохоров замечания Медникова и Левашова, но и к ним он уже начал относиться критически и редко смеялся над их остротами. Эти отношения были скоро подмечены кружком, в котором вращался Александр Прохоров, и юноши напали на своего собрата, отстаивая своих любимцев.
