Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
Хотелось развеяться. Павлик забрался с причала на фелюгу, побродил по палубе и вдруг заметил у борта лодку-каюк. Жгло полдневное солнце, и лодка спряталась в тени фелюги и раскидистой вербы, росшей у причала. В лодке спали. Один рыбак лежал в корме на стеганом одеяле, накрыв лицо картузом, второй, неловко скорчившись, положил голову на сиденье. Третий лежал в носу на красной подушке. Заложив под затылок руки, он синими глазами смотрел в небо.
Павлик встретился с ним взглядом и смутился: еще подумает, что подсматривает за ним.
Рыбак подмигнул ему одним глазом:
— Как житуха?
— Хорошо… — Павлик лег на корму фелюги. — А почему вы спите в лодке? Дома своего нет?
— Почему нет? Душно сейчас в хате-то. Да и скоро на проверку. Небось снова мелочь пообожрала половину червей.
— Каких червей? Вы что, на удочки ловите?
— Зачем на удочки… Перетяжки у нас — шнуры с поводками на тысячи крючков, пока наживишь — два часа пройдет.
— И ловится?
— Как когда. Сегодня плохо, пятьдесят кил сдали. Вода в Дунае мутная, плохо. Нам прозрачная нужна… Понравилось тебе с батей у нас?
— Очень, — ответил Павлик и подумал: все уже знают про них! И когда успели? Ведь знакомы-то мало с кем…
Мимо прошла моторка, сильно тарахтя, подбросила, стукнула о борт фелюги каюк. Спавшие рыбаки зашевелились, а тот, что говорил с Павликом, приподнялся и показал моторке кулак:
— Голова, подальше пробежать не мог?!
— Поспать не дает! — возмутился Павлик. — Газу не мог убрать.
Рыбак махнул рукой, улегся, поправив под головой подушку.
— Жди от такого… Вот в путину нам было не до сна, неделями не раздевались, из каюка не вылазили. Чуть подавишь комара — ноги вверх, голову вниз, чтоб самую рыбу не проспать. Зато и брали богато, и заработки были — не обижались, а сейчас!.. — Он прикрыл глаза, и Павлик понял: хочет спать.
Он сошел на причал. Ему было не по себе. Все казалось простым и понятным до этого разговора с Игорем, а теперь-то выясняется: он мало что понимал. Неуютно и тревожно стало после этого разговора. Что из него, Павлика, получится в этом не очень-то мягком и ласковом мире?..
Опять потянуло к отцу.
Где ж все-таки он?
Павлик заглянул в десяток домиков, в глухие закутки, куда подступали плавни, обошел причалы. Отец оказался рядом: в строящемся клубе. Мазальщицы втирали в камышовые стены ил. От солнца они повязались платками — одни глаза наружу: как только дышат!
Отец сидел у этюдника и писал их.
Павлик вошел в проем двери.
— Рыб-раб-класс! — улыбнулся отец Павлику, подрисовывая колонковой кисточкой платок одной из мазальщиц.
Павлик улыбнулся.
— Колоритно? Вот удивятся у нас, когда увидят. Подумать только — из ила строят дома, даже клуб! Культура при помощи ила. А клуб им нужен непременно: без газет и журналов сидят.
— Нужен, — согласился Павлик, потянулся, зевнул и вышел из коробки будущего клуба.
Ему вдруг страшно захотелось спать, не меньше, чем Игорю, чем этим рыбакам в лодке. Он добрел до своего дома, лег на койку и тут же уснул.
Обедать их на этот раз позвала Валентина. Игорь привел их к тесненькому летнему помещению наподобие беседки — стены из узких планочек насквозь просматривались и были увиты плющом. Рядом был рыбоприемный пункт, с его крыши заливалось радио.
На Игоре были хорошо сшитые брюки английской шерсти, знакомые Павлику по Москве, узкие, тщательно отглаженные, и белая рубашка с закатанными рукавами. Высоченный, свежевыбритый, улыбающийся. В нем было что-то от отца — беспечно легкое, изящное.
— Прошу, — сказал Игорь отцу с Павликом у порожка беседки.
Увидев за столом Витьку, Павлик задержал шаг. Зубы его стиснулись. В каждом жесте Витьки, в повороте плеча и движении лежавших на столе локтей чувствовал Павлик бесцеремонность и жестокость.
— Ты чего? — спросил отец, бочком пробираясь вдоль лавки, на которой сидели Аля, Костик и Тит.
— Ничего. — Павлик, стараясь не смотреть на Витьку, полез за отцом. Как мог Витька после всего, что случилось, сидеть со всеми, оживленно болтать, улыбаться, постукивать пальцами по столу?
Павлик уселся и повернул голову так, чтоб не видеть Витьку. Хозяйничала Валентина: подавала тарелки и миски со щами, потом гречневую кашу с консервированной говядиной. После пиршества у рыбаков обед показался Павлику более чем скромным. Однако Витька — его голос не умолкал и назойливо лез в Павликовы уши — был другого мнения:
— Еда богов! Отменно… Твоя работа, Алька?
Аля сидела красная, натянутая, с надутыми щеками.
— А тебе какое дело?
Витька упер локти в стол, собирая и разглаживая на большом лбу складки, весело сказал:
— Нервишки бы полечила!
Аля промолчала.
Игорь заметил перемену в ее настроении; нарезая хлеб, то и дело поглядывал в ее сторону. Потом тихо спросил у Павлика:
— А ты что?
Павлик ничего не ответил.
Лицо Игоря посуровело.
Лучше всего чувствовал себя за столом отец. Он легко иронизировал над гигантской белугой — ему показали ее в леднике («А где корреспонденты АПН?»), над репродуктором, ревевшим во всю мощь («Чтоб рыбаки в море не скучали!»), над кукушкой с того берега («Есть ли у нее обеденный перерыв?»).
Как легко ему было говорить обо всем! Только повод дай — и слушай.
Но слушать отца сейчас не хотелось. Тяжело и неуютно было на душе.
И за столом было плохо: рядом сидел Тит. Мешали его крепкие локти, и Павлик все время отодвигался от них. Тит был нем. Игорь тоже молчал, но не потому, что был мрачен и недобр, а Тит именно поэтому. Перед едой все разобрали ложки и вилки из алюминиевой тарелки, все, кроме Тита: перед ним уже лежали его собственные ложка с вилкой. И миска возле него уже стояла, тоже, очевидно, собственная, постоянная. Даже хлеб он нарезал не от общей буханки, а пришел с тремя аккуратно нарезанными ломтями и положил их друг на дружку перед собой.
Старыми, стеклянными глазами смотрел он то на одного, то на другого за столом, и, когда очередь дошла до Павлика, у того все тело зачесалось от этого пристального взгляда.
И ел Тит как-то особенно: медленно и основательно пережевывал, чтоб все до единого кусочка пошло на пользу. И странно: ел медленно, а съедал быстро. Может, потому что не сказал в обед ни слова?
Витька держался по-хозяйски, но, видно, почувствовал, что перехватил и Павлик с Алей не могут ему простить щенков.
Заметив, что Павлик опустил в стакан с чаем один кусок сахара, Витька бросил еще четыре. Павлик
