Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Михей осмотрел его и, пряча глаза от молодой женщины, приказал отнести в третью палату, где лежали умирающие.
Галя на цыпочках подошла к мужу, склонилась над ним. Илья вскинул глаза. Узнал жену, тихо сказал: «Прости… Егорку побереги»… — и затих.
В тот же день его похоронили. Галина уехала в Раздолье. Из родного села она вернулась через неделю на фургоне, запряженном парой резвых коней. Лежала на ворохе свежескошенной травы и, подперев голову загоревшими руками, уныло глядела вдаль. Прижавшись к ней, дремал малыш, очень похожий на нее.
Дорога вилась между высоченными кедрами, источающими запах смолы. Смола плавилась, янтарными каплями ползла по нагретым стволам.
Вернувшись в лазарет, Галя уложила Егорку, подождала, пока он заснул, а потом отправилась к деду Михею. Тот обрадовался, увидев помощницу, принялся расспрашивать о поездке.
Утром Галина накрыла на стол, зачем-то вышла. Вернувшись в избу, увидела: Егорка сидит на полу, макает в блюдце со сметаной блин, а рядом с ним рыжий кот лакает из того же блюдца.
После завтрака она свела сына к могиле отца, присела на траву.
— Сиротинушка ты моя, безотцовщина, — прошептала Галина, прижимая к себе сына.
Непрошеная слеза повисла на ресницах. Как в тумане, промелькнула перед ней безрадостная молодость. Безвозвратно ушли годы, и никого у нее не осталось, кроме малыша.
Когда они вернулись, дед Михей отвел ее в сторону.
— Зачем ты, красавица, убиваешься? Извелась, неутешная.
Галя задумчиво погладила головку малыша.
— Разве я о нем?.. Егорка вот…
— Егорка, доченька, сиротинушкой не будет. Отец найдется.
Старик взял Галю за руку, повел ее в избу. Малыш уцепился ручонкой за юбку матери. Нетвердо ступая босыми ножками, шел за ней.
Галя подхватила малыша на руки, прижала к груди.
— Нет, дедушка, никого у меня не будет, кроме Егорки. Сожгли мое сердце, один пепел остался. — Она зарыдала.
Михей качнул головой.
— Сердце, как и землю, сжечь нельзя. Нива-то солнцем бывает опалена, а после дождичка от солнца же и расцветает. Не так ли?
…С той поры прошло много дней. Всю свою нерастраченную любовь Галя отдавала сыну и раненым.
Как-то ночью ее вызвали к деду Михею. Она быстро оделась и пошла в перевязочную. На скамье, привалившись к стене, лежал Тихон с забинтованной головой.
Рана была серьезной, но опасности для жизни не представляла. Тихон мужественно переносил боль — без стонов и жалоб.
Галя ухаживала за ним так же, как и за всеми. А Тихон наблюдал за каждым ее движением и думал, что ничего не произошло. Ровно ничего. Галя все такая же желанная, близкая, как в далекие годы юности. Пусть думает, что хочет, а он ей все равно скажет это, как только представится случай.
Дед Михей все видел, все примечал.
— Не говори, Тихон, лишнего, — как-то раз на перевязке предупредил он и без того молчаливого комбрига. — Облаку да ветру свое горе поведай, а у ней и своего хватает.
— Не могу я без нее…
— Не время! — строго прикрикнул на него Михей. — Мать она, безотцовщины боится, другой вотчим злее волка бывает. Думать надо, чтоб ни себе, ни ей жизнь не травить.
— Да я, дедушка, со всей душой…
— Не торопись, сокол! Век прожить — не поле за сохою пройти. Галя тонкой души человек: разобьешь хрусталь, не склеишь. Сердце матери понимаешь или нет?
— Нет моей силушки глядеть на нее, лучше бы уж меня вместо Ильи порубали…
Недолго пролежал Тихон в госпитале. Молодость брала свое. Не дожидаясь, пока Михей разрешит вернуться в бригаду, как-то вечером почистил коня, расчесал гриву. Мимо коновязи проходила Галина. Тихон посветлел.
— Куда собрался? — спросила она.
— На свадьбу!.. «Пуля меткая мне свахою была, с саблей острою обвенчала меня…» — пропел Тихон слова старинной казачьей песни.
Галя укоризненно качнула готовой.
Тихон стремительно обнял женщину. Галя оттолкнула его.
— Не балуй, Тихон!
Смутившись, Тихон отошел к коню. Подтянул подпруги, взял стремя. Вышедший из дома Михей схватил его за рукав.
— Кто же за тебя, комбриг, на перевязку пойдет? Куда это пала твоя думушка?
Тихон опустил стремя.
— У кого думы нет, тому и забота-кручина плеч не давит. Бои вон идут, а я разлеживаю.
— Ты это всерьез?
— Да.
Михей рассвирепел.
— Ты, что же, в чужом монастыре со своим уставом жить хочешь? А ну, марш на перевязку. Здесь комбригов нет.
Галя засмеялась. Весело стало на сердце оттого, что такой громадный детина от крика щупленького деда виновато опустил голову и, тихонько ступая, удалился.
Михей собственноручно расседлал комбриговского коня.
Ночь. Госпиталь погрузился в сон. Горсть песка ударила в оконное стекло. Галя выглянула наружу.
Тихон подседлал коня: не привык он менять своих решений. Увидев Галю, обрадовался. Обняв ее, притянул к себе, поцеловал.
— Уезжай! С глаз долой! — оттолкнув его, зло кинула Галя.
Тихон прикусил губу. Кровь ударила в голову. Припомнились слова матери: «Бедность да нужда какой женщине не в тягость?» Хоть и говорят, что насильно ее выдали замуж, но все-таки сумели выдать, смогли заставить.
— Или негож я тебе? Как и тот раз, богатства ищешь?
Галя отшатнулась от Тихона, прикрыв пылающее лицо полушалком, побрела в избу, приникла к разметавшемуся во сне сынишке, заплакала.
— Горе ты мое горькое, радость ты моя светлая, — шептала она.
ГЛАВА 19
Во втором часу ночи Костров возвращался с партийного собрания. Настроение у него было хорошее, приподнятое. Неплохой доклад сделал Шадрин, уверенно говоривший о скорой победе. Коммунисты хабаровской организации объявили себя мобилизованными на борьбу с контрреволюцией и, не расходясь по домам, двинулись на вокзал.
Пришлось выдержать напряженную борьбу с оппозиционерами. Перед глазами Кострова мелькало перекошенное лицо уполномоченного реввоенсовета Розова. Тот нагло требовал предания суду командования фронтом, обвинял Дальбюро ЦК РКП(б) в напрасном кровопролитии и призывал к переговорам с Грэвсом и Найтом.
Тяжелые времена… Многие коммунисты и члены организации революционной молодежи погибли в жестоких боях с интервентами. Осмелела, подняла голову троцкистская оппозиция. Троцкисты требовали прекращения вооруженного сопротивления до подхода из-за Урала частей Красной Армии. Отступление Уссурийского фронта, которое совершалось в кровопролитных боях и вносило растерянность в ряды интервентов, а также потери неизбежные, как и во всякой войне, истолковывались оппозицией как доказательства бессмысленности борьбы. Не сумев навязать своих антипартийных взглядов в рабочих ячейках РКП(б), лидеры оппозиции попытались вести за собой крестьян.
Подавляя сопротивление оппозиции, Дальбюро ЦК РКП(б) объединило вокруг себя рабочих и беднейших крестьян. В этой борьбе партийные ячейки окрепли и решительно очищались от мелкобуржуазных попутчиков. Сегодняшнее городское собрание осудило действия Розова, потребовало рассмотрения вопроса о принадлежности его к партии. Хабаровчане одобрили деятельность Дальбюро ЦК РКП(б).
Шофер остановил машину. Костров устало протер глаза, вышел из машины. Его опередил Ким. Он был ранен и после выздоровления послан Дубровиным для охраны секретаря Дальбюро.
— Измотал я тебя. Иди отоспись, — сказал Костров.
— Пока вы свои дела решаете, я в машине дрыхну как убитый.
В палисаднике, около подъезда, стоял Кикио. Приказ Нооно был категоричен, не выполнить его нельзя. Когда Костров подходил к подъезду, Кикио выхватил маузер. Ким заметил мелькнувшую из палисадника тень, заслонил собой Кострова. Ночь прорезала вспышка выстрела. Ким вскинул кольт. Кикио упал. На руке Кострова повисло мягкое, податливое тело бойца. Шагая через три ступеньки, он внес раненого в переднюю.
Ким облизнул пересыхающие губы, схватил Кострова за руку.
— Живой, хорошо… — Он не договорил, затих. Костров опустился на колени, прижался ухом к его груди. Все было кончено.
В кабинет вслед за Костровым вошел расстроенный Бубенчик. Он тоже сопровождал Кострова и задержался после выстрела у подъезда.
— Убили ту сволочь, Кикио его зовут, — быстро заговорил Бубенчик на ломаном русском языке. — Моя видел Кикио во Владивостоке. Это японский контрабандист. Молодец Ким, раздавил змею.
— Змею-то раздавил, а сам…
Костров опустился на диван, поник головой.
На ходу вытирая слезы, Бубенчик внес ведро холодной воды и таз.
— Не надо.
— Надо! — твердо возразил Бубенчик. — Вода надо, легко будет. Ким умер, не нарушил присяги. Мне тоже тяжело. Ким мой друг.
Костров промолчал. Бубенчик заглянул ему в глаза, сказал:
— Есть в китайской земле камень, на нем написано: «Не предавайся горю, ты человек, твое сердце должно хранить мужество».
