Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Нооно предался мечтам.
Вот он входит в дом. На плечах — погоны полковника, на груди — орден Золотого Коршуна. Домик опрятный и уютный, на полу — желтые циновки и вышитые подушки. В стене ниша для какемоно. На столике чаша сатсумского фарфора с горячей рисовой водкой, сладости. На руках у жены сын, розовощекий самурай. Он протягивает к нему пухлые руки… Какое счастье! Ради этого стоило несколько сот русских отправить в мейдо… Он говорит жене, что теперь у них в Токио будет свой дом и магазин. Она станет выступать в императорском театре. Жена целует грубые, обветренные губы воина и поет ему древнюю песню самураев…
Сон надвигается. Сквозь дремоту Нооно видит лицо молодой жены, с которой не виделся два года. Не так уж все мрачно. Он, конечно, обставит этих кротов из подпольного ревкома, как метко их окрестил маркиз.
В полдень поезд подошел к неприметной станции. За ней простиралась территория РСФСР.
Капитан Нооно продумал каждую деталь перехода линии фронта. Он еще раз внимательно осмотрел партийный билет, запрятал его под подошву ботинка. Солдатский цирюльник выбрил ему голову и искусно наставил синяков. Казалось, что этого человека долго и сильно избивали.
— Ну пошли! — Нооно толкнул в спину нерешительно переминавшегося с ноги на ногу Глотова и произнес заклинание: — Наму Амида Бутсу!
Унтер-офицер с солдатами окружили их и повели по железнодорожному полотну.
— Опять на расстрел повели! — слышались позади тревожные голоса, от которых у Глотова пугливо сжималось сердце.
Нооно внутренне спокоен. Он полагался на свое сильное, тренированное тело. Изобразив на лице страдание, опустив голову на грудь, брел между поблескивающих штыков.
Часовой, стоявший на охране советского участка дороги, поднял тревогу. Из барака, разобрав из пирамиды винтовки, выскочил караульный взвод.
Спустившись с полотна, японский конвой повел арестованных к опушке леса.
Красногвардейцы следили за мрачной процессией.
Когда подходили к опушке, Нооно наотмашь ударил конвойного и побежал. За ним устремился Глотов.
Раздались частые выстрелы. Над головами бегущих свистели пули. Глотов опередил Нооно. Позабыв про инструкции, он бежал, охваченный неподдельным ужасом.
— Сюда, товарищи! Сюда! — кричали красногвардейцы.
Пулеметчик нырнул за щит, дал очередь. Японцы залегли в кустах, стали отстреливаться. Разгорелась перестрелка.
Красногвардейцы подбодряли бегущих:
— Скорей!
Японский унтер-офицер старательно прицелился и плавно спустил курок. Глотов почувствовал толчок в правую ногу и упал.
Нооно взвалил на плечи раненого и через несколько минут очутился за кордоном.
Подобрав убитого, японские солдаты отступили.
Около перебежчиков захлопотали красногвардейцы, один подавал им чистый бинт, другой — стакан молока, третий крутил цигарку.
— Куда моя попала? — приоткрыв веки, простонал Нооно, оглядывая красногвардейцев.
— Дома ты, у своих. На покури, водицы испей, — суетился вихрастый пулеметчик.
Нооно, поймав за руку красногвардейца, крепко сжал его пальцы.
Глотову забинтовали ногу. Рана оказалась пустяковая, но она-то решила успех плана Нооно: ему и Глотову поверили.
Нооно сбросил рубаху. Фиолетовые синяки, кровоподтеки, багровые полосы от ударов красовались на спине. Рубаха была грязной, в пятнах крови. На ней копошилось множество насекомых.
— За что били-то? — спросил один из красногвардейцев.
— Человек от смерти ушел, а он с вопросами! Шел бы лучше на кухню, щей ребятам разогрел, чайку скипятил, — остановил его товарищ и тут же сам добавил, обращаясь к Нооно: — Ты хороший товарищ! Жизнью рисковал, а раненого из-под пуль вынес.
— Моя русски товариса любит, — отозвался Нооно. — Его мало-мало маленький учи, хоросая люди, кынига читай, писимо пиши.
— Значит, учитель он, так, что ли?
— Учи, учи, шибако хиросо, — Нооно тронул руку Глотова. — Моя паровоза ходи, огонь шуруй, уголь быросай, она учи русски.
Нооно зачесался. Красногвардейцы сочувственно переглянулись.
— Терпи, друг, сейчас баньку сготовим.
— Березовым веником эту вредную насекомую выпаришь.
— Ты, браток, не стесняйся, штаны снимай — и в печку.
После бани, в чистом белье, Нооно и Глотов потягивали горячий чай.
Потом на столе появились щи, крынка молока, тарелка с горкой румяных лепешек. Красногвардейцы жили на скудном пайке: полфунта ржаного хлеба и постные, из крапивы или щавеля щи. Времена голодные. Но людей, спасшихся от смерти, сидевших в японской тюрьме, следовало подкормить, и они раздобыли продукты.
— Изголодались, бедняги!
— Посидишь на японских харчах, не то запоешь, — посмеивались красногвардейцы.
После обеда Нооно ушел к командиру заставы, точно ответил на все вопросы. Составили протокол о перебежчиках с подробным изложением попытки их расстрела японцами.
Через несколько дней красногвардейцы усадили их в поезд, отходящий на Хабаровск.
…Пасмурным утром Нооно и Глотов прибыли в Хабаровск. Здесь они расстались. Глотов пошел в штаб комплектующейся кавдивизии.
Нооно неторопливо шел по улице. Около парикмахерской задержался.
Из парикмахерской вышел широкоскулый мальчик с бумажным змеем. Змей, подхваченный ветром, взмыл в воздух и застыл в вышине. На нем был нарисован двуглавый дракон, пронзенный мечом.
Мальчик оглянулся на Нооно и сделал ему какой-то знак. Потом он остановился, быстро смотал нитку, подтянул змея к себе, свистнул и убежал.
Из-за угла показался уличный торговец овощей с черной косой, заброшенной за плечо. На голове его колыхалась плетеная корзинка, доверху наполненная овощами.
— Парикмахерская закрыта. Хозяин ушел в мейдо, приказал слугам распродать имущество, — скороговоркой по-японски пробормотал продавец овощей, когда Нооно поравнялся с ним.
Нооно продолжал идти, ожидая пароля.
— Следуйте за мной. Вас ждут слуги умершего хозяина, — тихо проговорил продавец овощей.
— Скажите слугам умершего хозяина, что деньги за распроданное имущество надо вернуть.
Продавец кивнул. Нооно пошел за ним. Продавец нырнул в калитку. «Будь хладнокровным, трезвым и смелым. Выучись править преданным телом, как балерина на сцене», — вспомнил Нооно песенку агентов восточного сыска. Он нащупал кольт и последовал за чумазым продавцом. Потом огляделся вокруг, прыгнул через забор, притаился за поленницей.
Продавец, выйдя из калитки и не найдя своего молчаливого спутника, удивился. Долго вертел головой с длинной косой, прошелся несколько раз по улице, потом вернулся в дом.
Нооно прокрался к окну, заглянул в комнату. Там сидели несколько человек, о чем-то возбужденно переговариваясь. Внимательно осмотрев их, Нооно распахнул дверь.
— Здравствуйте, верные слуги Тенжи! Милость Аматерасу освещает ваш трудный путь.
Все почтительно встали: перед ними стоял их новый начальник — резидент японской контрразведки.
Принесли таз с водой и полотенце. Нооно умылся и немедленно приступил к делам.
Агент Кикио рассказал, как был арестован резидент из Хабаровска. Кто-то из русских белогвардейцев на допросе выдал его штаб-квартиру.
— Где он? — зло бросил Нооно.
— В тюрьме. Вчера консул потребовал освобождения, но Совет тянет с решением этого вопроса.
— А документы о произволе Совета составлены?
— Сегодня отправлены в Харбин.
— Хорошо. Капитан Хаяси Дандзин знает, что делать.
Свернув калачом ноги, прикрыв косые глаза коричневыми веками, Кикио продолжал:
— Несколько человек перешли запретную зону… В городе готовятся к обороне…
— Наблюдение за Костровым установлено? — прервал Нооно.
— Костров будет в наших руках в первый же день восстания, — ответил Кикио, поеживаясь под немигающим взглядом Нооно.
— Плохо работаете. Кострова и других по списку уже сейчас надо убрать. С этим не тянуть. Понятно?
Голова Кикио низко склонилась. На другой день Нооно переоделся в солдатскую форму. Пошел в городской комитет большевистской партии. Перед лестницей на минуту остановился, потом решительно стал подниматься.
— Из Владивостока! — на ходу бросил он лысенькому добродушному старичку, дежурившему в приемной.
Нооно вошел в кабинет секретаря горкома. Здесь, кроме секретаря горкома Кедрова, находился и секретарь Дальбюро Костров. Он громко говорил:
— …Кругом ротозейство, впечатление такое, как будто фронт не рядом, а где-то за Уралом. Лиц, нарушающих дисциплину, судить, злостных — расстреливать…
Заметив постороннего, он тотчас же замолчал.
— Вы что, товарищ? — спросил Кедров.
Нооно одернул гимнастерку, поправил ремень.
— Я из Владивостока… Член партии… Бежал из-под японского расстрела.
