Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Нооно одернул гимнастерку, поправил ремень.
— Я из Владивостока… Член партии… Бежал из-под японского расстрела.
— Садитесь. Ваши партийные документы?
Нооно стянул стоптанный сапог. Перочинным ножом поддел подметку, извлек из-под стельки партбилет. Бережно потер его о штаны, положил на стол.
— Подмок билет, сами знаете, нелегко сберечь…
Секретарь горкома очень внимательно читал протокол красногвардейской заставы, Костров изучал партбилет. Нооно чувствовал на себе его испытующий взгляд.
— Где-то я вас встречал? — вдруг спросил секретарь горкома.
Профессиональная привычка к самообладанию пришла на выручку Нооно.
— А как же, товарищ Кедров. Я работал в порту до революции, — спокойно ответил он. — Вас я знаю хорошо.
— Грузчик?
— Да!
— В забастовке четырнадцатого года принимали участие?
— Нес охрану от штрейкбрехеров в доме подрядчика Меркурьева.
Лаконичные ответы Нооно понравились. Бывший грузчик Кедров не мог знать, что во время забастовки портовых рабочих не кто другой, как Нооно, втесался в ряды забастовщиков и предал забастовочный комитет. Но Костров не спускал настороженного взгляда с этого человека.
— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил Костров.
— Да, конечно! Почти всю жизнь в России, отец мой из Мукдена, убит во время боксерского восстания. Мы с братом бежали в Благовещенск.
Секретарь горкома вынул из сейфа списки членов партии, оставленных во Владивостоке на подпольной работе. Нооно следил за ним напряженным взглядом.
— Принять вас, товарищ, на учет мы не сможем, — сухо подвел итоги беседы Кедров, замыкая партбилет Нооно в ящик стола.
Нооно опустил голову.
— Почему?
— Потому, что вы не прошли последнего переучета, когда владивостокская организация переходила на подпольное положение. Вас нет в списках законспирированных большевиков, — более приветливо сказал секретарь горкома. Ему стало жаль Нооно.
— Я был в отъезде… я не знал… — невнятно проговорил Нооно, все ниже опуская голову. — Могу быть полезен… все-таки я сохранил партбилет… знаю коммунистов в Харбине, могу выполнять задания…
Секретарь горкома посмотрел на Кострова, но тот отвернулся.
— Не унывай, парень! — тяжелая рука Кедрова коснулась сухого плеча Нооно. — Сам знаешь, сколько контрразведчики шлют сюда разной сволочи. Хочешь быть полезен? Мы комплектуем кавдивизию, там дадут коня, шашку и винтовку. Хорошо будешь бить интервентов, наведем справки и восстановим в партии.
Нооно хмуро пожал руку секретарю горкома.
— Я согласен, товарищ Кедров.
— Знаешь военное дело? — спросил Костров.
— Артиллерийское — хорошо. Был в Красной гвардии в Шкотове. А кавалерийского строя не знаю, конем и шашкой плохо владею.
После ухода Кострова Нооно вновь зашел к секретарю горкома.
— Я бы у вас, товарищ Кедров, просил дней пять для отдыха, устал после тюрьмы.
— Что же вы меня спрашиваете, ведь вы беспартийный человек.
— Я коммунист, — твердо сказал Нооно, — и не привык решать свои личные вопросы без согласия партийного комитета.
Секретарь горкома еще раз прочитал протокол заставы о бегстве Нооно из-под расстрела.
— Не знаю, что тебе и сказать…
— Я бы мог помочь на артиллерийском складе, пока спина подживет… Вот глядите, какой же я кавалерист…
Нооно сдернул рубаху, спина была вся в кровоподтеках.
— Что же молчал? Конечно, в таком виде тебе на коня нельзя. Здорово они тебя!
Кедров вырвал из блокнота лист бумаги и написал начальнику артсклада.
На работу Нооно приняли.
ГЛАВА 17
Был праздничный день. В воздухе протяжно плыл колокольный звон.
Проснувшись, Вера с удовольствием подумала, что весь этот день она будет дома. Не надо притворяться, не надо контролировать каждое свое движение, каждый взгляд.
Но когда девушка захотела встать, то ощутила, как что-то тяжелое навалилось на грудь, сжало сердце. Покачнулся пол, и кровать куда-то стала проваливаться.
Вера застонала. Агния Ильинична засуетилась. Она намочила полотенце, положила на голову дочери компресс.
— Что с тобой?
— Как-то страшно стало… устала я…
— Вызвать врача?
— Пройдет….
Вера откинулась на подушку, рассказала матери, как, не приходя в себя после обморока, в тюрьме скончался старый мастер Фрол Гордеевич. Об этом человеке обе они слышали много хорошего.
— И Леньку с Сухановым арестовали… Ленька опять ранен, бьют его при допросах.
В последнее время контрразведчики хватали всех по малейшему подозрению. В донесениях, с которыми удавалось Вере познакомиться, сообщалось о разгроме подпольных организаций Сучана, Угольной, Спасска и Шкотова. В селах Ольгинского и Никольско-Уссурийского уездов кем-то были преданы организации революционной молодежи. Много людей погибло в застенках Михельсона.
Все, что доходило до зрения и слуха Веры, становилось достоянием подпольного штаба. Но многое ей не было известно. Где-то существовали тайные квартиры. В них Михельсон и его подручные Жуков и Мак Кэлоу принимали провокаторов и предателей. В сводках и донесениях, которые она печатала, сообщались только их клички — Мотька Шимпанзе, Кучум, Глотов. Оставалось надеяться, что их настоящие имена станут известны народу. Впрочем, некоторые из них уже поплатились за свои услуги: Тимка Щеголь, Илья Наливайко, Петька Кит.
После завтрака Вера, несмотря на недомогание, вышла в сад. Здесь она должна была встретиться с Андреем Ковалем, передать ему очередное донесение.
Встречи эти волновали девушку. За короткие минуты свиданий они успевали поговорить о многом. Главное же — они понимали друг друга с полуслова.
Андрей был хорошо законспирирован: теперь он числился на службе в союзе христианской молодежи. Фельт относился к нему без особой подозрительности, даже, кажется, ценил молодого парня, вышедшего из рабочей семьи и умеющего находить общий язык с простыми людьми. Тем не менее Коваль постоянно подвергался не меньшей, чем Вера, опасности. Совсем недавно в их управление пришел какой-то моряк и заявил, что встретил в Океанской бывшего военкома Коваля и готов за приличное вознаграждение разыскать его. Только смелость и решительность спасли Андрея.
Андрей был немного резковат, но заботлив и чуток. Совсем недавно он принес Вере букет простых полевых цветов. Они уже увяли, но девушке было приятно смотреть на них и думать, что, несмотря на ожесточенную борьбу, в которую оба они оказались втянутыми, что-то сохранилось в них от прежних времен.
Появился Андрей только вечером. Вместе с ним пришла незнакомая Вере девушка. Это была Наташа Кострова.
Все трое присели на одну из скамеек.
Андрей бережно коснулся плеча Веры, сказал:
— Наташе нужно уехать. Надо что-то придумать.
— Я все сделаю, не беспокойся. — Вера проводила девушку домой, познакомила с матерью, потом вернулась в сад, к Андрею.
Увидев подходившую Веру, Андрей улыбнулся. Вере нравилась его сдержанная ласковая улыбка. Стало теплее на душе, когда она подумала, что этот отважный, дерзкий юноша с ней всегда робок, услужлив, по-особому сдержан.
Андрей явно волновался. Он зачем-то встал со своего места и тут же снова сел.
Глядя куда-то в сторону, Коваль сказал:
— На днях я уезжаю в Хабаровск… Настаивает Фельт. — Андрей усмехнулся. — Поеду агитировать за американский порядок… Мы не скоро увидимся… Ведь ты же видишь, что я…
Андрей замолчал. Подходящие слова не находились — слишком сложным, запутанным было их положение. Всякие слова прозвучали бы фальшиво и напыщенно.
Вера присела рядом, сказала очень тихо, одними губами:
— Не хочу расставаться… не хочу…
Андрей отозвался так же тихо:
— Надо, Вера.
Посмотрел на часы, встал.
— Пора…
— Береги себя. Они не знают пощады.
— И я с ними не миндальничаю… Если бы ты знала, как я буду ждать новой встречи…
У калитки они остановились. Вера вдруг обняла его, прижалась губами к горячим губам.
Андрей ушел.
Вера шла к дому, чувствуя себя легкой и сильной. Ни Мицубиси, ни Михельсон не в силах запугать ее, любовь придала ей новые силы.
ГЛАВА 18
Лазарет разместился в небольшой деревушке Соколинке, верстах в десяти от передовых позиций.
Галина Шкаева стала правой рукой начальника лазарета — деда Михея. Она быстро прибрала к рукам все хозяйство, окружила себя бойкими, любящими дело девушками.
Как-то утром к ней прибежала дежурная санитарка.
— Беги скорей. Твоего Илью привезли, — сказала она.
Илья лежал на столе, вытянувшись, с запрокинутой головой.
Михей осмотрел его и, пряча глаза от молодой женщины, приказал отнести в третью палату, где лежали умирающие.