Аркадий Львов - Двор. Книга 2
— Гранику? — удивилась Ляля.
Гранику, повторил Иона Овсеич. Что здесь особенного? В конце концов, одинокий человек, а со стороны может сложиться впечатление, будто на всем белом свете у него остался один покровитель и защитник — доктор Ланда. Кстати, у нашего Ланды произошла нехорошая история в госпитале: от аппендицита умер молодой парень. Двадцати лет.
— Двадцать лет! — ужаснулась Ляля.
Иона Овсеич сжал губы: двадцать. Привезли ночью, но, вместо того чтобы сразу сделать операцию, отложили до утра, пока не наступил перитонит.
— Сволочи! — прошептала Ляля. — Мы для них не люди, мы для них подопытные животные. Сволочи!
— Орлова, — остановил товарищ Дегтярь, — не надо обобщать. А насчет Ланды у меня к тебе просьба: не хотелось бы, чтобы эту историю муссировали здесь во дворе.
Ляля дала слово, что не проронит ни звука, но Иона Овсеич резонно возразил: слово — словом, а когда услышишь такое, попробуй молчать и не поделиться.
Через два дня, уже стемнело, Ляля зашла к Ефиму с подарком: горячей вертутой, прямо из духовки. Хозяин посмотрел удивленно, гостья засмеялась и сказала:
— Фима, если вы боитесь отравиться, я могу попробовать первая.
На табурете лежал нож, она просила подать, отрезала два куска и предложила хозяину на выбор любой. Поскольку хозяин не проявлял инициативы, она сама взяла кусок, откусила и стала жевать, жмуря глаза от удовольствия.
Ефим подождал, пока гостья проглотит то, что у нее во рту, и спросил, зачем она пришла к нему.
— Зачем? — повторила с обидой Ляля. — Фимочка, разве женщине, которая сама пришла, задают такие вопросы!
— Нет, — сказал Ефим, — вы врете: вы не сами пришли — вас прислал Дегтярь.
— Дегтярь? — воскликнула Ляля. — Да пусть меня сто Дегтярей посылают, а если я сама не захочу, они могут биться головой об стенку.
— Идите! — грубо оборвал Ефим. — Идите и распускайте по всему двору, по всему городу слухи про доктора Ланду, который у себя в госпитале калечит и убивает людей. Идите, а то вы даром теряете время.
— Боже, — схватилась за щеки Ляля, — как у вас не отвалится язык говорить такое!
— Фармазонщица! — закричал Ефим. — Уходите отсюда: я вас видеть не могу. Вы строите свои хитрые козни, как будто перед вами не люди, а скотина: то Граник, то Ланда, то Иванов, Петров, Сидоров! Вон отсюда! Заберите к чертовой матери свое говно!
Ефим схватил вертуту, размахнулся и швырнул в дверь.
Товарищ Дегтярь, когда Ляля нарисовала в подробностях всю сцену, не дал никакой оценки, а спросил лишь, что думает по этому поводу сама Орлова. Ляля затруднилась сразу найти объяснение, но насчет хулиганской выходки Граника она не сомневалась, что здесь он просто спекулирует на своей недавней болезни.
— Нет, Орлова, — сказал товарищ Дегтярь, — ты говоришь то, да не то. Дело здесь не в хулиганстве, а гораздо глубже: интеллигент Ланда и маляр Граник стакнулись между собой, как будто черпают из одного источника. На первый взгляд, можно только поражаться, но кто знает поближе родословную одного и другого, кто помнит поведение одного и другого, еще задолго до войны, тот не будет удивляться.
Ляля внимательно слушала, на лбу собрались морщинки, и через каждые две секунды кивала головой в знак согласия, однако, когда Иона Овсеич закончил, призналась, что плохо понимает: один вернулся с фронта полковником, а другой сидел в плену, неизвестно, каким образом остался в живых, — как же ставить здесь знак равенства?
— Орлова, — товарищ Дегтярь наклонил голову и смотрел в упор, — а почему ты не спросишь, как получилось, что бывший красный партизан Иосиф Котляр закончил свои дни на Колыме?
Ляля невольно опустила глаза, Иона Овсеич велел поднять и смотреть прямо, но Ляля, хотя старалась, все равно не могла заставить себя.
— Если бы фронт, — Иона Овсеич горько скривил губы, — давал нам полную гарантию, как человек будет себя вести в условиях мирного времени, сколько бед мы избежали бы в двадцатые годы, в тридцатые, да и сегодня, в наши дни.
После больницы Ефим два раза заходил к доктору Ланде просто так, чтобы посидеть в кругу старых соседей. Гизелла ставила перед ним угощение, просила Ефима не стесняться, но сама за стол не садилась, уходила в другую комнату, и полковник оставался с гостем наедине. При втором визите Ефим прямо спросил Гизеллу, почему она не посидит с ними, но в ответ услышал только просьбу не беспокоиться и не принимать на свой счет, поскольку у хозяйки всегда хватает забот.
Когда притворилась дверь, Ефим сказал:
— Доктор Ланда, ваша жена меня не любит.
— Ефим, — ответил доктор, — не выдумывайте.
— Я не выдумываю, — сказал Ефим. — Я хорошо понимаю, что маляр и военный врач, который без пяти минут генерал, яблоки не от одного дерева. Но зачем каждый раз напоминать?
Полковник Ланда хотел опять возразить, но махнул рукой, налил себе и гостю по стопочке, выпили, взяли по волованчику с зернистой икрой, затем повторили, оба немного повеселели, однако разговор по-прежнему не вязался.
— Доктор Ланда, — Ефим горько скривил губы, — объясните мне, как это получается: люди прожили почти всю жизнь в одном дворе, знают, простите, какое кто носит споднее, а собираются вместе — не могут найти друг с другом общее слово.
— Ефим, — полковник откупорил новую бутылку, налил в обе стопки, — что стоят слова, когда говорит само сердце. Ваше здоровье!
Ефим улыбнулся, в глазах не проходила грусть, медленно поднялся из-за стола и сказал:
— Доктор Ланда, вы умеете все превратить в шутку. Можно завидовать такому характеру.
На прощание гость поблагодарил за теплый прием, за компанию, хозяин просил заходить почаще и без церемоний.
Во дворе Феня Лебедева кончала уборку. Ефим прошел мимо, она окликнула и спросила, дома ли доктор Ланда. Ефим не ответил, она объяснила, что надо занести Ланде квитанцию на квартплату, и потому спрашивает.
Отперев двери, Ефим вдруг задумался, вернулся во двор и закричал Лебедевой:
— А какое твое собачье дело, где я был! Куда захочу, туда и пойду — Граник плевал на вас с высокого полета! Можешь передать.
— Псих! — закричала в ответ дворничка и покрутила пальцем возле виска.
Иона Овсеич, когда опять зашел разговор с Орловой насчет горячей дружбы, которая вдруг загорелась между Граником и Ландой, мог лишь повторить свои прежние слова: кто хоть немножечко знает прошлое, тот не будет удивляться. В этот раз Ляля не возражала, наоборот, она еще добавила от себя: Граник — это Граник, а Ланда — это Ланда, но по отношению к товарищу Дегтярю они — два сапога пара.
— Орлова, — похлопал по спине товарищ Дегтярь, — я вижу, ты начинаешь понимать на личном опыте, что такое диалектика. Молодец.
Всю следующую неделю Иона Овсеич дневал и ночевал на фабрике: в газете «Правда» и в остальных газетах было опубликовано сообщение, что на октябрь месяц назначается созыв XIX съезда ВКП/б/. Первым делом надо было немедленно перестроить всю наглядную агитацию, то есть лозунги, схемы, плакаты, диаграммы, чтобы не только в каждом цехе, в каждой бригаде, но буквально на каждом рабочем месте люди помнили и чувствовали, что отныне вся наша жизнь, вся наша работа идет под знаком подготовки к историческому событию. Одновременно партбюро, администрация и фабком собрали актив, на котором рассмотрели конкретные предложения и повышенные производственные обязательства всего коллектива в честь предстоящего съезда партии. У каждого в душе было желание взять на себя как можно больше, и нередко приходилось сдерживать людей, напоминая, что принятые обязательства должны иметь реальную базу. Однако на общем собрании, которое после актива провели прямо во дворе, под открытым небом, рабочие и работницы в своих выступлениях требовали повысить соцобязательства, чтобы они были действительно повышенные, и называли свои цифры и показатели.
В ответном слове товарищ Дегтярь поблагодарил наш рабочий класс, наших инженеров и техников, которые творят чудеса и успешно закладывают фундамент коммунизма, показывая наглядный пример странам народной демократии и пролетариату всего мира.
В заключение собравшиеся приняли решение послать письмо товарищу Сталину, в котором берут на себя обязательство выполнить девятимесячную программу к двадцатому сентября, а годовую — ко дню Сталинской Конституции, пятого декабря.
После актива и общего собрания Иона Овсеич несколько раз приглашал к себе цеховое начальство и ставил задачу изыскивать дополнительные, скрытые резервы, ибо уже самые первые итоги убедительно показали, что коллектив способен не только выполнить, но и перевыполнить взятые на себя обязательства.
Аналогичную картину можно было наблюдать у Ляли Орловой, по месту ее новой работы на фабрике имени Крупской, и у Зиновия Чеперухи, на заводе имени Кирова. Рядовые трикотажники и станкостроители, то есть те самые винтики, без которых не может работать и ничего не стоит сложнейшая современная машина, выдвигали встречные планы и цифры, в полтора, два и три раза превосходящие предложенные фабричным и заводским руководством. Зиновия как раз накануне назначили начальником цеха, он собрал своих людей и с карандашом в руках сообща высчитали, что третий квартал может быть завершен не позднее пятнадцатого сентября, а программа года — к тридцатому ноября, иными словами, начиная с первого декабря, коллектив будет работать уже в счет следующего, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.
