Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
«И народ тут хороший», — вспомнилось Николаю.
— Нет, только в цех, — упрямо повторил он и замер в ожидании гневной вспышки.
Но ее не последовало. Кроханов понял, что Балатьева нахрапом не взять, и решил изменить тактику.
— Ну войди в мое положение, — выговорил он почти просительно. — Не могу я без конца Дранникова дергать. То в начальники, то в замы. Сколько, почитай, было так. Самолюбия у всякого есть. Повернется — живите как хотите, с меня хватит.
Николай задумался. Если Дранников в самом деле рассчитается, тогда уж ему наверняка отсюда не вырваться — не бросишь же цех на произвол судьбы. А тешить себя мыслью, что на этот гибельный завод удастся заполучить второго такого чудака, как он, бесполезно. Недаром в главке так возликовали, когда он согласился на Чермыз.
— Тогда отпустите с миром на все четыре стороны.
— «Отпустите»! — хохотнул Кроханов. — Это разговор в пользу бедных. Выход один: техотдел.
— Какие тут технические проблемы? Дрова колоть да лошадей ковать?
В пренебрежении Балатьева к отделу Кроханов узрел нечто большее — пренебрежение к нему как к директору, но решил не разжигать костер.
— Лады. Цех так цех, — сказал внешне спокойно, вроде и не было между ними препирательства.
Раздался телефонный звонок. Кроханов снял трубку.
— Иду, иду!
Надев пиджак и прихватив с вешалки кепку, он торопливо зашагал к двери. Уже взявшись за ручку, не удержался, пригрозил:
— Только ты об этом пожалеешь!
Балатьеву не оставалось ничего другого, как забрать свой диплом и покинуть кабинет. На душе было муторно. Не только оттого, что вопрос решился не в его пользу, но и от самой окраски этой встречи. Он привык уважительно разговаривать со всеми, независимо от рангов, привык, что и с ним разговаривали вежливо. А Кроханов повел себя, как распоясавшийся купчик с провинившимся приказчиком, неведомо почему упорно «тыкал» и невольно побуждал на ответную резкость. Как сложатся у них отношения в дальнейшем, если начались они со взаимной неприязни?
— На чем договорились, Николай Сергеевич? — словно издали услышал он голос Светланы.
Ответить не успел — в проеме двери появился вернувшийся Кроханов.
— Светлана, выдай ему пропуск в завод и ордер в Дом заезжих.
— Там же комнаты на шестерых, — попробовала возразить Светлана.
— Для начальника мартена у меня квартиры нет.
Исчезнув так же внезапно, как и появился, Кроханов лишил Николая возможности требовать своего по крайней мере сегодня.
— Вы попали между двух огней, — выписывая ордер, сказала Светлана.
— Как это? — не понял Балатьев.
— А так. Не нужны вы ни Кроханову, ни тем более Дранникову.
— Это не суть важно, я огнеупорный, выстою.
Светлана наградила Балатьева взглядом, в котором уважение смешивалось с сочувствием.
— В таком случае дерзайте.
Тяжелым грузом ложится на человека сознание допущенной ошибки, особенно если она непоправима. Непоправимость случившегося была очевидна. Николая несло сюда стремление к активной деятельности, которая приносила бы реальную пользу, а не просто рядовая занятость. Настроение у него ухудшалось час от часу. Его стала раздражать каждая мелочь. И любопытство, с каким пялили на него глаза прохожие (здесь все знали друг друга в лицо, всякий заезжий был редкостью, на таких смотрели, как на заморское диво), и шалости мальчишек, затеявших игру в чурки прямо на дороге и поднявших такую пыль, что от нее спирало дыхание, и расшатанные доски тротуаров с предательски зияющими щелями, куда того и гляди могла провалиться нога. А дома-крепости вызывали острое чувство одиночества и отчужденности.
Вечер он скоротал с дежурной Дома заезжих, а точнее — с комендантшей. Именно так называли в поселке хозяйку сего заведения за начальственный нрав, а еще потому, что совмещала она в своем лице весь штат — от уборщицы до директора. Взяв ордер и узнав, что Балатьев приехал на работу, да еще начальником такого важного цеха, как мартеновский, женщина сменила гнев на милость, отвела самую лучшую койку — в нише за шторкой, — и, когда он с удовольствием, зачерпывая воду пригоршнями, поплескался до пояса над тазом, смыв с себя грязь и усталость, протянула свежий рушник, пояснив: «Прямо с воздуху», а затем стала потчевать чаем и нескончаемыми россказнями, каким не был и был рад: все же некоторые полезные, даже важные сведения он получил.
Пока комендантша рассказывала, как проращивают на Урале рожь для солодовой бражки, которая «и заместо воды, и заместо еды, и заместо вина», да как важно, чтобы на шее у коровы висело ботало, по звуку отличное от других (заблудится в лесу — сразу найдешь), Николай слушал с пятого на десятое, но когда разговор перешел к укладу жизни, навострил уши. С незапамятных времен сохранились в этик краях старые устои. У каждого свой дом, своя делянка для сенокоса, свой огород, своя скотина. Даже летом не переводится свежее мясо. Зарезал сегодня Парфен Парфеныч телку — и разнес мясо по соседям. А дня через два Петр Петрович делает то же самое. Зимой и вовсе просто — при морозах крепких да стойких. Пельменей как налепят семьей в ноябре — до самой весны с ними в холодной кладовке «ничо не деется». Базара в поселке нет, потому что продавать незачем и покупатель не отыщется — у каждого всего «сколь надоть».
— А базарная площадь для чего существует? — прорвался с вопросом Николай.
— А то как же без ее? В самом центере. Перед праздниками бывает привоз колхозный. А поселковые за грех почитают. Водку лакать не грешно, девку потискать за грех не считается, а чтоб на базаре продать… Хоть зря. Накопилось гороху, чи меду, чи залишнюю телушку бог послал — что бы на базар, да за красную цену. Ан нет. Продаст соседу почти что задарма — не лежать же добру без пользы.
— Смехота.
— Вам, может, и смехота, а так заведено.
— Ну а мне, холостяку, как быть?
— Хозяйством обзавестись надоть. При фатере обязательно чтоб сотки три земли было. И дежку беспременно купить надоть.
— Это бочку, что ли?
— Ее, ее.
— Что, предмет первой необходимости?
— А то как же? Рыбу где солить будете? У нас все промышляют. Рыбы тута… По сто хвостов с лова быват. Все больше таймень, муксун, налим и щука. Случатся, и зеворотные хариусы попадаются в омутах на уду. Жирные-прежирные. А зимой… Вода в пруде убавлятся, рыба задыхаться начинает — вот тута не зевай. Нарубят мужики прорубей — к ним рыба шалелая табунами прет воздуху наглотаться. Тогда бери хоть
