Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
— Набирается по мелочам… В другом городе все кажется лучше.
— А с аспирантурой ты, вижу, серьезно. Необходимость или просто есть возможность?
— Да скорей всего ни то, ни другое. Как повезет.
— Может, и мне попробовать?
— Тебе-то зачем? Была бы семья, дети подрастали. Хоть знать, за что терпеть, — ответил на это Владимир Петрович, продолжая убирать остатком полотенца крошки со стола.
Он не видел, как Ольга взглянула на него, развернулась на своих каблучках и отошла к окну.
Владимир Петрович сунул тряпку с крошками в тумбочку и посмотрел на Ольгу. Та стояла не шелохнувшись. Можно подумать, что из этого окна видно что-то интересное. Угол столовой и свалка кирпича — вот что видно из этого окна.
А Ольга все-таки хороша! Всегда его тянуло к ней, случалось, даже снилась. Кофточка, юбочка, туфельки… Очень странно, что она до сих пор одинока. Давно бы пора нянчить ребенка, поддерживать домашний очаг. Владимир Петрович почувствовал вдруг такое нетерпение, что прошелся по комнате, успокаивая себя. Потом встал за Ольгиной спиной, положил руку на ее плечо, осторожно, чтобы в случае чего быстро убрать и все обратить в шутку. Но она оставалась неподвижной. Стояла и молчала. И тут до Владимира Петровича стало доходить… Его аж пот прошиб. Неужели его час настал?
И такое ликование охватило душу, что захотелось двигаться, что-то делать, что-то говорить.
— Закусим? Есть растворимый кофе и пачка галет.
— Закусим, — сказала Ольга.
— И бутылочка есть марочного, с медалями, сойдет?
— Сойдет, — сказала Ольга, продолжая смотреть в окно, и добавила: — Странно, осень, а какая духота…
— Слушай, — вскричал Владимир Петрович. — Идея! Пойдем в душ? Тут прямо на этаже, и мужской, и женский, сделано по такому классу!.. Давай освежимся?
Он сам удивился, что такая простая мысль не пришла ему в голову раньше: ну конечно, после такого дня, после въедливой городской пыли, сладковатой духоты промтоварных магазинов, после муторной очереди за билетом освежиться просто необходимо. И кофе успеется, и галеты… Ямщик, не гони лошадей!
— Ну как, идем?
И ему показалось, что Ольга посмотрела на него как-то странно.
— Ты освежись, а я посижу. Можно взять сигарету?
— Да ради бога! Так ты решительно против? Зря! Тогда я на секунду.
Горячий душ окатил Владимира Петровича, волшебные струи смывали усталость и заряжали бодростью. Владимир Петрович не выдержал и запел:
Мы красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ.
Ого-го, как хор-рошо! Вот придет он и скажет: ты многое теряешь в жизни, Ольга, душ — это вещь!
Владимир Петрович еще не закрыл дверь комнаты, как почувствовал — что-то здесь неладно. От сквозняка затрепетала занавеска. Комната была пуста.
Он бросил на кровать полотенце и метнулся к столу. Он уже привык — если жена уходила хоть на десять минут к соседке, она обязательно оставляла записку.
Но записки не было. Лишь в консервной байке лежала раздавленная сигарета.
На узкой лестнице
На диване маялась дурью беременная Наталья. Лежала на спине, согнув ноги, и читала пособие для практического врача. К изголовью был придвинут журнальный столик, и на нем лежали наручные часы с большой секундной стрелкой. Время от времени Наталья по этим часам подсчитывала пульс.
Муж ее, Василий, чинил транзисторный приемник. В электронике он ровным счетом ничего не понимал, но был глубоко уверен: если каждый проводок пошевелить, подергать, проверить надежность контактов, то что-то выправится и приемник заговорит.
— Тоска зеленая, — произнесла Наталья, прочитав очередную страницу, и потянулась за часами.
Василий отвлекся от работы и, прищурившись, молча посмотрел на жену, на ее устрашающих размеров живот, на синее платье в белый горошек, от которого рябило в глазах.
«Да за что же такое невезение, господи, — подумал он. — У других все по-человечески. Подошел срок — айда и родилку. Раз-раз — и готово… А тут…»
А дело было вот в чем: все сроки давно прошли, еще тринадцать дней назад Наташа должна была стать матерью. Из этих сроков исходил Василий, когда брал очередной отпуск. Жена родит, и он тут же отправит ее к теще в деревню, а сам, не мешкая, не тратя драгоценного времени, уедет к товарищу в Горно-Алтайск. Давненько зовет товарищ, обещает охоту, рыбалку, шашлыки и бочонок выдержанного самодельного вина.
Но жена не могла разродиться и, похоже, пропадали и утренние зори, и барашек на вертеле, и бочонок вина.
Василий отодвинул от края стола газету, на которой был разложен разобранный приемник, и вытряс из пачки сигарету. Еще совсем недавно Наташа составила бы ему компанию. Но сейчас она люто возненавидела табачный дым, и поэтому Василий каждый раз выходил на кухню и высовывался в окно.
Тротуар закрывали деревья, и летнее буйство тополей, обилие открытого неба успокаивали лучше валерьянки, умиротворяли и пробуждали в душе светлые мысли.
А еще из кухонного окна хорошо просматривались балконы соседей. Что ни балкон — то яркая индивидуальность: один выложен кафелем, другой превращен в спальню, а на некоторых просто стояли пустые бутылки и ведра с мусором. Опрятен был балкон у старушки, жившей под ними, — чистенький, не забитый хламом.
Вот и теперь старушка дремала на своем мягком стуле с высокой гнутой спинкой, и под ногами у нее был сшитый из разноцветных лоскутов коврик. Василий уже знал: когда старушка отдохнет и уйдет в комнату, она унесет с балкона и стул, и коврик. И он всегда думал: тяжко быть на старости лет одиноким, за хлебом сбегать — и то самой.
Как-то Василию понадобилось разменять пять рублей, чтобы ублажить слесаря трояком. Время рабочее, и дома была только старушка. Она открыла и смотрела на Василия, и он должен был дважды повторить свою просьбу.
— А-а, — словно проснулась она, — проходите, проходите.
Василий зашел в комнату и удивился, как чистенько живет бабушка и как современно — мебельная стенка, палас, и даже эстампик на стене. А около открытой двери балкона — знакомый мягкий стул с гнутой спинкой, пестрый коврик и на нем валенки с черными нашитыми задниками.
Старушка тем временем беспорядочно вытаскивала из кошелька рубли, засовывала их назад и никак, наверное, не могла понять, зачем она достала кошелек и для чего перебирает эти бумажки.
Василий увидел ее растерянные глаза, морщинистые руки, сумятицу чувств, отразившихся на лице, и вдруг понял, как невозможно стар этот человек. И каждый благополучно прожитый день для него подобен подвигу. Два года он с Наташей живет в этом доме и ни разу не видел, чтобы к бабке кто-нибудь ходил.
