Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Днем невозможно жарило, а к вечеру небо обложило тучами. Дождь пошел ночью. Василий проснулся от звонкого дробного перестука капель, бивших в цинковый таз, оставленный на балконе.
Он встал и, пошатываясь спросонья, закрыл балконную дверь. Прежде чем глуше задернуть штору, взглянул на дома напротив, на верхушки тополей. Дома были без единого огонька и еле угадывались в темноте, а верхушки деревьев неистово раскачивало из стороны в сторону.
Он вернулся к постели, сел на край, сжал коленями ладони и стал думать, что лету, пожалуй, приходит конец; не успеешь глазом моргнуть, как погонят на картошку. А без него подобные мероприятия не обходятся, еще не было такого, чтобы про него забыли. Хорошо бы еще на день, на два, как в других организациях, так нет — вывезут недели на полторы, а то и поболе. Завод шефствует над совхозом, в котором не хватает рабочих рук, а у них, как видно, итээровцев девать некуда.
Наташка родит, и, может, вместе с ней поехать на недельку к теще, погостить? И снова впрягаться на целый год? Ждешь лета, ждешь, да так ни разу и не побываешь на природе.
Неделька у тещи — это тоже выход, это уже кое-что. Можно будет сходить за грибами, заготовить на зиму шиповник.
Тут Василия охватила тревога: чего-то не хватало в окружающем пространстве, такое ощущение бывает, когда внезапно прекращается тиканье ходиков. Недоумевая, он покрутил головой и вдруг понял: неестественно тихо лежит Наташа, как будто и нет ее, не шелохнется, не всхлипнет, даже дыхания не слышно. Он осторожно провел по ее лицу ладонью. Наташа отвернула лицо к стенке, а пальцы Василия стали влажными.
— Ты чего? — шепотом спросил он. — Что случилось? Может, вызвать врача?
— Мне страшно… боюсь, — проговорила она так, что он едва услышал.
Василий стал поглаживать ее волосы.
— Глупенькая, да чего тут бояться? Все проходят через это. Возьми, любая женщина.
— Я понимаю, а все равно страшно. Говорят, когда бабы рожают, то проклинают своих мужей.
— Успокойся, глупенькая, успокойся, проклинай и ты, если это поможет.
— Ну что ты… — сказала Наташа и прижалась влажной щекой к его руке.
— А бояться не надо, я же с тобой, я рядом, ты не одна, ты не как старушка, что под нами.
— А правда, — сказала Наташа, всхлипывая. — Случится с ней чего, так никто и не узнает.
— Не нагнетай ужасы, — мягко сказал Василий, укладываясь. — Ни с ней, ни с тобой ничего не случится. Сейчас у тебя просто нервы. Но это временно. Постарайся уснуть.
Оба затихли, и Василий уже впадал в полузабытье, когда видения теряют графическую четкость и, сливаясь друг с другом, рождают нечто-фантастическое, как голос Наташи пробудил его, вернул на землю.
— Вася, а почему ты был против ребенка?
Теперь началось… Это воспоминание для него было сейчас самое неприятное. Что и говорить, он был неправ, когда сразу предложил Наташе лечь в больницу, а она — молодец — не согласилась. Плакала, но не соглашалась. Тогда ему казалось, что с рождением ребенка он перестанет чувствовать так полно, как сейчас, свою независимость, свою способность в любой момент начать, если потребуется, жизнь заново, и будет он, как трамвай, который идет только по заранее проложенным рельсам.
— Глупости говоришь, — сказал Василий. — Я никогда не был против ребенка, я только высказывал предположение: не преждевременно ли? Квартиру едва получили, да и то одна комната… Впрочем, теперь все это ерунда…
— Но ты был против! Вырастет наш ребенок, как ему в глаза посмотришь?
— Слушай, не используй свое положение, у меня нервы не железные.
— Я не использую. — Наташа теснее придвинулась к нему и затихла.
Уже засыпая, Василий думал: появится ребенок, и все пойдет по-другому — плавно и широко и, главное, полноводно. И еще он подумал: тихо-тихо, еле-еле, а капли на балконе все-таки слышны.
С утра Наташа отложила книги, которые так придирчиво читала накануне, и принялась за уборку. Ее лицо удивило Василия спокойствием и торжественностью, словно она приступила к самому главному делу жизни.
— Ты чего порхаешь, как бабочка? — обеспокоенно спросил Василий.
— Я тебе мешаю?
— Да в общем-то нет, но я на твоем месте все-таки лежал бы. Мало ли чего!
Наташа не ответила. Иногда наступали периоды, когда у нее проявлялась отвратительная способность выпадать из разговора: оттолкнется от какого-нибудь слова и начинает думать о своем. Вначале Василий переживал, бесился, но потом привык.
Одна мысль не давала ему последнее время покоя: вот когда мать была в положении им, Василием, интересно, отец требовал, чтобы она досрочно сходила в больницу? Требовал или нет? Может, требовал? А мать, наверное, как Наташа, плакала первое время по ночам и все-таки настояла на своем. А прояви она слабохарактерность, значит, не было бы его, Василия? Какая несуразная чепуха… Вот была бы глупость…
Василий поглядел на женину карусель, покачал головой, ушел на кухню и высунулся в окно. Да! Знатный прошел ночью дождище. Кусочек асфальта, который всегда был виден внизу, затопила мутная лужа, таз на балконе наполнился до краев, а вот у старушки было вообще что-то непонятное. Старухи всегда такие аккуратистки, такие чистюли — если бы из них действительно песок сыпался, они бы носили совок и щетку, чтобы тут же за собой убирать. А эта — умрешь от смеха — забыла вечером занести в комнату и стул, и коврик, и валенки; елки-палки, даже валенки… Сейчас они стоят набрякшие и напоминают не столько валенки, сколько сапоги из резины толщиною в палец. Ну и бабка… Вот начнет ахать и причитать. Сколько же ей сушить придется это хозяйство?
Василий уже хотел было крикнуть Наташу, но она сама ворвалась на кухню, как азиатский смерч.
— Покурил? Давай в комнату. — В руках у нее была тряпка.
— Что за суета, что за надобность… Вот приспичило, — заворчал Василий и тут же забыл про старуху, про ее валенки-сапоги, опять его охватила тревога, потому что он почувствовал несоответствие мелкого дела, выполняемого Наташей, и торжественного, прямо-таки отрешенного от житейской суеты выражения ее лица.
Когда у жены лицо становится отрешенным, к Василию приходят грустные мысли. В последнее время ему все чаще казалось, что Наташа могла быть и получше: помягче, поласковей. Была же она другой! В те недолгие недели их первых свиданий все было чуть-чуть по-иному, проще, что ли,
