Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Вот так и с маслом.
Постное масло в доме свято экономили. И никто не знал, что Дима каждый день берет масло из общей бутылки… Да, много всякого припоминалось неожиданно в каждый приезд.
Когда возвратилась Полина Филипповна, он почувствовал себя застигнутым врасплох, словно только что встал с постели, был не одет и не умыт. И он сказал голосом более звонким, чем всегда:
— Вы зря сломали печку, тетя Поля, все же оживляющая деталь. И здорово поддерживала прежний уют.
Полина Филипповна, выкладывая на стол кульки, мельком взглянула на глиняный прямоугольник.
— Поддерживала, Митенька, да перестала. Тяжело мне одной. Сам помнишь, сколько она дров съедала.
— Помню, — сказал Дмитрий Иванович. — Мы с Максимом по три охапки приносили, день — он, день — я.
Из сада пришел Коля, увидел в руках Полины Филипповны связку сушек и оживился.
За столом разговор не клеился. Мальчик хрустел сушкой и смотрел по сторонам. Дмитрий Иванович, опустив глаза в стакан, помешивал ложечкой душистый чай из листьев смородины, часто вздыхал и говорил с продолжительными паузами:
— Сколько лет… Да… Все изменилось… Да…
Полина Филипповна подливала чай и думала: всегда он такой неразговорчивый, дорогой гостюшко Димитрий. И в детстве, и сейчас. Лишнего слова не скажет, а ровно столько, чтобы не обидеть человека молчанием. И на уме у него всегда свое: то учеба, то работа. Поддерживал себя в молодости, постное масло пил. Это Полина Филипповна узнала сразу — одна ложечка утром всегда жирная была, холодной водой не ополоснешь. «Господи, только бы на пользу», — подумала тогда. У самой жизни не получилось, так пусть получится у детей ее.
Колька поерзал на стуле и вдруг спросил:
— А почему вы не отремонтируете дом?
Дмитрий Иванович удивленно посмотрел на Кольку.
— А ты, брат, материалист.
— Чаю подлить? — спросила Полина Филипповна вместо ответа.
— Нет, спасибо, тетя Поля. — Дмитрий Иванович встал. — Пожалуй, пора. Вы даже представить не можете, как успокаивается душа, когда побываю у вас.
— Да полноте, Митенька, у меня, наоборот, ощущение. — ты приезжаешь, чтобы быстрей уехать.
— Ну, ну, ну…
Прощались в саду. Колька с нетерпеливым видом стоял у калитки.
— Все время думаю, тетя Поля, что бы вам такое хорошее сделать? И ничего не могу придумать. Слушайте, тетя Поля, хотите, я вас на машине покатаю? А?
— Нет, нет, вот еще, додумался… Помни, Митенька, пока жива, всегда рада видеть тебя.
И тогда Дмитрий Иванович привлек к себе старушку, троекратно, по-русски, расцеловал ее.
Аккуратно выводя машину на трассу мимо проулочных колдобин, местных футбольных команд, досок с гвоздями, безобидных на вид клубков проволоки, Дмитрий Иванович вспомнил Колькины слова о ремонте.
Вспомнил и подумал: это стихия, а стихия должна быть незыблемой. До тех пор, пока будет стоять этот дом и будут шуметь вокруг него вишни и яблони, другой, красивый и сложный мир, никоим образом не напоминающий это милое сердцу убожество, будет цениться во сто крат больше. Как награда, доставшаяся в тяжелом бою.
Как всегда после приезда Дмитрия Ивановича, Полине Филипповне несколько ночей спится плохо. Она лежит, натянув до подбородка теплое одеяло, и думает о Максиме.
Лунный свет замечательно преображает комнату и придает особую выпуклость и значительность думам.
Все же надо как-нибудь решиться, продать дом и сад и уехать к сыну.
К рассвету резче становятся тени, тускнеет и пропадает голубой лунный свет и на смену ему приходят ослепительные солнечные лучи. Полина Филипповна встает, собирается в магазин за хлебом. Она идет по улицам, не замечая неровностей дороги. Иногда она внезапно останавливается, улыбается, покачивая головой. В эти минуты она вспоминает, как троекратно, размашисто, по-русски разудало, целовал ее, прощаясь, дорогой гостюшко Димитрий.
А завтра домой
Портфель был легкий, но неудобный. Когда он покупался, Владимир Петрович шутливо посоветовался с продавщицей: пятнадцать бутылок кефира войдет? «Войдет», — был ответ. И сейчас, пробираясь в автобусе к выходу, Владимир Петрович подумал, что протаскивает за собою не портфель, а набитый рюкзак.
Сошел он у сквера, здесь ему надо было сесть на трамвай и еще минут двадцать катить до институтского общежития, где его приютили по старой памяти.
Когда, сделав последний рывок, он ступил на асфальт и прохладный воздух остудил вспотевшее лицо, он вдруг понял с удивлением и радостью, что никаких больше командировочных забот и волнений в этом городе у него не осталось, а в бумажнике лежит проездной билет на завтрашний вечер.
Захотелось курить. Владимир Петрович зажал между ног портфель, нащупал в кармане мятую пачку, огляделся и увидел пустую скамейку.
Скверик весело зеленел, скрывая в густой листве памятник какому-то писателю, по желтым дорожкам носились на велосипедах дети, их крики переплетались с голосами птиц.
Владимир Петрович курил, выпуская дым длинной струей, поглядывал на детей.
Что же еще оставалось сделать? Оставалось только одно — самое приятное — увидеть Ольгу. Когда-то она встречалась с его товарищем по курсу. Все так и думали — свадьбы не миновать. У них все уже шло в открытую. Но в решительный момент — накануне было отпраздновано получение дипломов — товарищ скрылся в неизвестном направлении. Никто, кроме вахтерши, не видел, как он выносил чемодан.
Женским вниманием в те времена Владимир Петрович похвастаться не мог, поэтому радовался и тому, что унаследовал Ольгин телефон.
За последние пять лет он приезжал сюда дважды и, когда заканчивал все дела, звонил Ольге и они встречались. Один раз ходили в театр, другой — в кино. Отношения между ними оставались прежние: к себе Ольга не приглашала, в гостиницу к нему не шла, даже в отдельный номер.
Владимир Петрович взглянул на часы: половина шестого, пожалуй, можно звонить — она к этому времени возвращается. Если, конечно, работает на том же месте. А нон и будка освободилась…
— Кто это? — спросила Ольга.
— Я-я, — сказал Владимир Петрович и почувствовал, как затрепыхалось сердце. — Володя, может, помнишь?
— Снова приехали, — обрадовалась Ольга. — А я вчера только вспоминала вас, какой легкий на помине. Надолго?
— Сам еще не знаю, как получится. Оля, а я соскучился. Приходи, хоть посмотрим друг на друга. Я сейчас в сквере. Ну, где в прошлый раз…
— Хорошо, — сказала она. — Сейчас приеду, даже переодеваться не буду.
Владимир Петрович повесил трубку и поднял портфель. «Вот тоже еще вагонетка, — озабоченно подумал он. — Надо было забросить его в общагу, а потом звонить. Не терпелось…»
В этом городе Владимир Петрович обычно был просто командированным, улаживал, увязывал, утрясал, приводил
