Хозяйка леса - Вера Федоровна Бабич
У себя Анастасия Васильевна закрыла окно шторой из белого шелка, переоделась в новое платье из синего файдешина. Она купила его в универмаге. Красивое платье. Она в нем нравилась себе. Кимоно, юбка прямая с веерными складками. Очень подошли бы к такому платью лакированные туфли. Ничего, туфли она купит в Ленинграде. Темные волосы заплетены в косу, коса в несколько рядов уложена на затылке. Что долго смотреть на себя в зеркало? «Ты не считай своих морщинок и лет себе не убавляй»… Как еще сказал поэт: «Тебе исполнилось сегодня тридцать восемь. И, может быть, хоть с виду весела, ты с грустью думаешь: подходит осень, а там — зима белым-бела»… И еще: «Ты со мной, и каждый миг мне дорог. Может, впереди у нас года»… Года… Их остается так мало.
Баженов в ожидании звонка междугородней — он заказал разговор с Ленинградом — ходил по номеру, курил папиросу за папиросой и думал — думал о жене. Рядом с образом Нины возникал образ Погребицкого. Вот она обнимает его, ласково заглядывает в глаза, тихо смеется. Если она сейчас подойдет к телефону… Зажженная спичка дрожит в руке Баженова, он жадно затягивается папиросой. Нужно взять себя в руки и спокойно спросить о сыне. Генка с ними. Они каждую минуту могут видеть мальчика, который мешает им наслаждаться «счастьем», ребенок лишний, матери не до него. Второй месяц из Ленинграда ни строчки. Раньше теща отвечала на его письма короткими записками: «Гена здоров. Пришлите денег». «Мальчик вас целует. Деньги получили». Он стал чаще посылать деньги, надеясь, что ему ответят хотя бы двумя словами о здоровье сына, но теща и жена хранили упорное молчание. Месть за его «строптивость». Он, видите, не бросил леспромхоз, не приехал в Ленинград. А она? Она недолго скучала одна, кинулась в объятия своего старого поклонника. Конечно, они и раньше были близки…
Звонок. Междугородняя. Баженов стиснул в руках трубку, сердце заколотилось, в ушах загудело. Исчезло расстоянье, всем своим существом он был в Ленинграде, в своем доме, ему казалось, он ощущает запах невского ветра, врывающегося в открытую форточку его комнаты, видит Генку на полу среди игрушек… Никто не подошел к телефону. Он попросил телефонистку принять повторный заказ и устало прилег на диван. Он взял в руки тоненькую книжку в ярком солнечном переплете. Он купил ее для Генки. Скоро день его рождения. Как любил его мальчик вечерами забираться к нему на колени и слушать, как он читал ему.
Баженов встал, заходил по номеру, рассохшийся паркетный пол скрипел, стонал под его ногами. По радио передавали концерт. Сиркка Рикка пела на финском языке что-то задорное, искрометное. Ее высокий звонкий голос наполнял комнату. Баженов то и дело поглядывал на телефон, на часы и опять на телефон, легонько постукивал пальцами по столу. Сиркка Рикка запела по-русски шаловливую, беспечную песенку о пастушке.
Услышав телефонный звонок, он торопливо выключил радио, жадно схватил трубку телефона, послушал и положил обратно на рычажок.
Он постучался в дверь номера Анастасии Васильевны.
— Никого нет дома. Целый день звонил и напрасно. Знают, как я волнуюсь за сына, и молчат. Ни писем, ни телеграмм. Сколько они мне причиняют страданий, будь они прокляты!
«Они» — это теща и жена.
— Не могу поехать в Ленинград. Трех дней не выкроить свободных.
Баженов подошел к окну, тяжело оперся ладонями о подоконник. Спина его ссутулилась, лицо, казалось, постарело. Анастасии Васильевне было больно за него. Подойти, обнять и сказать: «Не надо так мучиться. Мальчик, вероятно, здоров». Но нежность, любовь надо скрывать.
— Алексей Иванович, после семинара я поеду в Ленинград. Дайте мне адрес. Я постараюсь повидать мальчика.
Как он обрадовался! Он взял ее за руки, ласково заглянул в глаза.
— Только два слова телеграммой. Обещаете?
— Конечно, конечно!
— Как я вас буду ждать!
Сколько же в его глазах ласки и тепла! Какая у него светлая улыбка! И все это вызвал в нем сын, надежда услышать о нем. На душе у Анастасии Васильевны стало грустно. Да, он будет ждать ее возвращения с горячим нетерпением только потому, что она привезет ему вести о сыне, только потому…
— Вы чем-то озабочены?
Он с дружеской лаской погладил ее руку.
— Нет, Алексей Иванович. Очевидно, я просто устала.
— Друг мой, вы от меня устали. Я вам надоел. Идите, отдыхайте. Хорошо, что сегодня мы никуда не собирались.
О билетах в кино он забыл. Анастасия Васильевна ему не напомнила. Он уезжал завтра рано утром. На прощанье он поцеловал ее руку. Она близко видела его склоненную голову, седые виски. Прядь волос коснулась ее руки, мягкая, шелковистая…
Новое платье небрежно брошено на стул. Где-то в номере играет скрипка. Нежную музыку заглушает джаз: рядом в номере кто-то включил радио. Потом замирает и скрипка, и джаз. Тишина.
Уснула Анастасия Васильевна далеко за полночь. Ей приснилось, будто идет она по мосту, переброшенному через бурную реку, дошла до половины, поднялась буря и… свалила ее в воду.
Утром дежурная гостиницы принесла в номер небольшой букет огненно-красных настурций с запиской от Баженова: «До свиданья, милая Анастасия Васильевна. Жду вас в нашем Хирвилахти. Ваш А. Б.» Утренние лучи солнца упали на букет, и каждый цветок стал похож на кусочек светлого пламени.
27
В Лесном, на Сердобольской улице — одной из оживленных магистралей Ленинграда, непрестанно звенели трамваи, грохотали по булыжной мостовой грузовики, кричали сирены автомашин. Шум улицы оглушил Анастасию Васильевну: в лесу она отвыкла от городской суеты. Тяжелые ворота парка Лесотехнической академии были закрыты. Сквозь решетку виднелась аллея Комсомольцев, широкая, красивая, похожая на лесную просеку. Она поднялась вверх, обошла парк справа и, миновав небольшое здание больницы, приютившееся под сенью старых лиственниц, вошла в калитку усадьбы научно исследовательского института лесного хозяйства. Белое двухэтажное здание множеством окон смотрело на палисадник с пышными осенними клумбами. Храм лесной науки! Не без робости она приблизилась к входной двери института.
В коридорах — тишина. Она читала таблички на дверях с указанием секторов института. В этом
