В пятницу вечером - Самуил Вульфович Гордон
— Но мне не нужно билетов, я уже обеспечен ими более чем достаточно, — говорил Эфроим, пытаясь освободить руку, чтобы как можно скорее засунуть ее в карман — единственное, видимо, средство спасти себя от настойчивости этого странного человека.
Распространитель, однако, не отступал:
— Я могу взять их у вас обратно, но как бы вам потом не раскаяться — у меня счастливая рука! Двадцать наверняка выиграют! Запомните мои слова!
— Но, право же, ни к чему все уговоры, у меня все равно нет денег. Издержался до копейки!
— А я вам доверяю! Отдадите завтра, а если послезавтра, тоже не подам на вас в суд! Здесь мое постоянное место, — и сунул пачку Эфроиму в карман.
Эфроим вынул билеты из кармана, но не спешил положить их назад на столик. С ним вдруг произошло такое, чего никак не ожидал, — он начал, кажется, верить, что у стоявшего перед ним рослого человека с живыми глазами действительно счастливая рука. Если бы собравшиеся так внимательно не смотрели на него, на Эфроима, он, возможно, стал бы шарить у себя по карманам, а потом сделал вид, будто совершенно забыл о деньгах в заднем кармане брюк. Но в присутствии стольких глаз просто неудобно было так поступить, а положить билеты назад на столик не поднималась рука. Из тридцати лотерейных билетов один ведь наверняка выиграет, и, может, на него таки падет счастливый выигрыш. Как же можно такое выпустить из рук! Черт его знает, чем этот человек так околдовал его, Эфроима.
А между тем тот как бы совершенно забыл об Эфроиме. Он уже наседал на другого, не знавшего, подобно Эфроиму, что перед тем, как приблизиться сюда, нужно прежде всего позаботиться о своих руках — упрятать их в карманы.
— Ну а если я несостоятельный плательщик? — спросил Эфроим, не выпуская из рук билетов. — Откуда вам известно, кто я, что я? Вдруг я не здешний… Может, я приезжий?
— Бог мой, что вы так беспокоитесь? Раз я спокоен, что же вам тревожиться? Всего наилучшего!
И распространитель снова принялся громко и одним дыханием нараспев перечислять все, что можно выиграть за тридцать копеек, и каждому вновь подошедшему, не догадавшемуся спрятать руки в карманы, преподносил, как и Хигеру, пачку билетов, из которых «двадцать наверняка выиграют».
«Он, видимо, малость не в своем уме, — думал Эфроим Хигер, сидя в вагоне метро. — И в самом деле… Ведь это же в переводе на старые деньги девяносто рублей! Как же человек вдруг дает незнакомому девяносто рублей и не спрашивает у того ни имени, ни адреса, ну ничего! У него уже полный коммунизм, что ли? Не мешало бы такого проучить». И он, Эфроим, его таки проучит. Пусть немного подосадует, не вредно…
Жене своей, Шифре, Эфроим ни словом не обмолвился обо всей истории, и, когда она на следующее утро спросила, куда его несет в такую рань, он не знал, что ответить. Фотоателье на Сретенке, где Эфроим вот уже несколько лет работает ретушером, открывается в одиннадцать часов, а теперь только начало девятого. Странно. Он ведь лег спать с намерением проучить распространителя билетов! Что же с ним, с Эфроимом, вдруг случилось, что он спешит в метро? Всю ночь у него было такое чувство, будто кто-то вчера шел за ним следом, записал его адрес, а теперь стоит возле дома и ждет… Хочет, значит, увидеть, куда он, Эфроим, отсюда направится…
У столика в большом и шумном вестибюле метро, где Хигер вчера потерпел ущерб на целых девяносто рублей, он застал тучного мужчину средних лет с большими очками на мясистом носу. Эфроим протиснулся сквозь напиравший со всех сторон человеческий поток и, вспотевший, уставший, добрался до длинного коридора. Обойдя и там все столики, он снова спустился на эскалаторе в нижний вестибюль и обратился к тучному человеку в очках:
— Не можете ли вы сказать мне, где тот, что вчера сидел здесь, на этом самом месте?
— Оптовик, что продает по тридцать билетов сразу?
— Да, да, именно!
— Распродал, вероятно, вчера весь товар и устроил себе сегодня выходной, хе-хе. Любопытный тип. А на что он вам, интересно, так понадобился?
— Я остался ему должен за билеты, — невольно вырвалось у Эфроима.
— Что?! — тот слегка приподнялся с места, как бы не расслышав. — Продает, значит, билеты в кредит? А почем считал вам штуку?
— Так вы не знаете, где он? — резко перебил его Эфроим.
— Это же Москва! Человек здесь что иголка в стоге сена. Вчера сидел здесь, а сегодня, может, сидит где-то на станции «Черемушки» или «Сокол»… Мало, что ли, в Москве станций метро? И может как раз случиться, что торгует где-то в сквере или на вокзале. Ведь сегодня последний день. — И, спрятав улыбку за толстыми стеклами очков, добавил: — Но раз он раздал свой товар в кредит, то непременно придет. Будьте спокойны — он сам вас отыщет.
Первый день обошелся Хигеру в два с половиной рубля старыми деньгами — пять раз спустился он в метро! Даже проехал несколько станций, везде справлялся о своем кредиторе, давал его приметы, описывал, как выглядит, во что одет, подробно рассказывал, почему разыскивает его. Распространители лотерейных билетов выслушивали Эфроима, пожимали плечами, разводили руками, что должно было, по-видимому, означать: «Вы оба, по всем признакам, малость не того…» Единственное, что ему посоветовали, — искать на станции «Арбат». Завтра-послезавтра начнется продажа нового выпуска лотерейных билетов, и там Эфроим его определенно найдет.
— Ну да, мне таки больше делать нечего, как таскаться по станциям метро. Вот свалилась на меня напасть!
Эта «напасть» уже стоила Эфроиму больше десятки на старые деньги: почти не проходило дня, чтобы он не спускался в метро. А тот как в воду канул, нет его — и все тут.
«Это он, видимо, рассчитывается со мной за то, что я сказал, будто нет у меня при себе денег. Но напрасно он думает, что получит с меня девять рублей. Поймать бы его только! Вычту до копейки все, что потратил на метро. А время, что я потерял? Ничего, на все предъявлю ему счет».
Прошел месяц, второй, третий. Уже и новый тираж состоялся, но те тридцать лотерейных билетов Эфроим сохранил до единого. Даже не пошел получить два рубля — выигрыши, павшие на два билета из всей пачки.
В конце концов он махнул рукой
