В пятницу вечером - Самуил Вульфович Гордон
— Вы пришли как раз вовремя. Гинда, дай нам еще одну рюмочку. А может быть, вам тоже налить в стакан, чтобы вы согрелись? Ну так будем здоровы! — Хозяин выпил водку одним духом. — Ну а теперь послушаем, кто вы, и откуда, и как вы к нам забрели… Послушайте, почему же вы сразу не сказали, что вы именно тот человек, который сегодня приехал? Если так, дайте мне ваш наперсток, и мы его снова наполним.
— Аврам, может быть, тебе уже хватит? А ты, Соломон, учишься, я вижу, у отца?
— Мама, это же наперсток!
— Яблочко падает недалеко от яблони.
Аврам поднялся из-за стола, и мне показалось, что дуб из Ярошенковского леса тронулся с места.
— А чем тебе, Гиндочка моя, вдруг так не понравилась яблоня? Почему ты не хочешь, чтоб сын брал с нее пример? Если я не ошибаюсь, яблоня эта никогда не росла в садах богачей. Я с детства работал не покладая рук. А то, что зарабатывал только на хлеб и на воду, так время было такое.
И Аврам обратился ко мне:
— Должен вам сказать, что я был тем деревом, которое имело дело с землей еще задолго до того, как наши евреи начали переселяться в Крым, Херсон и в Биробиджан. Я уже тогда был колхозником в соседней деревне. Сейчас эта деревня слилась с Красным. Красное после войны, как все колхозы, разрослось.
— Красное разве уже не местечко, а колхоз?
— А вы как думали? Но можно сказать и так: деревенское местечко. Дай Бог здоровья моей жене. Это она, моя Гинда, уговорила меня когда-то бросить кустарничать — чинить капризные примусы, паять дырявые кастрюли и ведра — и поступить в колхоз. Поэтому мы и жить остались. Не послушай я ее, записался бы на Херсонщину или в Крым…
— Или в Биробиджан, — заметил сын.
— Туда, видишь ли, нет. Биробиджан казался мне тогда слишком далеким местом. Если бы знать заранее… Кто поехал в Крым или на Херсонщину, писали оттуда, что лучше и быть не может, но конец какой был… Если бы все тогда поехали в Биробиджан, не попали бы в лапы к Гитлеру.
— Ну что сейчас об этом говорить? — вмешалась Гинда, снимая со лба очки. — Конечно, если бы заранее знать…
— Да, если бы знать… — Аврам отодвинул от себя бутылку. — Пешком бы туда пошли, и я первый. То, что мы за три года войны здесь пережили… А нас еще считают счастливцами. И мы действительно счастливцы — вышли живыми из огня…
Дождь затихал, но темень за окном была все еще такая, что можно было ее руками потрогать.
— Все-таки Красное и теперь еще оживленное местечко, не так ли? — спросила Гинда. — Конечно, не такое, как раньше. Чувствуется, что теперь это деревенское местечко, правда ведь?
Аврам опередил меня, словно боялся, что я отвечу не так, как она бы того хотела:
— А что же, не чувствуется? Не знаю, соберется ли у нас сейчас с десяток ремесленников. Все остальные или пенсионеры со стажем, или колхозники. Этот тракторист, тот механик, кузнец или шорник. Работы хватает на всех, дай бог, чтобы дальше было не хуже. За трешкой по деревне не бегаешь.
— Как пишется у Шолом-Алейхема, — добавил сын, показав на открытую книгу, которую перед моим приходом Гинда, как видно, читала им вслух. Об этом говорили очки, положенные на книгу.
— Вот только одного не хватает, — сказал негромко Аврам, — скучаем по детям и внукам. Еле дождешься лета, когда они приезжают. На этой неделе я проводил в Свердловск дочку с тремя детьми. Начались занятия в школе. А это наш младший, живет недалеко, в Житомире. Ему и жене пока еще не дают на заводе отпуска. Он приехал за детьми — они у нас жили все лето. Летом в местечке полно детей. Должен вам сказать, на старости лет нет большей радости для человека и большего утешения, чем внуки и внучки. Наши внуки еще будут знать, что такое еврейское местечко. Но их дети и внуки об этом знать уже не будут.
— К тому времени, папа, таких местечек, как Красное, тоже уже не будет.
— А какие будут?
— Такие, как Житомир.
— Как Житомир? — переспросил я не без удивления, хотя слышал это не впервые.
— Да, такие, как Житомир, Хмельницкий, Винница, Могилев… Одним словом, города, окруженные местечками. Что такое теперешний Житомир? Это город, как бы составленный из нескольких местечек. Да-да. Скажем, улица, на которой я живу, состоит из небольшой части Чернихова, из части Ружина, из части Брацлава. В самом центре города вы до сих пор увидите улицу, на которой дома стоят, как в местечках, с открытыми дверями и окнами, завешенными марлей. В каждом доме газ, но варенье варят по-прежнему на треножнике во дворе. По вечерам собираются возле домов и вспоминают местечки. И с какой тоской вспоминают!
Так вот почему переплетчик из Деражни Сендер Зевин советовал мне побывать в Хмельницком, если я действительно хочу увидеть современное местечко! Но сейчас, когда я знаю, что настоящее современное местечко можно увидеть в Виннице, Житомире, Черкассах, Каменец-Подольске и во многих других городах, я наверняка могу уже сказать, что видел современное местечко. Впрочем, Красное для меня — тоже современное местечко, хотя оно уже наполовину деревенское.
— Кажется, дождь перестал. Завтра можно будет поднимать зябь.
Аврам открыл окно, и вместе с ночной прохладой ворвалось дыхание Ярошенковского леса, дыхание родных вспаханных полей…
Случай в метро
Пер. И. Гуревич
Разменяв в кассе метро десятикопеечную монету на два пятака, Эфроим Хигер вдруг хватился, что в ГУМе не дали ему сдачу. Эластичные носки стоят два рубля двадцать шесть копеек, а он подал в кассу трешницу. Кассирша ему не отдала семьдесят четыре копейки — ведь это же в переводе на старые деньги семь рублей сорок копеек. Семь рублей сорок копеек!
Эфроим Хигер был зол не столько на кассиршу, сколько на себя. Чтобы с ним случилось такое! Как мог он, простоявший в галантерейном ларьке на марьинорощинском рынке, кажется, не один год, упустить из виду, что, покупая дефицитный товар, забываешь все на свете, а кассирши только того и ждут. Сколько раз, например, случалось, что, покуда он, Эфроим, который был в ларьке и продавцом, и кассиром, доставал из выдвижного ящика прилавка сдачу, покупатель был уже от окошка далеко-далеко — ни
