Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Умужат покачала головой:
— Они у меня в пехоте. Говорят, там труднее всего.
— И мой Аминтаза в пехоте, — уныло сказала Аминат.
— Ну ладно, оставим хабары, — вдруг решительно произнесла Умужат. — Ты давай готовься в дорогу. А меня вызывают в район. — Она сняла с гвоздя кнут и с легкостью молодого джигита хлестнула кнутом по своим сапогам.
Аминат только сейчас заметила, что и одета она по-мужски: старые брюки-галифе заправлены в сапоги, черная фуфайка туго перетянута кожаным ремнем от брюк. И лишь серый шерстяной платок на голове выдавал в ней женщину. «Сколько в ней мужества и силы! — подумала Аминат. — Ведь у нее только один сын, и тот на фронте. А она никогда не хнычет, не жалуется, — наоборот, других подбадривает. У меня вон четверо сыновей, если с одним…» Но мысль эта, даже еще не оформившаяся в слова, так испугала Аминат, что она тут же оборвала себя, чтобы даже тень от тени этой мысли не закралась в душу.
Тем временем Умужат подошла к своему коню и, отвязывая поводья, сказала:
— Ай да конь у меня! Представляешь, сам знает, куда меня везти и около какого дома останавливаться. Не конь, а человек. Ну что, поехали, дружище! — И она похлопала коня по гладкому коричневому крупу. — Эй, Аминат! — крикнула она, уже отъехав от ворот. — Возьми побольше чеснока и лука, пригодится.
«Да эта женщина двух мужчин стоит, — восхищенно подумала Аминат, невольно заражаясь ее мужеством и энергией. — Что толку в моем нытье! Разве от этого им там, на фронте, какая-нибудь польза? Или, может, колхозу польза? — издевалась она над собой. — Все равно, что мне суждено — к другому не уйдет. Можно подымать, остальным женщинам легче. Или у них были лишние мужья, или сыновья так и сыпались с неба, словно зерно из полного мешка. Правильно говорит пословица: если волк ворвался в закут, что ему до проклятий ягнят».
Так, ободряя себя, Аминат облачилась, как и Умужат, в галифе и фуфайку мужа и, сварив кукурузный хинкал с сушеным курдюком, отправилась в горы с кастрюлей в узелке.
— Ты что-то сегодня не такая, — внимательно оглядев ее, сказала Саадат. — А ну признавайся, письмо получила?
— Нет, — покачала головой Аминат. — Просто я взяла себя в руки. Нытьем фронту не поможешь. А мы здесь должны делать все, чтобы они там не голодали, не мерзли. Ведь каждый наш колосок, каждая выращенная нами овца — это, если хотите, удар по врагу.
— Вах, Аминат, какая ты стала умная! — воскликнула Патасултан.
— Давно бы так! — сказала и Патимат.
— Это тебя, наверное, Умужат обработала, — засмеялась Саадат.
Долго в ту ночь женщины не могли уснуть. Они говорили о предстоящей дороге на зимние пастбища, о долгой и холодной зиме, о тех трудностях, что ожидают их на кутане. Ведь каждая из них выросла в горах и прекрасно знала, что даже самые выносливые мужчины нелегко выдерживают эту зимнюю стоянку. Недаром жены чабанов, как жены летчиков и моряков, ночей не спят в тревоге за них. Потому и возвращение с зимних пастбищ становится настоящим праздником.
Несмотря на принятое решение не ныть и не хныкать, а беречь силы для трудной зимы, Аминат ночью, когда женщины наконец разбрелись по своим палаткам-буркам, снова почувствовала, как ее сковывает страх. Словно чья-то невидимая рука сжимала сердце, подбиралась к горлу. И от этого становилось трудно дышать.
Не в силах справиться с собой, Аминат выбралась из бурки и решила немного побродить по горам, чтобы отвлечься. Сначала она обошла отары, и рядом с нею, наступая на горы, двигалась ее великанья тень.
Ночь выдалась звездная и лунная. Этим щедрым светом, голубоватым, рассеянным, каким-то неземным, было залито все вокруг, от неподвижных ледников гор до малой травинки, усохшей, уже потерявшей свою летнюю свежесть.
Каждый предмет — камешек под ногой, трещина на скале — выглядел резко и четко. Лишь по обрывам и ущельям прятался мрак. И казалось, там до поры притаились темные силы, силы зла, всю жизнь подстерегающие человека. «Как хорошо, что мы не знаем своего последнего часа или последнего часа своих близких. Иначе можно было бы сойти с ума, — подумала Аминат. — Что там — последнего часа! Мы даже не знаем, что случится с нами в следующую минуту, что несет нам каждое новое мгновение…»
И тут, словно отвечая ее мыслям, из темноты неожиданно возник знакомый голос.
«Уж и голоса стали мерещиться, вот до чего себя довела», — усмехнулась Аминат, но тут же явственно услышала тот же голос, голос Умужат. «Зачем она здесь ночью?! И с кем это она разговаривает? Нет, не добрая весть привела ее сюда». И Аминат, прижав ладонь к бьющемуся сердцу, побежала на этот голос. Там, внизу, у подножия скалы, стояли несколько женщин и среди них Умужат.
Залитые голубоватым мертвенным светом луны, они показались Аминат не живыми людьми, а призраками, собравшимися на какой-то странный печальный совет.
Аминат замерла, прислушиваясь.
— Женщины, я не знаю… я не смогу ей сказать, — услышала она голос Умужат.
— Вай, так горячо ногам, словно ступаю по огню, — говорила и другая женщина.
Но Аминат уже не различала ни лиц, ни голосов. Все расплылось, поплыло у нее перед глазами. Небо смешалось с землей. Луна почернела и, упав на камень, разбилась на черные осколки, и они, эти осколки, превратились в мурашек, в целую стаю мурашек, и, словно дразня, заплясали перед ее потемневшими глазами.
Аминат покачнулась и, раскинув руки, упала на землю.
Весть о гибели Аминтазы мигом облетела все соседние аулы. С утра до ночи не закрывались ворота во двор Аминат. Люди шли и шли, чтобы просто тихо постоять у ее постели. И это было похоже на почетный караул, который они несли как бы и у тела Аминтазы, чья могила осталась на далекой, неизвестной им земле, и у постели его матери, убитой горем.
Беда, как известно, не приходит одна.
Не успели люди пережить это горе, как в дом Аминат, еще не поднявшейся с постели, возле которой не переставали дежурить женщины, с криком ворвалась Саадат:
— Вай, сестры мои! Что творится в поле! Поднялся ветер и уносит колосья.
— Не может быть! — вскочила Умужат. — Ведь только вчера убрали весь хлеб.
Как все радовались, что успели управиться до дождей. Теперь оставалось только увезти хлеб с поля.
И вдруг такая весть. Все, кто был в комнате, выскочили на крыльцо. Картина, открывшаяся
