Михаил Колесников - Право выбора
Всю ночь ворочался. Поднялся до свету. Кое-как позавтракал — и на пункт сбора.
Серое утро. Крутит в воздухе сухой колючий снег, ветер вышибает слезу, заставляет нагибать голову. На востоке постепенно начинает проступать оранжевая полоска зари.
Пытаюсь окинуть взглядом монтажную зону: замело подъездные пути, затерялся в сугробах участок, где начали строить градирню и насосную, не подступиться к зданию деминерализационной станции, к складам, к вентиляционной станции, к паросиловой установке.
Все сейчас молчит, мертво.
Но вот появляются люди. Они тянутся цепочкой со стороны поселка, обгоняют друг друга. Слышен смех. Урчат машины.
Механизм приведен в действие…
— Слушай, главный, — подступает ко мне Устюжанин. — Чай, кофе будут?
— Будут. Подвезут.
— Пусть мне выдадут самую большую лопату… Пришли все, кроме больных. Нечего было волноваться.
Орудую деревянной лопатой, пар идет от головы. А рядом — Юля. Вижу ее сияющие глаза, разрумянившиеся щеки. Почему она здесь? Ведь участков много, и они разбросаны по всей обширной территории… Но она пришла сюда. Значит, и ей необходимо быть рядом со мной…
9
Машину ведет Родион Угрюмов. Он сосредоточен, молчалив, весь ушел в свою угольно-черную бороду. Шибанов рассказывает бесконечные анекдоты. Юлия Александровна сидит рядом со мной. Я не вижу ее лица, но слышу ровное дыхание.
Мы все четверо в меховых шапках, валенках и полушубках. Хотя на коленях у нас ружья, это, конечно, не охота, а просто прогулка по метельной степи — проветриться, прочистить мозги от суеты и горячки. Приятно уйти от повседневных забот, дышать ветром, чувствовать, что рядом с тобой красивая женщина…
Русская равнина, отсвечивающая тусклым оловом. Необъятная, бескрайняя, с ленивой игрой блеклых, холодных красок. В небе желтая проплешина — солнце. Уцелевшие с незапамятных времен белые церквушки. Рядом с ними стальные заледенелые вышки электропередачи с гирляндами изоляторов. Ветер, снег и надрывный вой телефонных проводов…
Покачивание машины убаюкивает. Скурлатова рядом дремлет. А мне вспоминаются другие ветры, другие края…
…Долина Орхона пронизана красным светом. Каменные курганы и далекие вершины Хангая охвачены багровым пламенем. Крылатые черепичные крыши монастыря Эрдени-дзу тлеют, меняя тона от фиолетово-красного до пурпурного и темно-зеленого, а сами храмы, приземистые при дневном свете, сейчас словно бы выросли, подняли свои рогатые ярусы над толстой пирамидальной крепостной стеной до самого неба, растворились в нем.
Руины Каракорума, стены, валы и холмы, заросшие дерисуном, фиолетовым хямыном, полынью и крапивой, гранитные черепахи и обелиски с полустертыми письменами, скульптуры погребенных тюркских воинов, каменные глыбы плиточных могил — все это сейчас потеряло свои привычные формы, отяжелело, приобрело значимость, выдвинулось на первый план. И хотя я знаю, что совсем неподалеку образцовое государственное хозяйство с поливным земледелием, с тракторами, электричеством и радиоприемниками, с вывеской у входа «Госхоз «Каракорум», все равно вижу только развалины прошлого, прислушиваюсь к «забытому гулу мертвых городов».
Некогда к Каракоруму сходились торговые пути между Дальним Востоком, Средней Азией и Восточной Европой. Этот город при Мункэ достиг своего блеска. В саду хана стояло огромное серебряное дерево, утвержденное на четырех серебряных львах: из пасти каждого бил кумысный фонтан; четыре серебряных змеи обвивали ствол дерева, они изрыгали в большие серебряные сосуды мед, пиво и вино. Вершина дерева была увенчана серебряной статуей крылатого ангела, который трубил в горн перед началом пиршества. По свидетельству Рубрука, побывавшего в Каракоруме при великом хане Мункэ, серебряное дерево сделал парижский золотых дел мастер Гильом Буше.
Куда все это девалось? Если бы археологу посчастливилось найти это серебряное дерево, он бы прославился…
Я захожу в монастырь Эрдени-дзу. Здесь пустынно. Здесь вечность. Светится позолота, мягко мерцают чаши и курильницы. На стенах коралловые маски мифических животных, духов и богов.
Из сизого сумрака на меня в упор смотрят огромные глаза бронзовой богини Тары, восседающей на цветке лотоса. Я подхожу к ней, отвечаю улыбкой на ее мягкую и таинственную улыбку. Прикасаюсь рукой к изящной холодной руке с тонкими, острыми пальцами, прикасаюсь к вечности… Правая рука, повернутая ладонью вверх, покоится на колене, левая, с согнутыми пальцами, поднята в уровень с обнаженной грудью. Прекрасное нагое тело, увешанное жемчугами. Я стою, заколдованный певучей плавностью этого тела, вечной улыбкой, проступающей сквозь мглистый полумрак.
Эта статуя не фантазия скульптора. Это образ его любимой. Ее отравили враги — верховные князья церкви. Такой она была в жизни, такой вошла в искусство: любовь, воплощенная в бронзе… Недаром бронза у монголов олицетворяет верность.
И всякий раз, когда по вечерам я прихожу сюда, к пьедесталу в виде цветка лотоса, мне кажется, что я где-то уже видел эту улыбку. Может быть, я видел ее в уголках губ моей Тани, или на лице молчаливой девятнадцатилетней монголки Алтангэрэл, или на лицах других девушек, кому пришла пора любить…
…Каждое утро в лагере нашей экспедиции появляется Алтангэрэл. Собственно говоря, в лагере ей делать нечего. Просто нас ни объехать, ни обойти: здесь проходит дорога на овцеферму. Девушка понукает своего низкорослого конька с лохматыми ногами, торопится к месту работы. Она ловко сидит в высоком деревянном седле, машет нам рукой, выкрикивая тоненьким голоском свое «сайн байнуу», и уносится в зеленые орхонские дали. Иногда задерживается на несколько минут, с интересом наблюдает, как я упражняюсь с гантелями. На ней аккуратное черное дели со стоячим воротником, с круглыми пуговичками у шеи, на ногах — миниатюрные сапожки.
— Она в табунщики все время просится, да не пускают, — рассказывает об Алтангэрэл шофер Няма.
— Это как — в табунщики?
— Пасти коней. Объезжать необъезженных.
— И она не боится? А если лошадь сбросит?
Няма смеется, закуривает трубочку, величиной с наперсток.
— Алтангэрэл ничего не боится. Она и жениха сама себе выберет, вот увидишь…
И вот мы стоим вдвоем в погасшей степи. Алтангэрэл берет меня за руку и говорит по-русски:
— Я люблю тебя.
Но мое сердце молчит. Я думаю о Тане.
— Я люблю другую, Алтангэрэл.
— Она красивая?
— Очень.
Монголка отворачивается и уходит, ведя на поводу коня. Больше в нашем лагере она не появляется.
Глядя в глаза бронзовой богине, я думаю о своей любимой, я думаю о Тане. Она там, в Гоби, рядом с ней Жбанков. Я совсем извелся. Выхожу из храма, взбираюсь на полуразрушенную монастырскую стену и долго сижу здесь, окутанный безмолвием.
Неожиданно где-то вдалеке рождается нежная музыка. Будто затрубил в свой горн тот серебряный ангел.
Чья-то рука ложится мне на плечо. Оборачиваюсь и вижу Таню. Смуглая, как цыганка, черные волосы, в ушах — большие круглые серьги. — Наконец-то приехала!..
Я знаю, что этого не может быть, это сон, и ничего больше.
Но я чувствую теплоту ее рук, будто она в самом деле здесь.
Таня прикладывает палец к губам:
— Смотри…
Я стою в изумлении: исчез монастырь Эрдени-дзу, исчезли развалины. Перед нами огромный незнакомый город. Я различаю высокую пятиярусную пагоду, словно стремящуюся улететь ввысь, большие дворцы, минареты, купола какой-то церкви. Поражает смешение стилей: портики с греческими колоннами, узкие, глубокие окна романского типа, круглые башни с куполами. Несмотря на вечернее время, торговля в полном разгаре, по улицам и площадям бродят купцы, мастера, ремесленники, воины в шлемах, украшенных высокими султанами. Монгольская речь мешается с французской, русской, английской, венгерской, армянской. У восточных ворот торгуют зерном, у западных — баранами. Мычание быков, ржание лошадей, рев верблюдов.
Таня берет меня за руку, мы входим в город.
— Куда ты меня ведешь?
Она стискивает мою руку, смеется:
— Иди. Я знаю. Я ведь теперь известный археолог. Оно там, за оградой ханского дворца… Надеюсь, у тебя хватит смелости? Будет сенсация… Понимаешь?.. Оно нужно мне для коллекции. Я коллекционирую славу…
Мне не нравится ее тон, но я покорно иду, так как привык идти за ней: ведь я люблю ее больше жизни.
У высокой узорной, словно кружево, ограды дворца мы останавливаемся. За оградой стоит серебряное дерево. Легкий ветер звенит в серебряной листве. Из пастей серебряных львов брызжут кумысные фонтаны. Так вот оно какое, это дерево! Неподалеку от него стоит золотой трон великого хана. Вокруг — воины в железных кольчугах и шлемах, в руках у них огромные луки или длинные пики. У дерева собираются придворные в шелковых одеждах, послы далеких государств в кафтанах темно-красного бархата.
