Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Все, кроме Сухожилина, восхищались проектами: тут были и здания в виде буквы «П», разукрашенные резьбой, и ажурные домики, и очень красивые силосные башни и башенки.
Когда участники одобрили типовые проекты и строительство городков, Аким Морев обратился к каменщикам:
— Вы у нас, товарищи, главные, ведущие строители города. Теперь помогите нам в создании городков. У комсомольцев, вообще у молодежи, желание строить городки есть. Но ведь одного желания мало. Надо уметь строить, тем более — красный камень, придется класть на цементе. Чем вы сможете помочь нам?
Каменщики переглянулись, пряча обветренные руки, затем посмотрели на одного, сидящего в центре. Это был знатный каменщик Герасимов, человек огромного роста и сурового вида.
— Говори, Михаил Митрофанович, — сказали они ему.
Тот поднялся и, покачиваясь, к удивлению присутствующих, заговорил тоненьким голоском:
— Что ж? Обучить кладке на цементе можно за два-три дня. Дело нехитрое. Сноровку привить — ну, это годами дается. Так вы, товарищ Морев, прикажите, пусть молодых рабочих прикрепят к каждому из нас — выучим. Да не только мы. И других мастеров пригласим, а нас тыщи город строют. Так, не так? — он повернулся к своим товарищам и выжидательно посмотрел на них.
Казалось, все заканчивалось хорошо, но Сухожилин и тут встрял:
— Такой порядок строительства некоммунистичен: люди должны после смены отдыхать, а вы их на работу.
— Пусть ваши друзья напишут об этом в Москву анонимку, — грубо оборвал Аким Морев и тут же «прикусил язык». «Палец в рот кладу», — спохватившись, подумал он.
Сухожилин вспорхнул:
— Какую анонимку? Какие мои друзья? — Раскинув руки, как курица раскидывает крылья, когда ястреб нападает на ее цыплят, и мелко семеня ногами, он подбежал к Акиму Мореву. — Нет доводов, так вы клевету в ход! Дешевое оружие! Грошовое! Раз за разом свершаете ошибки… и какие! Государственного значения! А мне молчать? Не на того нарвались, Аким Петрович!
Аким Морев, понимая, что сам помог Сухожилину, промолчал и оглядел присутствующих: в глазах у всех, даже у Александра Пухова, он прочитал осуждение себе, секретарю обкома.
«Зря сорвался», — говорили глаза Пухова.
«Ни к чему такое», — говорили глаза Николая Кораблева.
«В самом деле, зря я палец в рот Сухожилину положил», — подумал Аким Морев, однако мысли его снова перекинулись на деревню.
Сегодня перед заседанием бюро обкома Аким Морев получил письмо от секретаря Центрального Комитета партии по сельскому хозяйству:
«Мне товарищ Моргунов передал ваши соображения относительно замены трудодня денежной сдельщиной. Хорошо вы думаете. К этому идет. Ряд передовых колхозов, начав авансировать колхозников, уже вытеснил систему трудодня, что пока очень сложно сделать отстающим колхозам. И тут мы с вами обязаны продумать и отыскать основные причины, почему ряд колхозов оказался в числе отстающих. Конечно, в этом сыграли свою преступную роль такие типы, как ваш Гаранин… Но не только это. Есть, как нам кажется, более веские причины. Одна из них: почему у нас до сих пор два хозяина на полях — МТС и колхозы? Что надо сделать, чтобы на поле был один хозяин? Подумайте, прощупайте этот вопрос в самой жизни. И вторая, пожалуй, самая главная причина — это практика заготовительных низких цен, что, по нашему мнению, подрывает материальную заинтересованность колхозников, тормозит развитие колхозов и, надо прямо сказать, грозит серьезными политическими последствиями, ослабляет союз рабочих и крестьян, может нанести большой ущерб всему делу коммунистического строительства. Не пора ли нам отказаться от практики госпоставок и не узаконить ли нам единую закупочную цену? Все это вы, пожалуйста, продумайте, изучите, а письмо мое пока не предавайте гласности. С таким же письмом я обратился и к другим руководителям областей, краев и республик».
Из этого письма Аким Морев понял, что Центральный Комитет партии не ограничился решениями весеннего Пленума, но и приступил к разработке очередных крупнейших государственных вопросов по сельскому хозяйству, что приведет, безусловно, к полному расцвету колхозного строя. Обращение секретаря ЦК именно к нему, к Акиму Мореву, конечно, порадовало его и в то же время заставило еще более глубоко задуматься над проблемами деревни.
Признаться, на мысль о строительстве животноводческих городков Акима Морева натолкнуло именно вот это широко перспективное письмо секретаря ЦК.
Глава десятая
1Жара стояла такая, что не только люди, но и птицы, звери, скот — все стремились укрыться в тени от палящего угарного зноя. Да, это был пригорьковатый угар, от которого гудела голова, перехватывало горло, как это бывает во время лесных пожаров, когда густая волна гари через щели проникает в дома, подвалы. А кирпич, камень, даже дерево, не говоря уже о подъемных кранах, накалялись так, что к ним невозможно было притронуться голой рукой. И до боли резало глаза, словно смотришь на солнце.
Вот почему пришлось приостановить дневное строительство города и всех рабочих перевести на ночную смену.
Но не переведешь ведь всех работников обкома на ночную смену! И все его сотрудники, включившись, как винтики, детали, узлы, в единую машину, обливаясь потом, делали то, что положено каждому. Вместе с ними, и тоже обливаясь потом, работал за своим «большим столом» и Аким Морев. Он только иногда уходил в маленькую боковую комнату и там менял безрукавку, всякий раз произнося одно и то же:
— Черт знает что! Рубашку хоть выжми. Разрабатываем, планируем, сеем, садим, подсчитываем предварительный урожай, а на нас вон что несется — огонь пустыни! — и опять садился за стол и опять углублялся в дела.
Уполномоченные разосланы по районам, чтобы там вместе с народом «изгнать из руководства гараниных и выдвинуть руководителей — доверенных народа». Это, конечно, будет сделано. Всем председателям зажиточных колхозов, секретарям райкомов разосланы письма с просьбой помочь городу хлебом, маслом, мясом. И уже поступили на рынок первые грузовики с продуктами. Только Иннокентий Жук что-то помалкивает. Возможно, далеко? Ведь от него до города почти двести километров. Возможно, грузовые машины заняты в хозяйстве? Но парочку-то он мог бы выделить? Ведь у него их сорок две. Дело со снабжением в городе хоть и с грехом пополам, но налаживается. А вот во всем том, что хлынуло из деревни в обком, разобраться сложнее.
Астафьев прислал докладную записку. Его, видимо, обеспокоила неопределенность суждений секретаря обкома, когда председатель колхоза «Дружба» Усов высказался о шаткости системы трудодня. И вот теперь Астафьев в докладной записке писал уже без оглядки, со страстью доказывая правоту Усова. Да и цифры разительные. Два колхоза, «Партизан» и «Дружба», имеют почти равную площадь пахотной земли; и тут и там, кроме коренных жителей, переселенцы из Орловской области; и тех и других обслуживает МТС. А какая разница!
«В колхозе «Партизан» колхозники за прошлый год в личное пользование получили от колхозного хозяйства шестьсот сорок две тысячи рублей (переведите — сто граммов зерна на трудодень), а от приусадебных участков — четыре миллиона сто сорок тысяч. В «Дружбе» колхозники от колхозного хозяйства за прошлый год получили двенадцать миллионов рублей, а от приусадебных земель триста двадцать восемь тысяч рублей. Судите сами, Аким Петрович, что кормит колхозников тут и там. И поверьте, дело здесь не только в Гараниных и Усовых, но и в системе распределения и оплаты труда в колхозах».
И Аким Морев в напряжении морщит лоб: «Да-да-да». В чем-то основном и главном они правы, наши замечательные старатели колхозных полей, но мне-то ведь не положено вот так: взял, да и шарахнул сплеча. Надо вопрос досконально изучить! Досконально? Словцо Гаранина: у того все досконально». И опять Аким Морев вышел в маленькую боковую комнатку, чтобы переменить рубашку, и опять повторил все те же слова: «Хоть выжми», — но уже с большим злом. А когда вернулся в кабинет, то чуточку удивился: пахло все той же удушливой гарью, но рыжий поток прочернел, а по углам уже кучилась тьма. Что-то мрачно-черное ползло через открытые окна с улицы.
— Что такое? — проговорил он и выглянул в окно.
Вдали за крышами домов виднелась Волга, разрезанная песчаной косой. И река и коса покрыты темно-рыжей мутью. Такая же муть лежит на улицах, на деревьях, на домах, и воздух густеет, словно кто-то невидимый то и дело подбавляет в него черноты, а верхушки деревьев, до этого неподвижные, встряхиваются, будто собираются куда-то удрать.
И вдруг над головой послышался треск — скрипучий и протяжный, как будто разорвался снаряд, а следом за этим три крупные капли упали на соседнюю, еще не окрашенную железную крышу и расползлись по ней пятнами.
