Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Вы что-то хотите мне сказать? Не пойму, — спросил Пухов.

— О чуде Петина думаю, — отшутился Аким Морев.

Они спускались к Волге по ступеням новой набережной, одетой в розовый мрамор. На набережной было гулко и шумно только в вечерние часы, когда молодежь рассаживалась на скамейках около фонтанов или кучилась на верхней, гудронированной площадке, откуда видны Волга, Заволжье, далекие бегущие пароходы, пристань, причалы.

Аким Морев представил себе, как тут когда-то весь берег был изрыт окопами, блиндажами и как совсем недавно рычали экскаваторы, царапали грунт деррики, ревели автомобили-самосвалы, гудели каменщики… А вот теперь по проекту Романа Романовича Здешнего создана набережная.

«Чем-то приковывает она к себе, эта набережная», — подумал Аким Морев и посмотрел от пристани на сооружение, обрамленное мрамором, освещенное матовыми фонарями, и вдруг понял: это величавое сооружение с его фонтанами, площадками, тумбами, напоминающими древние светильники, с широкими ступенями, уходящими ввысь, — все вызывало печаль и преклонение перед теми, кто героически пал здесь, защищая город от гитлеровцев.

— Талантливый человек Здешний! — повернувшись к Пухову, проговорил он.

— Мужик с головой.

— Как он живет, Александр Павлович?

— Опарин, наверное, знает: его кадр.

— Почему мы его не пригласили с собой?

— О! Тут я отвечу: у него своя моторная лодка… и он, наверное, уже где-нибудь у костра.

Рассуждая так, они шли берегом Волги, утопая в непроглядной тьме ночи, то и дело спотыкаясь о гладкие, окатанные волнами камни.

Вскоре Аким Морев схватился за нос лодки, перекинул через борт ногу, влез и коленками уперся во что-то мягкое и огромное: то был невод.

— Аким Петрович! Сюда, в маленькую лодку, — позвал Петин.

— Ничего, я грести умею: волгарь.

— Грести — это вам не заседание вести.

Все рассмеялись, а Александр Пухов сказал:

— Командарму подчиняйся, Аким Петрович. Товарищ командарм, куда прикажешь мне? — со смешком в голосе обратился он к Петину.

— В большую лодку… И Николай Степанович туда же, а я с Акимом Петровичем. За руль! — приказал Петин Акиму Мореву. — Поплыли! Опарин-то нас там с женской половиной, наверное, ждет-ждет: все глазыньки просмотрел.

«Значит, они уже там… и Елена, конечно», — подумал Аким Морев, беря рулевую лопатку, не видя, но представляя себе, как Петин оттолкнул от берега лодку и, впрыгнув в нее, сел за весла.

— Враз веслами, товарищ директор, — послышался голос Пухова, затем легкий смех.

— Враз, товарищ секретарь, — ответил Николай Кораблев и тоже неизвестно чему засмеялся.

— Эй! Командарм! Чудо где показывать будешь? — умышленно басовито прокричал Пухов.

— Где попадется, — ответил Петин.

— А попадется ли? — спросил Николай Кораблев, тоже еще не зная, что за чудо хочет выловить Петин.

— Чудо не попадется, но от жен попадет, — произнес Пухов и снова захохотал. — Обещали быть в девять, а сейчас двенадцать… Так что ж, товарищ командарм, сначала к ним подплывем?

— Где уж там! — запротестовал Петин. — И без заезда времени в обрез.

Вскоре лодка зашуршала, врезаясь носом в разжиженный песок, и остановилась, раскачиваясь с боку на бок. Рядом причалила вторая, которую подвели Александр Пухов и Николай Кораблев.

— Куда привез? — тихо спросил Пухов.

— Эльдорадо, — смеясь, сообщил Петин.

Так когда-то купцы Приволжска именовали песчаный остров, расположенный километрах в двух от города, разрезающий Волгу на два рукава. Обычно в былые времена здесь, в зарослях ветельника, происходили гульбища с дебоширством, купеческим ухарством. Ныне название острова восстановлено старое — Рыбацкий. Сюда в выходные дни выезжают десятки тысяч жителей города — принимают солнечные ванны, купаются, а молодежь состязается в плавании, пересекая Волгу туда и обратно.

— Раздевайтесь, — приказал Петин.

За это время глаза присмотрелись к темноте, и Аким Морев увидел, как первым разделся Петин, но почему-то на нагое тело надел кожаный, как у кузнеца, фартук. Следом за Петиным разделись все, комочками укладывая на песке костюмы, ботинки, рубашки и подтягивая трусики, шлепая босыми ногами по влажному песку. Ежась от предутреннего прохладного ветерка, они направились по команде Петина каждый на указанное место: Пухов и Петин поплыли на лодке выбрасывать невод, а Аким Морев и Николай Кораблев, прикрепив на якорек конец невода, зашагали на крыло косы.

— Сюда, сюда, — говорил Николай Кораблев, идя впереди Акима Морева, хлюпая босыми ногами и поблескивая в темноте широкой спиной.

— Вы что ж, уже были тут однажды? — спросил Аким Морев.

— Да. В прошлом году. Лещей ловили.

— А теперь что же?

— Петин чудо обещает.

— А Татьяна Яковлевна тоже где-то здесь?

— Да. Там, по ту сторону рукава.

— Она у вас тоже чудо.

— Да. Чудо, — неопределенно произнес Николай Кораблев, и Акиму Мореву послышалась в тоне его голоса какая-то скорбная нотка.

«Неужели и у них что-то неладно? — подумал он. — Оба такие красивые… и трещинка?.. Не может этого быть. Тогда что же значат и тон и слова: «Да. Чудо»? — Но он тут же перестал об этом думать: из предутренней дымки выплыла лодка, ее вел Пухов, а Петин тянул конец невода. И лодка и Пухов на ней сейчас казались огромными: лодка — с барку, а человек — гулливеровский гигант.

Петин, увидав Акима Морева и Николая Кораблева, прикрикнул:

— Взяли! Ну-ка!

Войдя по грудь в воду и окунувшись, Аким Морев вцепился в верхний канат невода и вспомнил ту песенку, какую когда-то распевали рыбаки за Астраханью.

Песенка простая, немногословная:

Ну-ка! Ну-ка!Ну-ка! Наша!Наша! Э-эй! —

вот и все слова. Но начинал ее каждый рыбак в тот момент, когда подхватывал лямкой невод, поэтому она получалась раздольной, широкой. Один затягивал «ну», другой уже пел «ка», третий «э-эй!»

Аким Морев запел песенку, и ее подхватили все, невод пошел быстрее… Но с каждой минутой он тяжелел, несмотря на то, что часть его, высвобожденная из воды, гармошкой складывалась на берегу.

— Давай-давай-давай! — временами врывался в песню голос Петина, и три человека — Пухов, Кораблев, Морев — тянули невод сильно, крепко: не вырваться. А он все тяжелел и тяжелел, мало того, стал какой-то живой: полотно зашевелилось, начало дергаться. Значит, бьется рыба, значит, Петин прав: захватили чудо.

— Есть уха! — воскликнул Александр Пухов и снова вплел свой голосок в общую песню.

Николай Кораблев, наваливаясь грудью, пел полубасом, временами срывался на фистулу, что было смешно и весело, над чем он даже сам смеялся, быстро произнося:

— Подкову разогнуть смогу, а петь нет: не удостоила меня природа таким дарованием. Ну-ка, ну-ка, ну-ка, э-э-эй! — и опять свел басок на фистулу.

— Тяни-и-и! — уже вопил Петин, бегая позади невода, ударяя веслом по воде.

Они вытянули невод, когда над водами забегали краски зари. Вытянули и увидели — в мотне кишмя кишит рыба: лещи, плотва, окуни, а между ними, словно богатыри, как-то недоуменно переползали крупные щуки. Вон одна уткнулась мордой в окуня и не трогает его. А дай-ка ей такого в просторах реки — немедленно проглотила бы.

— Ого! — орал Пухов, хлопая ладонями по твердым ляжкам. — Вот это чудо, так чудо! Такое, что ль, хотел показать, товарищ командарм?

А Петин, брезгливо пошвыряв веслом в живой куче рыб, скомандовал!

— Вываливай! Вываливай обратно!

— То есть как это «обратно»? — вступился было Николай Кораблев, но Пухов сделал ему знак: дескать, не перечь. И тихо добавил:

— Рыбацкий закон: раз старшинка говорит — хоть и нелепость — выполняй, а потом на берегу бить его будем.

— Да, да, — подтвердил Аким Морев. — Я помню, именно такой обычай на Каспии: выбирают старшинку, в море ему во всем подчиняются, но если он заставлял делать плохое, потом по приезде на берег его бьют. Вываливаем, Николай Степанович. — Вместе с Пуховым и Николаем Кораблевым он приподнял мотню, и из нее, сверкая, словно на них пал огонь, рыбы стремительно ринулись в реку.

Они второй раз закинули невод… мотня оказалась пустой, и Александр Пухов сказал:

— Раз за разом одну и ту же корову не доят. За это старшинку тоже на берегу бить будем.

— На Батьму, — приказал Петин, не сдаваясь, но произнес эти слова тоном командарма, разбитого в бою. И еще добавил, уже сидя в лодке за рулем: — Чудо ловить, это не из малокалиберной в коробочную спичку палить.

— Как? Как, товарищ старшинка? — прокричал со второй лодки Пухов, смеясь глазами. — Коробочная спичка? Это что за крепость?

— То есть, в спичечную коробку, — поправился Петин, но удара по Пухову у него не получилось, а он стремился ударить именно по нему: знал, что тот в свободные минуты у себя во дворе ставит коробку из-под спичек и бьет в нее из малокалиберной.