Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Зачем, зачем же ты так? — едва слышно спросила Серафима, потупив глаза.
Дверь широко распахнулась, и в комнату ввалились сразу трое мужчин, тоже, видимо, новобранцы. По тягучим словам и искоркам в глазах можно было догадаться, что они уже успели «отвести душу». Словно не замечая Серафиму, двое из них подхватили Михаила под руки и под веселое гиканье третьего повели во двор.
— Скорее, скорее, Минька… А то нам не достанется ни одного фашиста… Нам надо еще за Бредниковым заскочить, а потом уж… — предупредил один из них, по-прежнему не обращая внимания на Серафиму.
— Надоели мне эти хныканья: душу скребут. Побыстрее бы што ли… — выразил свое настроение другой.
Серафиме вдруг захотелось вцепиться в разлохмаченные шевелюры этих нежданных гостей, раскидать их в стороны и разрядиться от всего тоскливого, ноющего, что накопилось и захрясло в душе. Понимала она и то, что, может быть, другого случая для такого объяснения больше не будет. Но знала она также, что с этими подпитыми мужиками не стоило связываться. Вряд ли они в чем уступят.
Лезли в голову и другие мысли: разве можно так расставаться с человеком, который был отцом ее детей, который так просто, бесхитростно доказал свою порядочность и мужское достоинство? Разве он заслужил за все это таких проводов?.. Каким убогим он будет перед своими сверстниками, сотоварищами, когда где-нибудь в вагоне все пораскрывают свои сумки и мешки и приступят к обеду. Сухая корочка в награду за все, что получилось в жизни: за семью, за жену, за себя.
Сообразив, что новобранцы задержатся в деревне еще минут пятнадцать, Серафима бросилась бежать к своей новой квартире при сельсовете. Заскочила в комнату, схватила со стола горку испеченных вчера на хлебной соде лепешек, завернула их в попавшую под руки косынку, высыпала из стеклянной банки несколько кусочков колотого сахара и выскочила на улицу. Задыхаясь, она побежала к главной проселочной дороге, по которой должна вот-вот проследовать повозка с новобранцами. Для того, чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть проулок, два раза завернуть за угол.
— Лишь бы поспеть, лишь бы поспеть! — твердила себе Серафима. — Теперь пусть хоть эта кроха, изготовленная ее руками, подскажет ему, что не все черно в ее душе, хоть немного напомнит о той Серафиме, которую он знал в лучшие времена.
Вот позади остался проулок. Один поворот… За ним другой. У угла большого дома остановилась, обожженная досадой. По твердой дороге, вниз по склону с грохотом прокатилась повозка с новобранцами. Подвыпившие мужики, стараясь пересилить подколесный шум, что-то кричали, махали руками. Михаил сидел к Серафиме спиной и глядел в сторону удалявшегося дома. Серафима, зажав под мышкой сверток, решила задержать повозку. Она с отчанием, во весь голос начала звать Михаила, но ее никто не услышал.
Через минуту она уже возвращалась домой. Но от мысли: сказать все же Михаилу прощальное слово Серафима не отказалась. Решила во что бы то ни стало добраться до района, до военкомата, откуда начинается отправка призывников в воинские части.
Выехать в район Серафиме удалось лишь спустя три часа, на попутной, наполовину нагруженной повозке. Ехали медленно и поэтому добрались до места далеко за полдень. Большое село встретило Серафиму разнобойной мешаниной звуков. Здесь было все: и какой-то странный смех, и рыдания, и пиликание гармоники, и возгласы, оклики. Прилегающая к военкомату улица была полна народу. Около палисадника, завалинок, ворот, а то и прямо на пыльной дороге небольшими островками расположились группы людей. Здесь были и отцы, и матери, и друзья. Нетрудно было понять, что весь разговор с новобранцами сводился к одному: поберегись, с победой возвращайся быстрее.
Вот, прислонившись спиной к палисаднику, стоит молодой мужчина, которого, может быть, только вчера перестали называть мальчишкой. Рядом, уткнув лицо в его грудь, видимо, жена. Около них — пожилые женщины и мужчины, родители новобранца. Они с досадой посматривают на молодую сноху, которая в эти последние минуты полностью завладела их сыном и не дает высказать прощальных слов.
— Манька, ты бы это того… это самое… — с досадой сорвал с себя фуражку и сделал решительный шаг вперед пожилой мужчина, — ты свои финтифлюшки в письме можешь прописать, а мне по-отцовски надо поговорить… Слышишь?
— Нет уж, тятенька, это ты в письме можешь прописать свои отцовские слова, а как я его в письме обниму? Как мне одной быть, без него, с грудным? Как, как? Скажи! — всхлипнула молодушка и сильнее прижалась к парню.
Серафима потупила глаза, отвернулась и торопливо направилась к другой группе людей. Здесь оживление. Собрав вокруг себя родственников и друзей, молодой мужчина-призывник с озорными искорками в глазах рассказывает:
— Так вот, значит, поднимается со стула старик, который играл золотую свадьбу, поднимает стакан с водкой и говорит: «Я с моей старухой прожил пятьдесят годов…» И тут его вдруг толкнул в бок сосед, тоже старик, и поправляет: «Ты правильно говори: не с моей, а с моей!». Дед поправился и говорит: «А с твоей — сорок восемь годов…». А я вот решил так: побьем фашистов, приду домой и тоже помаленьку начну готовиться к золотой свадьбе…
Здесь же рядом тоже немолодой для солдата мужчина держит на руках двух девочек-дошкольниц и беспрестанно поочередно целует их в щеки. Разные здесь люди. Но у всех было одно общее — беда. Она для всех одинакова — с горечью и слезами.
Для каждого человека судьба запрограммировала обязательно вкусить в жизни и радости и горести и раз есть рождение — значит, будет и смерть. Но все эти невзгоды и радости так рассредоточены по времени, что они так особенно не выпячиваются, и жизнь идет в нормальном русле. Ну, а тут беда пришла сразу, одновременно в миллионы семей. Такое количество горя природа, может быть, рассчитала на пять тысяч лет или более. И вот сейчас вся эта мрачная масса сразу, беспощадно навалилась на одно поколение, на тех, кого застала в живых.
Сможет ли выдержать такое, сможет ли перенести такую перегрузку народ? В те времена на этот вопрос следовало еще ответить. Плевать бы этим пахарям и сеятелям, собравшимся сегодня на площади у военкомата, на обладателей власти, которые объявляют без их согласия
