Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
— А ну, потише!
Смех, говорок, перебранка стихли.
— Вот что, женки, ну и невесты которые, мешаете вы нам, тут дело не бабье. Расходись по домам!
Ковригин передвинул дымящуюся трубку в уголок большого рта, выпустил дымок.
— Грешно будет, ежели овощи погибнут, пары поднимать надо, а там и хлеб подойдет.
Рядом с Ковригиным встала пожилая женщина.
— Правильно, Федот, толкует, ничего не скажешь. Айда на шесток… Воевать, бабы, так воевать. Пиши меня, Федот, в обоз. Будем вместе на злодеев наступать: вы с винтом, а мы с серпом. По полному гашнику японам с янком угольков горяченьких подсыпем.
Поздним вечером, закончив объезд частей народного ополчения, Дубровин и Ожогин заехали в лазарет. Главный лекарь, как с легкой руки Кострова называли в армии деда Михея, отсутствовал.
К ним вышла Галя.
— Угощайтесь, — сказала она, протягивая несколько яиц. — Печеные, вкусные.
Вслед за тем она сбегала в избу, принесла туес варенца и не отходила от командиров до тех пор, пока они не съели всего угощения.
— Спасибо, красавица! — поблагодарил Дубровин, с любопытством рассматривая молодую женщину.
ГЛАВА 9
Георгиевский кавалер, подхорунжий Борис Кожов обратился к начальству с просьбой направить его в действующую часть. Просьбу Кожова начальство удовлетворило. Георгиевского кавалера, приняв во внимание его бесспорную храбрость и боевой опыт, назначили командиром сотни. В штабе войскового атамана он получил предписание следовать со своей сотней в распоряжение сотника Лихачева, командира Маньчжурского казачьего полка.
В пути казаки помитинговали и решили стать под красное знамя — убедительны были доводы подхорунжего с четырьмя георгиевскими крестами.
Кони осторожно ступали по узкой тропе, петлявшей по тайге, привычно обходили таежный бурелом. Под копытами мягко чавкали пропитанные водой плюшевидные мхи.
Гасли звезды. Брезжило утро.
— Хорош будет денек, — проговорил Кожов, откидываясь в седле и оглядываясь на растянувшуюся сотню.
Ему никто не ответил. Люди и кони истомились, а дороге еще и конца не видать.
В полдень сотня остановилась на привал.
Кожов сошел с коня, растер затекшие от долгой езды колени, осмотрел лошадей, перекинулся шуткой с казаками. Закурив, подозвал к себе казака Колченогова.
К нему подъехал казак с раскосыми черными глазами, молодцеватый и статный. Лицо его было хмурым. Сидел он небрежно, всем своим видом подчеркивая независимость.
— Когда командир вызывает, надо отдавать честь, — суховато заметил Кожов.
Колченогов закинул ногу за переднюю луку, ответил сквозь зубы:
— А на что? Мы теперь вольные люди — красные.
Подмигнув казакам, он стал свертывать цигарку.
— Рядовой Колченогов, спешиться!
С минуту они глядели друг другу в глаза. Казаки притихли.
Усмешка чуть тронула губы Колченогова.
— Быть по сему, ваше благородие, — буркнул он, сходя с коня и небрежно козыряя.
— Чтоб это было в последний раз, Колченогов. Бери трех казаков — и марш в разведку.
— Конь притомился… мотаешься, мотаешься…
— Колченогов, потом не обижайся, — с угрозой проговорил Кожов.
Расседлав коня, положив на солнцепек потник, он сел на пень, наблюдая, как казаки устраивались на отдых.
Колченогов топтался около своей лошади, словно поддразнивал подхорунжего. Зевнув, подтянул подпруги, покосился на Кожова. Тот с равнодушным лицом смотрел на вершины деревьев.
Подошел помощник командира сотни Кернога, прежде служивший в жуковском карательном отряде и по его просьбе направленный в действующую армию, что-то сказал. Колченогов хлестнул коня нагайкой и скрылся за деревьями.
— Шальной человек, — проговорил Кернога, подсаживаясь к Кожову. — Воли ему, подхорунжий, не давай, будь строже.
— Обломается. Храбрый казак.
— Забубенная голова, в атаманы метит.
Ночь выдалась темной, дождливой. Голодные казаки в мокрых бурках жались к кострам, грызли черемшу.
На рассвете прискакал Колченогов.
— Разведка, остерегаясь окружения, вернулась без данных, — доложил он.
Кожов скрипнул зубами.
— Я не спрашиваю, почему вернулась разведка. Потрудитесь доложить, какие силы на южном фланге фронта!
— Конь расковался, ваше благородие, не доехали.
— Эхма, горе луковое, а не разведчики, — зло кинул Кернога. — Гляди, доиграешься, Анисим. Не торопись на тот свет.
Беспечно насвистывая, Колченогов ушел. Не спавший всю ночь Кожов растянулся под кустом орешника, укрылся буркой. Через час его разбудил Кернога.
— Опять Анисим смущает народ, — хмуро доложил он.
Кожов встал, поправил оружие.
Прошли к полянке, где расположилось на отдых большинство казаков. Из-за деревьев доносились недовольные голоса.
— Наделал подхорунжий делов. Подохнем здесь. Шляемся по тайге десятые сутки, а толку нет: ни красных, ни белых, — говорил Колченогов.
Казаки сидели за картами вокруг костра, угрюмо молчали. В траве стояла опорожненная наполовину четвертная бутыль.
— Да, втянул нас подхорунжий в дельце, — раздумчиво протянул один из игроков.
Кожов решительным шагом подошел к костру.
— Ты чего ноешь, людям душу поганишь?
— А не правда, что ли? — тасуя карты, отозвался Колченогов. — Заварил брагу без хмеля, ну и хлебай сам, а мы обратно подадимся.
Кожов пнул бутыль ногой. В тишине раздался звон стекла.
— Ты ее покупал?
Колченогов бросил карты, поднялся.
— Седлай, станичники, коней! — скомандовал он. — Повинную голову и меч не секет.
Сдержав дыхание, Кожов отчеканил:
— Вперед выше своих ушей прыгни, потом командуй.
Колченогов изогнулся, вырвал клинок и бросился на Кожова. Шашки, высекая искры, скрестились. Клинок, тоненько посвистывая над головой Кожова, сбил с него черную папаху. Кожов сделал выхлест вправо. Колченогов прикрыл обухом шею, и в тот же момент стремительный кожовский удар выбил из его пальцев шашку. В руках Кожова сверкнул маузер.
Остекленевшими глазами Колченогов уставился на дуло пистолета.
— Ну как, атаман? — насмешливо спросил Кожов, надевая папаху. — По законам военного времени — расстрел… А-а?
Стиснув кулаки, Колченогов молчал.
— Не ждал я от тебя такого подвоха. Замах орлиный, а удар воробьиный, — сурово говорил он, не опуская маузер. — Сам решай, что с тобой делать.
Темные глаза Колченогова блеснули.
— Не трус, подхорунжий, стреляй.
Кожов прицелился. Колченогов побледнел.
— Буду верен товариществу, — глухо уронил он.
— Тебя я знал как хорошего товарища.
Кожов сунул маузер в кобуру. Приказал построиться.
— Воевать, станичники, собрались или в бабки играть? Кому по душе, крой с нами. Скоро через линию фронта двинем. Кто не желает, не неволю, поворачивай оглобли, к бабе на печку. Нам трусов не надо. По доброй воле решали.
Кожов прошел мимо стоящих вокруг костра казаков, заглядывая в глаза каждого.
— Давайте обсудим положение. Я могу сложить полномочия командира, пусть командует, кого изберут. Мое решение твердое, назад не пойду, виниться не в чем.
Казаки одобрительно загудели. Слова Кожова пришлись всем по душе.
Кернога подошел к Кожову, стал рядом.
Один за другим подходили и другие, становились в строй. Помедлив, на правом фланге пристроился и Колченогов.
— Буду верен товариществу, — повторил он.
— Значит, решили, назад не пойдем. Давайте изберем командира.
Поклялись казаки в верности революции. Избрали Кожова командиром.
— За доверие, станичники, спасибо, ну, а за службу — не взыщите. На войне как на войне! За невыполнение приказа, трусость и ослушание — расстрел на месте. За измену — сук березовый…
Казаки разошлись по своим местам.
Кернога с отделением двинулся на охоту: совсем отощали казаки.
На поляне, верстах в пяти от бивака, напали на оленье стадо. Рослый олень прядал ушами, вслушивался в обманчивую тишину тайги.
Казаки зашли с подветренной стороны.
Загремели выстрелы. Два оленя упало. Быстро освежевали животных, завьючили оленину на коней.
После обеда казаки повеселели. Сотня зарысила к линии фронта.
Чем ближе к фронту, тем подобраннее, суровее становился Кожов.
Тропа подошла к широкому шляху. На нем то и дело слышались человеческие голоса, стук копыт. Громыхая колесами, на передовые позиции тянулась артиллерия.
Выждав время затишья, сотня перемахнула через шлях, взобралась на горный хребет, стала спускаться в долину. Внизу в обрывистых берегах вилась Уссури. Все гуще становились заросли. Жесткие усики амурского винограда тугими кольцами охватили ветви берез, никли под тяжестью начинающих синеть ягод. Казаки на ходу срывали несозревшие гроздья, утоляли жажду.
