Михаил Бубеннов - Орлиная степь

Анька даже немного растерялась.

— Значит, вы уходите отсюда?

— Уйдем, — ответил Деряба.

— А куда?

— До завтра видно будет.

— На курсы нет еще вызова? — Пока нету.

Деряба помолчал, что-то соображая, и вдруг предложил:

— Слушай, Анька, а почему бы тебе и не сорвать с Багрянова на платье?

— Как же с него сорвешь? — удивилась Анька.

— Очень просто. Раз плюнуть! — ответил Деряба. — Приведешь ребят — и получишь на платье, раз обещал. Чем плохо? А для тебя я все сделаю: одно мое слово — и ребята завтра же вместе с тобой будут в бригаде. Все, задумано! Ставлю печать!

— Но они же… сбегут оттуда?

— Может, сбегут, а может, сам Багрянов их выгонит. Тебе-то какая печаль?

— Он же слопает тогда меня.

— Получишь деньги, а там не твое дело,

— Ну и хапуга же ты, Степан! Ох, и хапуга!

— Кругом лопоухих много — жить можно, — важничая, ответил Деряба. — Когда я не знал этого, я работал, а теперь мне ишачить совсем неохота. Зачем? Обставил лопоухого — и живи, наслаждайся, ешь и пей по самые ноздри! Плохо, а?

Анька взглянула на Дерябу и почему-то промолчала.

— А Багрянову за его хамство я еще подложу свинью! У, гад! — И Деряба даже скрипнул зубами. — Ишь ты, задумал одного меня на мели оставить? А если сам останешься? А ну, кто кого?

Со степи опять донесло выстрелы. Анька поднялась, встала у ствола сосны и прикрыла глаза от солнца, бьющего сквозь хвою.

— Что там увидела? — не трогаясь, спросил Деряба.

— На коне кто-то…

— Где?

— У самого берега, где трактор…

Деряба нехотя поднялся, встал рядом с Ань-кой, всмотрелся в даль. Незнакомый человек в жеребковой шубе и лисьей шапке сутулился в седле на серой лошади у берега Черной проточины.

— Кто ж это такой? — спросила. Анька.

— Схожу сейчас, узнаю, — ответил Деряба. — А ты поваляйся тут, вздремни на лесном воздухе…

Деряба спустился с островка, поплескал себе в лицо водой, а потом двинулся затопленной тальниковой чащей осторожно, но тяжко, как лось.

— Недолго думая, Анька в самом деле задремала под сосной, а когда очнулась, сразу поняла, что, после того как ушел Деряба, прошло уже много времени. Она быстренько собралась и двинулась с озера по следам Дерябы. Она прошла вдоль всей Черной проточины, мимо затонувшего трактора, недостроенной вышки, раскиданных бревен и тогда только увидела, как от рыбачьей избушки, где жили Деряба и его дружки, двинулся в степь берегом озера Бакланье незнакомый конный гость.

Из избушки, согнувшись в три погибели, навстречу Аньке вылез Деряба. Он лениво, нежась, потянулся на солнышке и, позевывая, сказал:

— Наслушался я тут басен о степи.

— Кто он такой? — спросила Анька, кивая вослед гостю.

— Табунщик. Из казахов. Коней ищет — отбились от табуна. Вчера только поселился километра за три отсюда, в конце озера. Выпил чашку водки — и разговорился. Всякие небылицы знает. Очень даже интересно.

За камышом, на ближнем плёсе, вдруг раздался свист, что-то стукнуло, и послышались голоса. Через десяток минут Хаяров и Данька были у берега. Они вернулись возбужденные, с хорошей добычей: в носу плоскодонки лежала куча селезней и уток разных пород, в разноцветном, нарядном пере, и небольшая корзинка с крупными голубоватыми утиными яйцами.

Солнце опустилось на облако, проплывающее у горизонта огромной ладьей, и, казалось, тоже поплыло над землей невесть куда. Невольно думалось, что теперь, пока оно плавает над степью, здесь долго не быть ночи. Но в степи, однако, уже приметно вечерело: озера подернулись легчайшей розоватой полудой, в вышине быстро стихало привычное для слуха нежнейшее серебристое журчание — жаворонки повсюду обессиленно падали на дерницу, чтобы отдохнуть до сумерек, а там, на удивление людям, еще раз прославить весну и любовь.

В низинке, где еще дня два назад зеркально поблескивали лужицы воды, среди кустов верблюжатника Светлана увидала небольшую стаю серых голенастых журавлей. Одни из них, разойдясь в разные стороны, крупно шагали туда-сюда с необычайно гордым видом, подняв длинноклювые головы, видимо даже не собираясь что-либо искать на земле. Другие, более крупные, как бы озорства ради неуклюже бегали вокруг гордых, топтались, приседали, кружились и подпрыгивали в воздух, хлопая могучими чернеными крыльями. «Что же это они затеяли? — сдержав шаг, подумала Светлана. — Уж не пляшут ли?» Журавли и в самом деле увлеченно плясали и похвалялись собой перед подружками: это были веселые журавлиные смотрины. Светлана свернула в сторону, чтобы не пугать птиц, и вдруг невдалеке увидала грязную, с линяющей, клочкастой шерстью лису. Прижимаясь к земле, извиваясь, та осторожно и ловко кралась между дернин ковыля к разгоряченной весенней страстью стае. «Ах ты, злодейка!» — ахнула про себя Светлана и сильно захлопала в ладоши. Лиса мгновенно точно провалилась сквозь землю, а журавлиная стая, опомнясь, почти без разбега снялась и потянула над самой землей в степь.

…На исходе был третий день работы бригады. Первая двухсотгектарная клетка целины близ Заячьего колка казалась теперь сшитой из темных и серых лент — ни дать ни взять огромное полосатое одеяло. По клетке в разных местах безостановочно двигались и монотонно рокотали тракторы. Бригада Багрянова уже с нетерпением ждала того заветного часа, когда загонки сольются в одно целое и можно будет полюбоваться новой, созданной своими руками пашней в степи.

За несколько минут до пересмены Светлана была уже на дальнем углу клетки и замерила свежую пахоту на крайней загонке. Навстречу ей вышел трактор с красным флажком над радиатором. Вела его Марина Горчакова, сменщица Кости Зарницына.

— Светочка, ты уже замерила? — закричала Марина, остановив трактор и высунувшись из ка-, бины. — Уже считаешь?

— Поздравляю! — весело ответила Светлана и помахала своей записной книжечкой. — Опять норма!

— Знаю!

— Гони на стан!

— А что на ужин?

— Опять каша, твоя любимая!

— Тьфу, изверги! А где мясо?

— Все везут!

На соседней загонке работал Ибрай Хасанов. Он уже перевыполнил норму и сейчас был в километре от поворотной полосы. «Ну и гонит! Марину обогнал! — подивилась Светлана и вдруг забеспокоилась: — Может, мелко берет?» Она еще раз прошлась вдоль загонки, внимательно присмо-трелась к пахоте, замерила глубину борозды. Нет, пахал Ибрай отлично, она уже разбиралась в качестве работы. «Вот молодец!» — подумала Светлана и решила дождаться Ибрая, а когда он вышел на поворотную полосу, бросилась к его трактору со всех ног.

— Поздравляю, Ибрай! Замечательно! — закричала она в восторге, потрясая поднятыми руками. — Больше нормы, слышишь?

Польщенный вниманием Светланы, Ибрай заулыбался и вдруг так раскинул руки и перебрал в воздухе пальцами, словно заиграл по случаю победы на гармони.

— Ставь флажок! — закричал он Светлане. Через минуту флажок алел у радиатора.

— Гони на стан! — крикнула Светлана.

— А чем кармить будут, не знаешь?

— Мясом!

Глаза и зубы Ибрая вспыхнули на его грязном лице. Прищелкивая пальцами, он развел руками по кабине, словно пускался в пляс…

— Я пошутила! — сразу устыдившись, крикнула Светлана..

— Как пошутила? Какие шутки е мясом? — Опять каша, Ибрай!

— Безобразий! Какой-такой порядок? — нарочно коверкая русские слова, заговорил веселый бригадный гармонист. — Мине надо мяса! Получай работа — дай мяса! Нет мяса — нет работа!

Светлана с улыбкой махнула на Ибрая рукой.

— Хватит улыбаться-то! Гони на стан!

— А как там Белорецкий. встал? — спросил Ибрай серьезно.

— Всталв на жалуется на головную боль…

— Все жалуется! А будет он работать?

— Не знаю!

Так Светлана шла от загонки к загонке, замеряя выработку дневной смены и провожая тракторы на стан. Вечерами сильно холодало, и Светлана, как всегда, поверх синего лыжного костюма в крупных масляных пятнах надела ненавистный ватник с подвернутыми рукавами; на ее ногах хлябали солдатские сапоги. Но теперь, увлеченная своим делом, торопясь, она уже не страдала, как недавно, оттого, что походила на чучело, не стеснялась перед ребятами и, вероятно, иногда даже забывала о своей грубой и некрасивой одежде.

Три последних дня Светлана, подхваченная вместе с бригадой потоком шумной, бурлящей, никогда не стихающей работы, не жила, а точно стремительно неслась в какой-то незнакомый мир, где все было совсем не таким, как в. ее прежней, далекой московской жизни.

Светлана поднималась на зорьке вместе с поварихами Феней Солнышко и Тоней Родичевой и ложилась, вернее падала, в постель около полуночи. За огромный день, проведенный на ногах, ей приходилось делать очень много разных дел, больше, чем она ожидала, выезжая в степь. Она дважды, на утренней и вечерней пересменах, замеряла и подсчитывала выработку каждого тракториста, а свои жестокие, грустные и веселые цифры проставляла на особой доске, вывешенной на стене девичьего вагончика. Она получала с бензовозов и выдавала трактористам горючее и смазочные масла, строго следила за их расходованием и экономией. Утром, сразу же после пересмены, она заполняла учетные листы трактористов и другие учетные карты, разговаривала по рации с диспетчером МТС Женей Звездиной, передавала ей информацию о работе бригады, заносила в диспетчерский журнал распоряжения директора станции; днем она выпускала боевой листок и читала газеты, вечером слушала радио, чтобы при случае быть готовой ответить на все вопросы ребят о той жизни, которая кипит так далеко от Заячьего колка, что эфир едва доносит сюда ее сигналы…