Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
А Таня была в ту пору удивительно вся ровненькая, не худая, не толстая. И только с перевязками на запястьях и на лодыжках, какие бывают у грудных детей.
И еще она была абсолютно белобрысая. При Элкиной каштановости, при его собственных почти черных волосах это казалось странным и будило в Потапове какую-то дремучую тревогу. Хотя он знал-точно, что Элка — это крепость. Да и она его любила! Как, впрочем, и он ее. А корабль их вплывал в ту самую гавань…
Элка положил Танечку на ковер, и та лежала на животе с совершенно бессмысленной и счастливой мордахой среди огромных, словно бы чуть расплюснутых, о пространство одуванчиков, среди облитой миллионами люкс свежей и сильной травы. И Потапов никогда не испытывал наслаждения более возвышенного и более простого, чем это… Никогда — ни раньше, ни потом.
Элка тронула его за руку, в которой колотился сорвавшийся с цепи секундомер. Да — было уже пора уносить Таню в тенек.
Потапов остановил сумасшедшую стрелку — словно хотел перед кем-то оправдаться: мол, вот, не больше, чем доктор велела. И потом тихо попросил:
— Давай еще немножечко!
Элка кивнула, и так они стояли над дочерью своей эти последние короткие секунды чистейшего счастья.
Потом он сам поднял Таню, всю пригретую солнцем, и понес в комнату.
Успокоенный этим чудесным воспоминанием, Потапов тихо пошел в ванную, заставил, а вернее попросил себя умыться, потому что от умиротворения его вдруг ужасно потянуло в сон. Потом он вернулся в большую комнату, где ему сегодня было постелено в знак презрения. Он разделся уже, что называется, вслепую, роняя штаны, пиджак и рубашку куда-то в небытие. «Я с ней обязательно повидаюсь, понимаешь?» — говорил он то ли себе, то ли Элке. Но это было уже во сне.
В такси, ранней весной
— Извини, ну а как ты собираешься ехать? Заказывать? Полдня терять?! Уж будь любезен, выйди на улицу и поймай!
«И остави долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим». Жди, как же! Коли уж ты провинился, значит, Элка прокатится на тебе сполна. Впрочем, он и сам чувствовал себя виноватым.
Он вышел. Ночная романтическая оттепель обернулась туманом, который лез за шиворот и в рукава. Машины били из-под колес длинными черными очередями. А ведь Потапову к тому же приходилось стоять на самом краю тротуара… Спокойно, настроение себе я портить не позволю… И буквально в конце этой фразы он увидел, что навстречу едет абсолютно свободное такси.
— Здрасьте, шеф! Поехали?
— А куда ехать-то?
— Спросили любителя задавать вопросы, почему он отвечает вопросом на вопрос. И ответил любитель задавать вопросы: «А почему бы мне и не отвечать вопросом на вопрос?»
— Чего? — удивился таксист.
— Все нормально. Поехали, шеф, — к этому времени Потапов уже сидел в машине, — сперва в этот вот дом, а потом за город.
— Только у меня…
— Заправимся! А если не завтракал — пошли накормлю. И хватит ваньку валять, ладно? У меня сегодня отпуск начался!
Таксист засмеялся:
— Ну вы даете!
Он был щуплый восемнадцатилетний мальчишка. А Потапов сидел рядом с ним здоровый, грузный — куда ж этому парнишке с ним тягаться!
Они скоро выбрались на трассу, проехали последний светофор, нырнули под мост окружного шоссе, которое, как известно, является официальной границей нашего города. Хорошо! Дорога черной стрелой уносилась среди совершенной белизны.
— Товарищ, закурить можно?
— Курите, — и сам закурил.
Их машина гналась-гналась за улетающими километрами и никак не могла их догнать. Настроение у Потапова потихоньку разгуливалось, даже, можно сказать, разгулялось. Он искоса глянул на Элку. Лицо ее было спокойным, мирным… Между прочим, когда они бывали не одни, а на людях, у них получалось даже лучше. Как-то они придерживались друг друга, помогали в случае чего, имели пяток-десяток совместных историй для застольного рассказывания. В общем, выступали единой командой… Как раз именно это сейчас и начиналось.
Потапов осторожно взял ее за руку. Секунду она сидела, будто ничего не замечая, потом повернула к нему голову, улыбнулась, чуть прищурив глаза. Что там говорить, она была хороша! Не «еще хороша», а просто и безоговорочно хороша! И ей явно шли на пользу все эти сливочно-клубнично-медовые ванны. И Потапов ее любил!
Они свернули на плохонькую шоссейку, поплыли, переваливаясь с борта на борт. Элка, будто бы от качки, привалилась к нему, и он обнял ее за плечи. Так, в полном семейном уюте, они въехали в дом, где им предстояло отдыхать.
Писатель
Спецслужбы, надо заметить, работали тут очень неплохо. Уже через несколько минут все было готово, и Потапов, взяв в одну руку чемоданы, а в другую Элку, отправился на дачу номер двенадцать. Они все тут были рассыпаны, стояли вокруг главного корпуса, словно дошколята вокруг воспитательницы. А сама территория представляла собою кусок леса, отгороженный забором. Ну соответственно, конечно, дорожки, фонари, что стояли в обнимку с деревьями. Тот же самый лес, но уже не привилегированный, продолжался за забором… В общем, место было красивое, особенно для зимы.
Дача номер двенадцать, близнец в семье таких же дач, была задумана как жилище на одного человека. Здесь имелась небольшая летняя верандочка, кабинет для работы, гостиная и спальня. Однако в ходе эксплуатации выяснилось, что использовать помещение таким образом нерентабельно. Когда Потапов заглянул в то, что раньше было спальней, он увидел неприбранную постель, различные элементы мужской одежды, а на столе журнал «Знание — сила» и блокнот, привалясь к которому дремала ученическая шариковая ручка. На мгновенье Потапову блеснула надежда, что соседом их окажется какой-нибудь тоже обычный человек — не писатель…
Двери и стены, надо сказать, были здесь хороши — толстые: если писателям теперь и не нужна, может быть, лишняя территория, то тишина им нужна по-прежнему… Потапов толкнул дверь напротив — это был, по мысли архитектора, кабинет. Собственно, ее следовало бы сразу закрыть: из щели слышался сухой с паузами стук машинки вперемешку с запахом табака — то есть понятно, что тут было занято. Но, сказать по совести, ему захотелось глянуть, что все-таки за творческая личность там обретается. Как ни верти, а раз живет с тобой в одном домике, придется эти две недели… дружить, что ли.
Картина открылась ему довольно странная. На письменном
