Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара
— Хорошо, — сказал Редозубов водителю. — Дальше не надо. Развернитесь и ждите меня здесь.
5
Заместитель начальника РОВД по политико-воспитательной работе капитан Проводников, вызвав к себе Шабалина, понял, что поторопился. Он был не готов к этому разговору. Будучи в течение шести лет хорошим следователем, он сознавал значение подготовки к допросу, но, вступив два года назад в должность замполита, далеко не сразу понял, что если подготовка к допросу являлась частью его прямой работы как следователя, то теперь подготовка к беседе с подчиненным является частью его прямой работы как замполита. Кажущееся неправомерным, на первый взгляд, сравнение как раз и мешало на первых порах правильно понять и оценить то действительно общее, что заключалось в этих разных занятиях. Общим этим было: работа.
Что касается Шабалина, то для него этот разговор работой не являлся. Стало быть, Шабалин, как бы ни повел себя, ошибки совершить не мог. Ошибиться мог только замполит.
Зазвонил внутренний телефон.
Проводников снял трубку и услышал голос помощника дежурного сержанта Дашина:
— Товарищ капитан, тут к вам посетитель…
— Я занят, — сказал Проводников.
— Товарищ капитан, говорит, что буквально на одну минуту. Плачет.
— Плачет?
— Так точно.
— Кто?
— Корепанова. Из ОРСа[9] леспромхоза.
Проводников помолчал.
— Хорошо. Пусть войдет.
Он положил трубку и вздохнул. Конечно, он не обязан был принимать сейчас эту женщину, продавщицу леспромхозовского магазина, но, зная, что она не уйдет, будет ждать хоть до вечера, на что-то надеясь, — считал себя не вправе держать ее в коридоре, чтобы сообщить в конце концов, что помочь не в состоянии.
В дверь робко постучали.
— Войдите.
Женщине, несмело вошедшей в кабинет и остановившейся у порога, было лет двадцать пять, но выглядела она значительно старше. Все ее нехитрые попытки прихорошиться: яркая помада, свалявшийся шиньон, резко отличающийся по цвету от собственных волос, — старили ее и придавали жалкий вид. Грязно-бордовое, плохо сшитое пальто с воротником из облезлой ондатры, застиранная паутинка, с трудом держащаяся на шиньоне, белые, заляпанные грязью и явно не из этого ансамбля, сапоги-чулки свидетельствовали не о хорошей жизни, гораздо хуже той, которую могла бы себе позволить продавщица крупнейшей в районе торговой организации.
— Здравствуйте, — захлебываясь слезами, произнесла женщина.
— Здравствуйте, — ответил Проводников. — Садитесь, пожалуйста.
Продавщица с трудом добрела до стула и неуверенно опустилась на краешек.
— Слушаю вас, — сказал Проводников.
— Простите меня, товарищ начальник! — выкрикнула женщина. — Ради бога, простите!
— При чем же здесь прощение? — возразил Проводников — Если бы дело касалось только меня и вас, вам не о чем было бы беспокоиться.
— Товарищ начальник!..
— Но речь идет о том, что вы нарушили закон. Понимаете? Так что ничем помочь не могу. Может быть, штраф научит вас…
— Я бы согласна, согласна на штраф! — перебила женщина. — Но я… меня… меня уже штрафовали! Меня теперь права в торговле работать лишат!..
— Ах вот оно что! Это у вас не первый случай. Да. Вот видите, что получается? Вас уже наказали однажды, но выводов вы для себя не сделали. Ну, так тем более, что же я могу для вас сделать?
— Товарищ начальник, но как же я теперь? У меня ребенок! Я бабке плачу, чтобы она с ним сидела… от себя отрываю… Видите, как я одета? А ведь я… я еще молодая… Мне место в садике пообещали, новый леспромхозовский к Новому году сдается… А теперь… теперь как?.. Мужа нет…
— А был муж? — спросил Проводников.
— Был, — всхлипнула женщина.
— И где же он?
— Ушла я. Пил сильно… издевался… — снова всхлипнула женщина. — Мать одиночка я… Пожалейте, товарищ начальник!..
— Пожалеть? — жестко переспросил Проводников. — А почему же вы тех женщин не пожалели, чьим мужьям водку отпускали в семь утра? Решили и их матерями-одиночками сделать?
Женщина плакала теперь уже навзрыд, не заботясь о подведенных глазах, размазывая комочком носового платка краску на щеках. В это время дверь приоткрылась.
— Разрешите?
— Да-да, пожалуйста, Александр Николаевич. Мы закончили.
Шабалин широким шагом вошел в кабинет, с любопытством всмотрелся в плачущую женщину и, узнав ее, произнес:
— А! Это ты!
Женщина мельком взглянула на Шабалина, с трудом поднялась со стула и, не переставая плакать, пошла к двери. У порога она обернулась и умоляюще посмотрела на замполита.
— Что, дело возбудили? — поинтересовался Шабалин.
— Да нет, пока не возбудили, — ответил Проводников, — но, видимо, придется Второй раз, оказывается…
— Второй? — хмыкнул Шабалин. — Сто второй, Валерий Романович. Не ловили просто! Устроили там кабак, в этой «Ярославне», с утра со всего поселка алкаши собираются. Так что не реви! — повернулся он к женщине. — Давно пора вас пошерстить!
Женщина вышла.
Шабалин, проводив ее взглядом, достал папиросы, спички, но вдруг спохватился:
— Извините, Валерий Романович. Совсем забыл.
— Ничего, курите, — сказал Проводников, доставая из ящика стола пепельницу. — Разговор у нас будет… серьезный.
— Что ж, — согласился Шабалин, не торопясь закуривая.
6
Редозубов свернул в узкий, грязный переулок.
Переулок был тупиковый, длиной метров в двести; в конце его стоял, когда-то, очевидно, казавшийся дворцом, а ныне очень старый, обшитый голубыми плашками в виде «елочки», покосившийся двухэтажный дом с заколоченными горбылем лоджиями.
Еще два года назад здесь помещался весь комбинат бытового обслуживания, и дом, как бы понимая важность своего существования, крепился из последних сил, напрягая свои балки и стропила, цепко, по-стариковски, удерживая срубленные в лапу с зубом венцы. Но с тех пор, как комбинат перебрался в новое кирпичное здание в центре поселка, дом сразу обмяк, расслабился, коробясь и осыпаясь изнутри штукатуркой, сильнее покосился на одну сторону и, казалось, устав от бесчисленной вереницы контор и учреждений, в разное время занимавших его, ждал только одного: когда же уволят от этой последней, выпавшей на его долю службы — представлять пошивочную мастерскую КБО, — и дадут спокойно рассыпаться в прах.
Редозубов взбежал на крыльцо и потянул дверь. Длинный коридор, в который он вступил, после улицы показался особенно темным. Отворилась одна из дверей в глубине коридора, и раздался пронзительный женский голос:
— Закрыто! Прием заказов с одиннадцати часов!
Женщина повернулась к проему двери, из которой вышла, и закричала кому-то — Людмила, ну сколько можно говорить, чтоб дверь закрывала!
— Извините, — сказал, подходя, Редозубов, — мне нужно видеть Липатия Львовича.
— Его нету!
— А где он?
— Ушел!
— Куда?
— Он нам не докладывает!
Женщина отвечала с каким-то непонятным Редозубову злорадством, довольная почему-то тем, что не может дать ответа, который устроил бы посетителя.
Редозубов прислушался к стрекоту машинок, стуку мелков и ножниц и отрывочным женским голосам. Затем, желая заглянуть внутрь, сделал шаг в сторону, чтобы обойти стоявшую на пути женщину, но та, разгадав его маневр, моментально захлопнула дверь и с вызовом уставилась на Редозубова.
— Ладно, — сказал он, — тогда позовите мне, пожалуйста, Лепесткову Лидию.
— А вы кто ей будете? — с язвительной улыбкой осведомилась женщина.
— Я из милиции, — начал терять терпение Редозубов.
Он ожидал любой обычной в таких случаях реакции: удивления, вопросов, требования предъявить документ (у Редозубова было временное, отпечатанное на машинке удостоверение с фотографией, печатью и подписью начальника РОВД), но то, что произошло, предусмотреть было нельзя. Женщина, нимало не смутившись, не выразив удивления, без всякого перехода мгновенно повернулась к двери и, распахнув ее, закричала:
— Лепесткова! На выход!! Тут за тобой милиция!!!
— Тише вы… — Редозубов схватил женщину за локоть, но было поздно.
— Милиция! Лепесткова!! За тобой!!! — вырывая локоть, истерично кричала женщина.
— Да замолчите вы! — вконец оглушенный этим криком, гаркнул Редозубов.
В наступившей тишине испуганно стукнул в последний раз мелок, затем послышался шелест болоньи, и на пороге возникла девушка, которую он видел ночью в кабине роторного экскаватора, а до этого встречал в одном из кабинетов уголовного розыска, когда она приходила на отметку по делу административного надзора. На ходу повязывая белый в крапинку платочек, она, не взглянув на Редозубова, молча прошла мимо него к выходу.
