На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
Ленька не нашелся, что сказать деду, а тот продолжал, обращаясь к грузовому теплоходу:
— Здравствуй, Тиша. Тихон, то есть, Григорьевич! Чем это ты нагрузил себя в низах? Тяжелёхонько, но споро крутишь винтами… Могуч ты ходил по Сормову, могучим ныне гуляешь по синь-волнам…
«Тихон Третьяков», чуть подымливая широкой низкой трубой, показал корму. За белой надпалубной настройкой спрятался уже весь его длинный корпус, несущий в трюмах неведомый тысячетонный груз. А сюда, к левому песчаному берегу, прибилась, заговорила, посланная его винтами, наискось направленная волна.
Дед с внуком подходили к деревне, когда солнышко стелило по земле совсем уже пологие оранжевые лучи. Гроза над Пустельгой этим днем так почему-то и не собралась. Чистый, благодатный денек отзвучал и смиренно катился к сумеркам. По обыкновению, девчата запевают на улице, когда стемнеет, и уж особенно разойдутся ближе к полночи. А сегодня до слуха донеслась слишком ранняя негромкая частушка:
Нам уж, нам уж скоро замуж,
Солнышко закатное…
Погулям, подружка Нюшка,
Времячко остатное! —
выводил высокий голосок. Его сменил второй, мягкий, пониже тоном, прерываемый хохотком:
Нонче мы, подружка Таня,
Развеселые вдвоем…
Вот замужницами станем —
По-другому за-по-о-е-ом!..
Леньке сделалось нехорошо. Ему представилось, что Танька Малинова успела побывать у Нюшки на загоне и, конечно, насекретничались досыта. Не преминули и Ленькины косточки перемыть. Теперь вот тащатся до двора, похохатывают. «Нам уж, нам уж!..» И катитесь вы обе вместе!
А деду понравилось:
— Ишь ты, ишь ты, чего они, девки-то… Им — замуж! Ничего более. Вот и мы тоже, когда вернулись с гражданской, точь-в-точь сходственное певали:
Мы с тобою, друг Ермошка,
Погулям, дак погулям!
Ночь — за девками с гармошкой,
День — за сошкой по полям!
Леньке от этой шутки малость полегчало на душе.
— Ермошка — это дед Ермолай?
— Он самый. Ермолай Савельевич. Дедушка твой, как я…
— Не помню, какой он был. Не знаю…
— Где ж тебе знать, помнить. Ты народился, а он в том же году скончался. Пятнадцать лет сидел у него в груди осколок, не двигался… А тут оторвался и пошел, пошел по крови, как сучок по ручейку… пока не пригнало к самому сердцу. Вот оно какое бывает с человеком, которого окрестят на войне дробленным железом. И всего в том кусочке одного грамма не было весу, а, поди ж ты, хранил в себе убойный заряд. Приберегал его до случая! Да случай-то оказался уж больно обыкновенный: Ермоша помогал вытолкнуть машину из колдобины, сильно, видать, поднатужился, и в груди нарушилось что-то… Еще месяц в больнице промаялся…
Наверное, была самая подходящая минута спросить: «Где ваш сын, дедуш, Иван Тетерев? Ведь он живой?» Услышал бы Ленька правду о своем отце, правду, какая она ни на есть. Но что-то противилось в нем, не желало знать этой правды.
Помолчали, негоже сразу после поминания хорошего человека заговорить о чем другом. До них еще донеслась девичья припевка, только слов не разобрать. Дед узнал по голосу:
— Внучка Максима Перепелкина ведет вторым-то, Анюта. Очень серьезная девка. Изо всех на деревне. Бывало, мы с Максей-то, глядя на вас, мечтали: давай-ка породнимся на старости. Чего б лучше! Вместе вы игрались, в школу бегали всегда на пару. Водой не разольешь. Чего ж это судьба распорядилась не по-нашему? Нынче твою нареченную другой засватал. А сам ты, вижу, не больно горюешь. Подался в индустрию, а ее за собой не повел. Девка присохла на месте… Два разных пути, в один никак не сходятся…
— Разные пути, дедуш, — безучастно повторил Ленька.
— У меня, Леонид, такая философия. Вот как я, и ты доживешь до той поры, когда потянет на родину. Человек от земли начинается, потом большую часть жизни рыскает по свету, устанет рыскать и послушает голос своего сердца. А сердце ему скажет: воротись к своему началу! Одолевают разные воспоминания. Где-то там ключик махонький из-под лесной колодины выбивался… Не пересох, поди? Поищу пойду! Найду небось! Приложись к тому ключику, испей прозрачной водицы. С легкой душой будешь жить-доживать назначенный тебе век…
* * *
Поздно вечером Архипу Николаевичу сделалось очень плохо. Ленька сбегал в медпункт. Фельдшерица, нерасторопная толстушка, уже с месяц лечила деда по предписаниям районного врача. Пришла и теперь, сделала укол. Осталась посидеть у его постели. Ленька остерегался проронить слова. Тревога сковала его всего.
Крадучись, на цыпочках вошла сестра Нюрка, потянулась сказать брату на ухо, что мама ужинать собрала и папка ждет…
— Да! — чуть не забыла… — Нюрка вернулась от двери, дошептала: — На дворе Татьяна Малинова… приказывала…
Танька, разодетая в пух и прах, в голубой газовой косынке на взбитых кудрях, пахнущая духами, порывисто схватила Леньку за локоть.
— Пройдем скорейча куда-нито, от людского глазу!.. Посекретничаем… В огород, что ли, веди…
Ленька направился через двор к задним воротам, распахнул калитку. Танька плыла следом в лаковых лодочках на высоком каблуке.
Притворив за собой дверцу, глубоко вздохнула:
— Знаешь чего? Ты ничего не знаешь… Как бы это начать… Ой! Огурцами-то! Огурцами у вас па-a-ax-нет! В городе отродясь таким духом не подышишь.
Ленька отыскал в шершавой листве и сорвал пару аккуратненьких огурчиков, преподнес Таньке на ладонях, как на блюдечке.
— Да я не хочу. Я не есть, я так, давно не слышала, как огурец на грядке пахнет. Ну, ладно, давай уж…
Когда с огурцами было покончено, Танька наконец собралась с духом:
— Такие-то дела у нас с тобой, Ленчик!.. Мне все-все известно, как у тебя с Нюшкой. Ну, об том меж нами больше ни слова! Я к тебе чего прибегла. Леня! Милый! Вызволяй из беды! Обереги меня от нелюбых ухажеров, ну их к нечистому! Я уж тут наслухалась всякого! Этот давешний Славка Галочкин — кого только не охмурял! Языком торо́чит — женюсь, женюсь! — а невесту себе приглядывает, ровно корову на базаре. Тут еще второй объявляется, почище этого. Мать с отцом взялись уговаривать: не поезжай боле в свою тайгу, дочка, тут серьезный холостяк объявился — не нашенский, из приезжих. Ветеринар… Спасай меня, Ленечка! Неужто я такая тебе… неинтересная?
Ленька вздрогнул при этих словах. Но не шелохнулся. Танька продолжала:
— Его уже пригласили на вечер. Со встречей-то. Смотрины устраивают! А Славка Галочкин сам напросился. Мать и ему сказала приходить. Ох, ну как? Пошли!
— Я завязал, — твердо заявил Ленька.
— Пить-то? И не пей. Еще даже
