Юность - Николай Иванович Кочин

бестолковый, на нас ездили и ездят, потому что лучше скотины не найдешь. А скажи на милость, вот богатей Аникин у нас на виду жил: долина, леса, сад, две дочки-куколки на пролетках катались, жизнь — полное почтение. И вдруг всему этому крышка. А сколько таких? Неужели наша пересилит? Неужели такие головы глупее наших? А? Посмотришь на него: шляпа, трость, полная образованность. У него, наверное, одних подштанников с сотню будет, и вдруг — наша взяла! Удивительно, что-то не верится. И притом же, вот что на ум идет — весь свет за них. И чех, и словак, и англичанин, и японец. Наш Онисим Лукич Крупнов — мужик мозговитый, голова у него, наверное, с пивной котел, он знает, что говорит, а говорит он вот что: помещиков, мол, облупили, теперь, мол, нашего брата, крепкого мужика, перетряхивают, но, говорит, Ивашка, будь я, говорит, подлец, если и до вас — до середняков не доберутся. Прозорливец, удачливое слово молвил. А! После него кого, как не нас? Вот и боятся мужики комитетов. Скажу, не утаю, в комитетах кое-где сидят разбойники. Помещика шуганули — правильно, кулака, торговца, мельника облупили — тоже правильно, но нас не трогай. Мы трудящаяся масса, наше все, а мы никому ничего. Вот как надо. Этого еще наши деды ждали. Но вы повернули дело в другую сторону, вы и с нас стали спрашивать, — разве это дело? Хлеб описали, скот учли, на мельницу едешь — бери талон, в лес едешь — бери талон. Хотя лесов этих у нас до лешей матери, и все они теперь народные. Корову свою продать — разрешение бери, свинью свою зарезать — спрашивайся. На базар едешь — оглядывайся. Ни купить, ни продать. Что это за жизнь такая? Куда это дело годится? Разве за то боролись? Помещиков шугали, буржуя кололи, кровь проливали, сынов на войну давали. У меня два красноармейца сына, как орлы, за Ленина борются.

Он запевает любимую свою песню: «Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я». Мы въезжаем в бор, телега скачет по корням великанов-сосен. Я останавливаю лошадь, спрыгиваю и сдираю лутошку с молодой липы. Потом я перевязываю лыком карман Ивана Егорыча, карман, полный керенок. Он смеется пьяно и лопочет:

— Ишь, хитрец, придумал же! Свое чует. Завтра припасай вам штраф. Да разве жалко этого сору для добрых людей?

КРОТЫ

Кроты водятся в Европе, Азии, Африке и Америке и обитают под землей в вырытых ими логовищах, а роются с чрезвычайной быстротой. Отличаются они большой хищностью и прожорством. Считаются вредными в хозяйственном отношении животными.

Из нового руководства

Я записываю:

«Заслушав доклад товарища Ошкурова, мы приветствуем советскую власть в лице ее вождя товарища Ленина и осознаем, что она есть единая защитница бедняков и середняков и кризис в этот период времени получается не от нее, а от войны империалистов, но советская власть залечит все наболевшие раны, и мы, в свою очередь, будем бороться до победного конца. И мы видим, что хлебная монополия есть верная борьба со спекуляцией, она не дает скупщикам и мародерам набивать карманы, и мы приветствуем монополию и говорим: «Да здравствует монополия! Долой кулаков и спекулянтов-мародеров!» Борьба за хлеб — борьба за социализм, как сказал товарищ Ленин. Поэтому постановляем: немедленно наладить проверку наличных продуктов в каждом хозяйстве, отобрать излишки и сдать их Красной Армии. Седьмой сентябрь, 1918 год. Село Тихие Овраги».

Члены комитета рассматривают списки кулаков и зажиточных, которых надо обследовать в первую очередь, и тут же разделяются на четыре партии, чтобы начать учет хлеба сразу со всех концов села. Время далеко за полночь. На улице ни одного огня. Мерно тикают ходики на стене. Комитетчики прячут списки в карманы полушубков и обмениваются мнениями об урожае каждого сельчанина. Заградительный отряд нашего комбеда все время приносил тревожные вести. Почтальон, который отправлял почту в соседнюю волость, каждую ночь заезжал к одному из наших сельчан, прятал в тарантасе муку и отвозил ее туда, где была она дороже. Мы подстерегли его, но он не остановил лошадь и даже грозился на нас пожаловаться, как на разбойников. В проулках прошлой ночью задержали двух нищенок, в холщовых котомках найдены были у них новые солдатские палатки, которыми они спекулировали. Нищенки оказались барахольщицами с городской толкучки, мы их отправили в милицию. Каждую ночь, задами, мимо села проезжают, гоня лошадей, спекулянты. Они выбирают такое темное время, в которое остановить их, без риска попасть под колесо, нет никакой возможности. Лишний хлеб может весь уплыть из селения, это ясно. Хорошо еще, если он будет спрятан, потому что многое из того, что припрячут, будет нами найдено. И мы уже знаем, где, кем, как и сколько припрятано. Под предлогом, что они ищут последние яблоки в садах или забытую морковь на опустелых грядках, наши ребятишки бродят везде, следят за всем, что делается на дворах, на усадьбах, на усадах, в овинах, в оврагах за селом. Наши ребятишки с утра до вечера пускают бумажных змеев на гумнах, на опустелых ржаных полях, но змеи их, как нарочно, застревают на поветях, на ветлах, на амбарах и сараях. Снимая их, ребята лазают повсюду. А по ночам наши ребята уходят в ночное и потом докладывают нам, чьих лошадей не было в табуне. Мы за такими следили. Останавливали подводы их на дорогах и конфисковали хлеб.

Вдруг на темном фоне улицы за окном появляется рука, она приклеивает к стеклу бумагу, и все мы в один голос кричим:

— Смотри, смотри!

Человек, шурша, спускается по водосточной трубе вниз. На момент все затихают и некоторые прячутся за простенки окон. (Не лишняя предосторожность: ночью стреляли в заседающих комитетчиков через окно).

— Вот, полюбуйтесь, каждый день угрозы, — говорит Яков, открывая окно и отцепляя бумагу. — Немалые угрозы, беда моя, и кто этот самый писака? Сеня, дознался бы ты.

Он подает мне бумагу, исписанную печатными буквами, в ней значится:

«Яков Иваныч! Мы знаем, что ты собираешься отнимать у нас хлеб. Отнимать — отнимай, но смотри, пожалей свою голову и своих малых деток. Жди того, что рассерчает мужик на всю жизнь — с ним никакая власть не справится. В других деревнях и селах комитетчиков побили, в землю закопали, в реки побросали. В иных селах, слышно, мужики свою крестьянскую власть установили. А послушай добрых людей, что делается в Сибири, в Хохлах, на Волге. Весь мир недоволен вами: и города, и села, и немцы, и французы, и английский король.