Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
Эту встречу с богом она должна была иметь вовремя самого ближайшего радения. А тут на тебе…
Пресвитер Парамон считал, что он ухлопал много сил, чтобы привлечь в стан приближенных к богу заблудшую овечку Серафиму. Он ее уже начал ставить в пример вновь принимаемым в секту. И вдруг этот «яркий пример» для убеждения начал понемногу тускнеть и даже в какой-то мере играть совершенно противоположную роль. Парамон не мог с подобным смириться, так как помимо всего в этом видел и немалый ущерб своему авторитету.
Постоянные ссылки Серафимы на то, что она не могла присутствовать на очередном богослужении из-за болезни Данилки, вскоре перестали приниматься Парамоном за уважительную причину. Особенно он был рассержен отсутствием Серафимы на очередном хлебопреломлении, которое обычно проводилось в первое воскресенье каждого месяца. К этому дню пресвитер готовился особенно усердно, придавая обряду большое нравственное значение…
Однажды Прасковья после моления возвратилась домой в сопровождении сестры во Христе, которая уж навещала Серафиму во время болезни. Прасковья называла ее сестрой Марией. Гостья отвесила поклон всем четырем углам, поцеловала Серафиму в лоб, положила свою ношу — цветастый узелок — на лавку, потом и сама опустилась на нее.
— Притомилась я, сестрица, — пояснила она Серафиме, стягивая с головы платок. — Уж больно редко стала ты нас навешать, родная, не забываются ли тебе муки Христовы, его страдания? Вот тут я принесла тебе кусочек тела господнего… Только на бога надейся, но не на себя. А без духа святого нельзя жить.
Гостья неторопливо раскидала уголки тряпицы и обнажила горку серого хлеба.
— Откушай, откушай, сестрица, — задумчиво произнесла она, — вот погощу у вас! Пресвитер велел помочь по хозяйству, он у нас такой… Ни про кого не забывает… только думает о боге да о добре… Я только правду могу сказать. В глаза не льсти, за глаза не хай.
Сестра Мария подозвала к себе поближе уставившегося на нее удивленными глазами Данилку, провела сухой ладонью по стриженой головке и, как бы проверяя упругость, ткнула поочередно пальцами в щечки, потом покопошилась в складках юбки и, к удивлению малыша, извлекла оттуда большой круглый пряник.
— И тебе гостинец божий — ласково произнесла она. — Хорошо тебе у бога будет… Грехов-то ведь никаких еще не нажил.
Вечером пили чай. Гостья не переставала говорить о боге, по нескольку раз повторяла одни и те же изречения из Библии, видимо, для того, чтобы подчеркнуть их особое значение. Интересовалась: не забывает ли Серафима утренние и вечерние молитвы? Часто ли она обращается к богу со своими просьбами?
Три дня прожила сестра Мария в доме Прасковьи. Все это время она помогала по хозяйству, занималась с Данилкой, а к концу дня, когда Серафима возвращалась с работы домой, снова заводила беседы о боге, сетовала на мимолетность жизни, на то, как трудно жить тем, кто живет в ней без бога, говорила о том, что всевышний может быть и милостивым, и карающим за грехи, что нужно все время думать об искуплении вины, о пожертвовании богу.
— Все мы идем по дороге от земли к небу, там наша вечность, там все мы встретимся, а отступникам, грешникам и богохульникам — кипеть в смоле! — внушала сестра Мария, которую Прасковья называла почему-то еще и пророчицей.
Серафима ни в чем не перечила гостье. Ей было приятно ощущать, что своими божественными беседами, своим общением эта пожилая женщина помогает забывать муторное, нескладное, тормошит мысли о существовании могучей силы, перед которой все равны, все выполняют ее волю. Не придавала она особого значения и тому, что пророчица все чаще и настойчивее внушала о необходимости приносить богу жертву, и, чем эта жертва дороже и чище, тем приятнее она будет всевышнему, который будет постоянно помнить об этом и будет беречь эту жертву, вечно держать ее при себе.
— Тебе бы, сестрица, тоже надо было подумать о жертвоприношении господу, — однажды вкрадчиво предложила пророчица Серафиме, — много больно уж у тебя грехов собралось. Очиститься бы от них надо…
— Где уж тут очиститься… Уж так сильно запаршивелась, теперь уж, наверное, до конца дней останусь такой зачуханной. Жаловаться не на кого, сама наблудила… — ответила Серафима.
— Что ты, что ты, сестрица! Не говори такого! — всполошилась гостья. — Господь милостив и не такое бывает прощает… только надо к нему с душой и добротой. Была у нас Зинаида Савинова — не такие за ней грехи водились. Пьяная под забором валялась. За человека никто не считал. А наша община помогла ей. Как святую стали почитать, поклонами встречать начали.
— Как у нее так получилось? — полюбопытствовала Серафима. — Столько грехов — и вдруг ни одного?
— Потому, как к богу обратилась, самую что ни на есть ценность принесла ему в жертву. Невинные души ему подарила. А потом, когда сама приобрела вечный рай, — встретилась там, и сейчас все в счастье и блаженстве…
— Ничего-то я не поняла, сестрица. Уж ты поясни мне попроще. Как это так? Ведь разве так бывает?
— А это было так, — согласилась удовлетворить просьбу Мария, — слишком тяжкие грехи были у Савиновой. А жила она одна. В общину-то мы ее приняли, крещение прошла. А вот к богу обращаться, святого духа заслужить не смогла: все времени да возможностей не было. Дети по рукам связали. Одному было три годика, другому — шесть. И вот однажды во время моления на нее все-таки сошел святой дух. И она заговорила с богом на ангельском языке. Господь пожалел ее и попросил принести в жертву ее детей: малолетние невинные души… Он сказал ей, что им будет у него хорошо, и они будут там дожидаться свою мать… И она согласилась, выполнила просьбу бога. И стала потом сама ангелу подобной, всеми любимой, чистой, божественной.
— Я думала ты по-серьезному мне ответишь, а ты какими-то сказками потчуешь, — обиделась Серафима. — Как это она смогла отдать богу невинные души?
— Не сама, не сама, сестрица. Ей помогли, ей помогли, — успокаивающе произнесла Мария. — Сестры, сестры во Христе помогли. Все получилось так тихо, по-божественному.
