Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний
И как это ни парадоксально, не только суета, но даже бессонница излечивала ее: по ночам, припоминая московские полуденные щи в лаборатории, вечную женскую гонку за нарядами, тихий, непрекращающийся, азартный бой сотрудниц за сомнительный престиж, она чувствовала себя здесь, на интеллигентном балтийском курорте, как на волшебном острове и постоянно твердила себе одно и то же, будто слова стихотворения: «А утром будет море…» Да что утром! Ночью, когда прекращали бег поезда электрички по близкой отсюда линии, в распахнутое окно иногда сквозь шум породистых, с крупной хвоей, сосен долетал вздох моря. Рижский залив, обычно спокойный, штилевой, вдруг доносил какой-то стихийный вздох, и Галина Даниловна, ошеломленная этим внезапным звуком дремлющего моря, вставала и приникала к стеклам или даже выходила в полночь на лоджию, и смотрела на скромное северное море, и вдруг ощущала откуда-то с соседней лоджии приятный запах табака, и тогда она понимала, что это не море вздохнуло, а человек, сидевший где-то на лоджии и куривший фимиам сонному морю, нежной ночи, короткой поре зрелого здешнего лета. И тогда она тоже искала в потемках на безбрежном письменном столе упругую ножку сигареты, готова была тоже вздохнуть от чувства прибывающего здоровья и повторяла свою ворожбу: «А утром будет море…» Да, она вновь и вновь напоминала себе, какой удачный, самый крайний, ближайший к морю номер принял ее душистые наряды, отборную косметику, преждевременную панику, полезное одиночество и бессонницу, дарующую покой. Номер этот с маленькой прихожей, открывающей по левую руку встроенные в стену шкафы светлого дерева, а по правую — ванную с душем и миниатюрной, в виде некоей дольки, ванночкой, был еще и тем хорош, что рядом, в коридоре, во всю длину, от потолка до пола, сверкало оконное стекло, приобретавшее цвет моря в зависимости от погоды, от времени суток: это саженное стекло создавало иллюзию, что коридор открыт морю или, наоборот, что море впадает в канал коридора. Идешь длинным, устланным ковровыми дорогами коридором — и в раме окна приближается с каждым шагом морской вид, как будто один и тот же рисунок, лишь меняющий цвет и тона…
Так, дожидаясь каждую ночь сна, она обретала такое чувство, будто вся жизнь ее прошла в этом доме на берегу Балтики, где ей трижды на дню подают кулинарные шедевры, где для нее и откос пляжа, и прохладное море, и милостивое солнце, и кафетерий, а в кафетерии, оказывается, не только она следит за знаменитостями, но и ее обществом дорожат благородные чинные мужи. Такое открытие было для нее сначала в диковинку, а потом ночами, словно видя себя со стороны, она честолюбиво нашла, что иначе и быть не могло. Тут же, в кафетерии, она разговорилась однажды со своим соседом по этажу — человеком неопределенного возраста: можно было ему дать и двадцать пять, можно было допустить, что давно за сорок. А все оттого, что ни единой серебряной нити в коротко остриженных темных волосах, что весь он ловок в движениях, как спортсмен, что остроумны и зрелы разящие речи этого мужчины с птичьим профилем и с птичьими же, зоркими глазами орехового цвета. Был он из какой-то республики, где в местном журнале опубликовал перевод романа знаменитого зарубежного писателя, привез переплетенный, собранный из трех журнальных номеров этот роман и, неосторожно похвалившись своей работой, был теперь осаждаем каждое утро женщинами, старцами, страждущими интеллектуального чтения детьми: роман рвали из рук, роман читали запоем, за ночь, кто-то вывесил список будущих читателей, кто-то уже высчитал все сроки и скорбел, что не успеет почерпнуть божественной духовной пищи. А Галина Даниловна, слушая за столом бойкий иронический говорок героя сезона и обещая ему не покидать Балтики до тех пор, пока не придет ее очередь ночного чтения, на самом деле не очень горевала, если даже очереди не дождется, а с интересом наблюдала, как этот человек мнет тонкими губами свою республиканскую сигарету. И запах этого табака, этой сигареты был знаком ей по той ночи, когда она обманулась, приняв вздох теперь знакомого ей человека за вздох моря, и ей непонятны были такие пожилые мальчики: есть талант, пришла наконец и слава, свежи ее первые лавры, а что же все-таки мучает человека, заставляя так тяжело вздыхать и страдать даже на курорте?
Нет, не очень дожидалась она залистанных страниц переведенного романа, а интереснее всего ей были здесь, на Балтике, люди, суета, обеды, разговоры, прогулки, дневной отдых на делянках пляжа, и Москва с каждым днем все отдалялась, отдалялась. Да, отдалялась от нее Москва, хотя никуда не трогалось с места волшебное местечко на Балтике, но вот уже как будто и странно через некоторое время опять появиться в Москве, возле своего кооперативного дома, подняться к себе на третий этаж, не пользуясь ни одним лифтом, ни другим, потому что в этом доме полно любимых зверей — от маленьких шавок до крупных сообразительных догов, которых и днем, и в полночь спускают и поднимают в лифтах и которые, как ни блюди их, как ни следи за их чистотой, все же не всегда чисты.
3Очередную чашечку кофе ей подал ставший необычайно галантным, любезным, светским от свалившейся на него славы герой сезона, случившийся в кафетерии, и, когда он подсел и легко, словно продолжая вчерашнее, повел разговор в наступательной, агрессивной манере, поражая блестками сравнений и наблюдений, увлекая своим красноречием, Галина Даниловна решила, что ничего она не теряет, если пресловутый роман, переплетенный где-то в провинции, так и не достанется ей. Вот ей знаком этот пожилой мальчик, которому скоро пятьдесят, и знает она, что в далекие, военные времена, когда он был тринадцатилетним мальчиком, то ходил на связь из оккупированного города к партизанам, пока и вовсе не оказался в партизанской пуще, и знает она, что первые молнии войны до сих пор фосфоресцируют в повестях моложавого ветерана, — и что там роман, где все чужое: жизнь, география, страсти! Слушала она бывшего партизана, участвуя в разговоре без лишней траты энергии, поддерживая беседу лишь движением бровей, улыбкой, многозначительным взглядом, по опыту зная, что легче всего быть слушателем, а не собеседником, и помня, что приехала она сюда отдыхать, заботиться о здоровье и беречь устойчивую прелесть своего облика. А говорун, вдохновенно переходя с восклицательных интонаций на вопросительные, уже посматривал умными, сочувствующими, нагловатыми глазами, определенно находя ее, может быть, какой-то московской дурой. Во всяком случае, нечто подобное мелькнуло в его взгляде… Ну, весело подсказала себе Галина Даниловна, коль так, то пора и честь знать: распили двести граммов черной горячей жидкости — и разошлись до следующей нечаянной встречи. Необязательность, поверхностность отношений курортного, мигрирующего люда.
И она посмотрела снисходительно на речистого знакомца, щелкая замочком сумочки, из которой тотчас вылетел парфюмерный джинн, готовая при мужчине подкрасить губы и уйти этакой загадочной ликующей красоткой.
Как вдруг в эту же минуту появился в кафетерии ее москвич, ее Вячеслав, окинул столики рассеянным взглядом покрасневших глаз, узнал ее, без радости улыбнувшись, и, гордо взглянув на героя сезона, отвесил ей театральный поклон и направился к стойке кафетерия.
Галина Даниловна и не попыталась даже провести пальцами по векам, зажмуриться, как это делают, когда хотят избавиться от видения: слишком трезвой женщиной она была и вот теперь гадала, зачем появился так нежданно муж. Лишь сумочка оставалась раскрытой, и парфюмерный джинн наверняка в эти мгновения то выпархивал из шелковистых недр, то вновь нырял в душистый сумрак сумочки.
— В таком случае я исчезаю, — быстро нашелся рассказчик, поведя ореховыми глазами в сторону ее Вячеслава.
— Он только что из Москвы, — невпопад обронила она. — Он самолетом, у него давление, даже глаза покраснели…
Но эти слова, оказывается, она уже говорила самому Вячеславу, который нарочито занял место исчезнувшего моментально героя сезона и с каким-то вызовом выпил водки, вновь налил и вновь поднял рюмку с водкой, молча отмечая свой неурочный, быть может, приезд; а она, обрывая фразу и ловя какое-то торжество во взгляде мужа, все еще пребывала в том мгновении, когда муж стоял спиною к ней и когда по этой широкой напряженной спине, обтянутой туже обычного светлой тканью пиджака, по тому, как нервно переступил он с ноги на ногу, поняла сразу, что его так гнало на выходные дни сюда. Некая тайна вдруг приоткрылась, и Галина Даниловна догадалась, что он, непьющий, кроткий муженек, все эти ночи тоже маялся бессонницей, не находил себе покоя от ревности, от всяких дурных мыслей, видел, наверное, во сне или представлял ее измену и, значит, по-прежнему любил, любил!
Она вздохнула счастливо, а он и этот вздох определенно расценил по-своему, нахмурился и вновь выпил, чуть ли не подавившись глотком алкоголя.
