Владимир Рублев - Семья
Эти стихи ей очень нравились. Но дружба с их автором не получилась... Подруги не однажды сожалели об этом.
— Он, Нина, будет большим поэтом... Напрасно ты порвала с ним дружбу... Ведь любит же он тебя сильно.
— Как и зачем он меня любит, я знаю, вероятно, очень хорошо, — отвечала на это Нина. — А что касается его будущего, так тут ваши рассуждения очень странны. Разве следует смотреть на дружбу, только исходя из соображений, будет ли друг большим человеком? Если я полюблю настоящей любовью самого незаметного в обществе человека, я выйду за него замуж.
Не случайно сегодня вспомнился Нине тот студент, не случайно она вышла сегодня за поселок, на берег речки, полюбоваться наступающей уральской осенью. Ей захотелось обдумать в одиночестве отношения с Геннадием.
Девушка медленно вышла по шуршащему ковру листвы на берег речки, остановилась и застыла, любуясь открывшейся чудесной картиной осеннего увяданья... Чистое, синее небо... Нежаркие лучи солнца приятно ласкают, не вызывая такой душной истомы, как это бывает летом... Вправо за речкой, словно гигантская шапка, высится «Каменная чаша», одетая в зеленый хвойный лес. В осеннем свежем воздухе, под солнечными лучами она уже не кажется такой мрачной. Над лесом, ближе к поселку, летают шумливые вороньи стаи, предвещая скорое ненастье. Но на сердце у Нины хорошо и спокойно... Перед глазами образ большого робкого парня, немного виноватая улыбка на его лице после первого поцелуя. Какой он все же хороший, какой милый этот Генка.
Нина сбежала вниз по тропинке к самой воде, постояла несколько секунд, бессмысленно глядя на проплывающие, еще не успевшие вымокнуть желтые листья, затем повернулась и, засмеявшись охватившим ее счастливым мыслям, взбежала снова вверх по тропке... Постояв еще немного на берегу речки, девушка медленно побрела по увядающей высокой лесной траве. Стая любопытных лесных синиц, перелетая с куста на куст, провожала девушку с веселым, звонким гомоном до самого поселка.
Спустя полчаса девушка, мурлыкая песенку, уже помогала бабушке по хозяйству. Подметая пол, Нина вдруг остановилась посреди комнаты и подбежала к бабушке, которая готовила обед.
— Бабуся... Вы как с дедушкой познакомились? Только, бабуся, не смейтесь, а расскажите, как у вас все было.
Бабушка молчала, озадаченная столь неожиданным вопросом: она смотрела пристально на внучку, пока, наконец, не догадалась, в чем дело.
— Расскажу... — ответила, подумав, она. — Только мне как будто и рассказывать-то нечего: понравилась я ему, он посватался, меня и выдали.
— А разве раньше, до свадьбы, вы не были знакомы?
— Как же, были... Я его много раз видела, на одной шахте мы работали... Только так, чтобы гулять с ним долго, — этого не было... Потом уж, когда жить стали, я его полюбила. На мое счастье, он хорошим, редким парнем был: на водку особо не налегал, бить меня не бил, а все норовил по-хорошему сделать... И хозяйственный мужик был. Это уж потом, как твой отец народился, потруднее стало: с работы я ушла, не держал нас хозяин на шахте таких-то, которые с грудным ребенком. Ему, вишь, это невыгодно. А дедушка-то твой все мечтал дом свой построить. Из-за этого и с Донбасса сюда приехали: говорили, что здесь, на Урале, платят хорошо. Как приехали, смотрим — то же самое, если не хуже еще. Дед-то твой все меня утешал: «Не горюй, Марья... даст бог, и свой угол, будем иметь». Да только при советской власти и построились-то. Семен институт окончил, помог нам.
— Бабуся, — прервала ее Нина. — А как узнать: хороший он или плохой...
Бабушка серьезно заверила:
— Это можно узнать... Сердцем можно почуять... — и осторожно справилась: — А ты не влюбилась в кого, Нина?
Нина покраснела, но отрицательно покачала головой.
— Нет.
Секунду помедлив, смущенно добавила:
— Не знаю я, бабуся...
— А ты мне, дочка, расскажи, кто он и что меле вами делается, я тебе что-нибудь и присоветую.
Бабушка и Нина и до этого жили дружно, но после того, как девушка поведала бабушке свою сердечную тайну, они с каждым днем привязывались друг к другу все крепче и крепче... Однако Нина попросила бабушку ничего не рассказывать отцу, перед которым ей было как-то нелегко... С отцом у Нины установились дружеские отношения со дня смерти матери — вот уже более семи лет. Когда проводили в последний путь мать и вернулись домой, отец сел за стол, обнял Нину и заплакал:
— Ну вот... Остались мы одни, дочка... Мамы больше нет.
Нина никогда до этого не видела отца плачущим, ей, пятнадцатилетней девчушке стало до боли жаль его, такого большого, растерянного и печального.
— Не плачь, папа... Я буду за маму, и все сама стану делать, на работу тебя собирать буду, встречать, как мама, буду... И любить тебя еще крепче буду.
Семен Платонович вытер слезы рукавом, вздохнул тяжело и поцеловал дочь в щеку.
— Я знаю, что ты у меня хорошая хозяйка... Знаю, доченька моя милая. Бабушке надо написать, пусть приезжает жить сюда, поможет тебе.
Бабушка жила у дочери, на маленькой глухой станции в Сибири. Муж дочери уже много лет был начальником станции. До приезда бабушки Нина вела все хозяйство. Вставала она рано, едва у соседей начинали петь петухи, готовила отцу и себе завтрак и прибирала в комнатах.
Завтракали они вместе. За завтраком Нина сообщала отцу, что он должен сделать на сегодня по хозяйству, советовалась, как сделать лучше то или иное дело. Потом, замкнув дом и спустив с цепи собаку, они шли по поселку: он на работу, она в школу.
Возвратившись из школы, девочка готовила обед, стирала белье, наводила окончательный порядок на дворе и в кухне, готовила уроки и шла встречать отца с работы... Вечер у них был самым свободным и интересным временем: отец слушал, что читала ему дочь, рассказывал ей, как прошел день, расспрашивал об учебе, помогал разобрать непонятное.
Раз в неделю они вместе появлялись в поселковом клубе, смотрели кинокартину или концерт. Возвратившись, долго не спали, вспоминая увиденное. Во всех вопросах Нина признавала авторитет отца. Тайн от него она не имела на протяжении всех семи лет, она знала, что отец всегда поможет ей своим участием. Знакомство с Геннадием было первой тайной, которую она все еще не сообщила отцу. Девушка мучилась этим, но как сообщить такое — не знала.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Конец августа и начало сентября были памятными для коллектива всей шахты, но особенно — для начальника участка Геннадия Комлева. Уже вскоре после Дня шахтера на все участки был разослан приказ начальника шахты о переводе комбайновой лавы Комлева на работу по цикличному графику. Геннадий получил этот приказ одним из первых. Уединившись, он стал детально разбирать каждый пункт приказа, делая пометки в своей записной книжке. Откровенно говоря, ему не хотелось, чтобы первые же дни работы по новому графику оказались неудачными. Поэтому задолго до составления и утверждения графика он перечитал всю литературу по этому вопросу, имевшуюся в шахтной библиотеке. Однако конкретных правил и указаний для себя он не нашел: каждый циклующийся участок на всех шахтах имел свои, присущие только ему одному, геологические условия. Одно лишь было ясно Геннадию после чтения: на участке должна быть твердая дисциплина, это признавал каждый автор, каждый мастер цикличных работ. А на его участке, как и на всей шахте, горные мастера зачастую утаивали от начальства случаи невыхода на работу некоторых навалоотбойщиков. Нередко отдельные горняки выходили из шахты на поверхность еще до конца смены, и это тоже укрывалось бригадирами и горными мастерами. В самом деле, проще было ничего не сказать о прогуле, чем затевать волокиту с рапортами и видеть, что начальство недовольно тобой. А под землей не видно, где человек, как он работал сегодня, а если начальство и спросит об этом, можно придумать тысячу причин и объяснений, похожих на правду. Шахта — не завод, где все рабочие на виду и где даже получасовой простой станка будет заметен.
Геннадий понимал, что меры против всего этого нужно принимать до начала работы по графику цикличности, иначе график будет изо дня в день срываться. Поэтому Комлев решил для себя: «Никакой поблажки никому! Пусть кое-кто сначала обидится, а потом все поймут, что прав был я».
Дней за пять до начала циклования он спустился в шахту в середине смены. Нужно было проверить, как идет работа по сооружению новой разминовки для электровозов, а заодно побывать и у добычников.
Слесари во главе с Устьянцевым трудились на совесть. Геннадий лишь издали, сворачивая в лаву, понаблюдал за их быстрыми движениями и тепло подумал: «Крепко Устьянцев слово держит. Смог же расшевелить его начальник шахты... А раньше, говорили, самый зубастый и своенравный был этот Устьянцев».
Хорошо шла работа и у добычников. Горный мастер Редько, вынырнув откуда-то из полутьмы, встал рядом с Комлевым.
