Михаил Соколов - Искры
Завтра, быть может, и он станет таким шахтером.
Он ускорил шаг, стараясь больше не смотреть ни на поселок, ни на его обитателей. А когда поднял голову, перед ним была угрюмая, пустынная степь, уходившая в хмурые осенние дали. Вся она была покрыта рудничными буграми, испещрена выемками и железнодорожными насыпями, и только редкие зеленые полоски озими да маячившие кое-где небольшие скирды напоминали, что и здесь ходили пахари и сеяли зерно.
Дул легкий степной ветер. Через поле прыгал сухой куст перекати-поля. На пониклых, потемневших стеблях подсолнечника щебетали одинокие зяблики.
Леон смотрел в степные дали, на яркозеленые островки озими, и сердце его сжимала тоска. Давно ли степь была единственной отрадой его, его надеждой, смыслом его жизни? И вот его прогнали с нее — молодого, полного сил и здоровья. Никогда больше он не будет пахать ее, и щупать руками, и дышать ее пряными запахами, никогда не увидит теперь, как зажигаются и горят над ней утренние зори, не услышит, как поют птицы. В землю он должен лезть, под степь эту неоглядную, и там искать свое счастье.
С тяжелыми думами, угрюмый вернулся Леон на шахту.
Недалеко от казарм из переулка вывалила шумная ватага молодежи. Приговаривая и приплясывая на дороге, шахтеры и шахтерки суматошно кружились перед гармонистом, подбрасывали вверх подушки, размахивали простынями, вышитыми полотенцами.
Леон холодными глазами посмотрел на эту ватагу и остановился, нетерпеливо ожидая, пока она пройдет.
Улицу пересек низенький шахтер-старик с козлиной бородкой.
— Вот она, шахтерская свадьба, видал, парень? — крикнул он Леону, кивая головой в сторону свадебного шествия. — Эка носятся, паралич их!
Высокий худощавый парень с гармошкой в руках и с красной бумажной розой на картузе играл плясовую и то и дело выкрикивал:
— Давай, давай, шилохвостки чертовы!
Завидев Леона, он прекратил игру, поднял голову и загорланил:
— Лева! Братуша!
Леон узнал Ивана Недайвоза — двоюродного племянника Игната Сысоича.
Иван Недайвоз по-пьяному расцеловался с ним и, заметив старика шахтера, крикнул:
— А, козлиная бородка!.. Рюмочку?.. Эй, дружка-а!
Женщины обступили Недайвоза, ругаясь, что он не играет, но он снял с плеча ремень, передал Леону гармошку и перекричал всех:
— Не орите, дуры чертовы!.. А ну, братуха, наддай им, шилохвосткам пьяным!
— Да я… Я с утра дома не был, — пробовал Леон отделаться, но подвыпившие женщины и девушки уже тащили его на дорогу, тормошили, чтоб играл, а какая-то дебелая молодуха с бумажными красными цветами на голове и сама краснощекая, заслонившись простыней, что-то пошептала ему и вдруг поцеловала:
— Сладкий… Дружка, рюмочку!
Леон не знал, что ему делать.
Ряженая в мужское баба, на ходу наполняя-рюмку, подбежала к нему с графином.
— Покорнейше просим, красавец-удалец, за невестушку, да сватушку, да за рябого телятушку!
Леону ничего не оставалось, как выпить. А через минуту он огласил улицу звуками гармошки, и веселая толпа пошла, закружилась в неистовом плясе, и впереди всех плясал старик шахтер с лампой в руке.
Иван Недайвоз одобрительно хлопал Леона по плечу, что-то говорил ему, но Леон ничего не слышал. Одна девушка подошла к нему, громко сказав над ухом:
— Сыграй какую-нибудь песню, а то они упадут скоро От пляски.
Леон искоса посмотрел в ее усталые голубые глаза и заиграл старинную песню.
То была Ольга.
На другой день, одевшись в шахтерский костюм Чургина, Леон пошел на работу.
Была гололедица. Разыгравшийся к рассвету ураганный ветер срывал с крыш, точно пушинки, ветхие доски и железные заплаты, швырял их на землю и громом гремел по улице. Ледяная крупа немилосердно била в лицо, в глаза, ветер, пронизывая насквозь одежду, валил с ног.
Продрогнув, Чургин и Леон добрались наконец до шахты и укрылись в низком, переполненном рабочими здании.
Леон несмело остановился у двери, осмотрелся и увидел одно из сооружений шахты — нарядную. Она была довольно просторна, имела два оконца, одну дверь, освещалась двумя тусклыми коптилками и, может быть, только этим и отличалась от какого-нибудь сарая скотопромышленника. Потолок был исчернен сажей, земляной пол — в выбоинах и пыльный, как проселочная дорога, глина со стен местами обвалилась, в щели свистел ветер. Из огромной раскрытой печи било голубое пламя, и угарный газ от него, смешиваясь с табачным дымом, сизым туманом плавал над головами рабочих.
Смотрел Леон на этот грязный сарай, на шахтеров, и ему хотелось подойти к каждому и пощупать — да люди ли это? В излатанных, кожей обшитых на коленях и ягодицах лохмотьях, в телячьих черевиках вверх шерстью и в лаптях, изможденные, с большими синими кругами под глазами и выдававшимися кадыками, они производили впечатление людей, которых за неискупимую вину заточили в подземелье и вот, на устрашение другим, подняли на-гора всех скопом: смотрите-де-на них и обретайте разум. Он отвел взгляд в сторону, но и оттуда на него смотрели сверкающие глаза, и он читал в них: «Куда ты лезешь, парень?»
Леону стало не по себе.
Дверь с шумом отворилась, и в нарядную, как ветер, ворвался Иван Недайвоз. Лампа его каким-то чудом горела, и от нее винтом шла струя копоти. Ногой наступив на фитиль, он погасил ее, лихо сбил на затылок старый картуз и весело бросил:
— Здорово, братва!.. Не опоздал? — но, увидев Чургина, притих и поправил картуз.
— Гудка еще не было, — кто-то ответил ему.
— С тебя и опоздания как с гуся вода, — засмеялся другой.
Леон тронул Недайвоза за рукав.
— А-а, братуша! Здорово, — подал ему Недайвоз свою большую руку. — И ты к нам?
Леон отвел его в сторону, тихо спросил:
— Эти люди давно работают под землей? Погляди: в гроб и то краше кладут. Оборванные, худые…
— Это ты, братуша, приглядывайся, а я на них насмотрелся. Раз худые — значит будут, толстые, если не подохнут к тому времени. Да брось ты про это… Куда ж он тебя думает определить? — спросил Недайвоз, понизив голос и кивнув в сторону Чургина. Тот отдавал распоряжения подрядчикам и десятникам.
Недайвоз начал расспрашивать о Кундрючевке, о знакомых, и Леон не успевал отвечать на его вопросы.
— А дед Муха все голавлей ловит? Люблю старика. Смирная душа, — сказал Недайвоз и тут же добавил: — Но с такой жить нельзя: задушат.
Чургин, окончив свои дела, позвал их:
— Пошли… Идем, Иван Филиппыч.
— Сейчас. Я догоню… Жемчужников! Давай наряд, а то так полезу.
Жемчужников наказывал что-то своим рабочим. Пренебрежительно скосив глаза на Недайвоза, он спросил насмешливо:
— Я с тобой что — свиней пас, Иван Филиппыч?
Соперник Недайвоза по уличным дракам, зарубщик Степан, громко засмеялся, начал отпускать по адресу Недайвоза злые шутки.
Смуглое, иссеченное углем лицо Недайвоза потемнело, он поднял голову и стал выше всех.
— Ка-кой гад шипит там? — гневно сказал он.
На этот раз захохотали друзья Недайвоза, предупредительно окружая своего атамана.
Загудел второй гудок, и шахтеры заторопились выходить: драка была отложена.
Леон стоял у ствола и с волнением ожидал спуска в шахту. Перед ним была огороженная сеткой яма, движущийся трос, дубовый засов, преграждающий вход в клеть, и две коптилки, висящие на стальной сетке и надоедливо бросающие в глаза красноватый свет.
От множества ламп рабочих воздух был наполнен копотью. Леон стал реже дышать, отошел в сторону, но смрад стоял облаком, от него нельзя было избавиться. Наконец Чургин пришел из машинного отделения, что-то наказал стволовому и, когда показалась клеть, вместе с Леоном вошел в нее, сказав:
— Поехали.
Стволовой запер ствол бревном и дал сигнал в машинное отделение. Сразу же погасли лампы, клеть провалилась под землю.
2
Леон почувствовал, как вдруг площадка из-под ног его будто исчезла, а он, повиснув в пространстве, бешено летит вниз, как что-то до боли давит в ушах, тисками сжимает голову. И он инстинктивно схватил чью-то руку. А в стволе лил дождь, свистел ветер, будто пронизывающим до костей ураганом хотел выдуть всех из подземелья.
Так длилось минуты три. Потом клеть резко замедлила ход, но Леону показалось, что теперь она действительно оторвалась и все провалилось в какую-то незримую бездну, а он, гонимый неистовым потоком воздуха, стремительно летит вверх.
Еще через минуту блеснул огонек, и клеть стала. Бледный, вспотевший Леон вышел из нее и потерял равновесие. В глазах его все пошло кругом.
— Ну, как? — спросил Чургин.
— Тошнит.
— Сейчас пройдет, это от непривычки… Доброго здоровья, Митрич. Крепильщики’ давно спустились? — обратился Чургин к стволовому.
