Борис Изюмский - Алые погоны
Они прошли в дальнюю аллею парка. Сели на скамейку.
— Не удивляйтесь, Геннадий, тому, что услышите, и поймите правильно мои слова, — без обиняков начал воспитатель.
Пальцы Пашкова еще быстрее забегали вокруг ремня.
— В последнее время вы стали много скромнее, избавляетесь от прежнего вашего высокомерия, разве что иногда еще язвите, невпопад выскакиваете, — офицер улыбнулся, и Пашков не смог удержаться от того, чтобы не ответить ему улыбкой.
— Признайтесь, вы ведь раньше думали о себе, как о самом умном и начитанном человеке в училище?
— Нет, что вы! — Пашков протестующе покачал головой, но на губах его появилась немного самодовольная улыбка.
— Было, было такое! — уверенно сказал капитан. — Конечно, ума у вас не отнимешь, но ведь вы, сами того не замечая, порой казались смешным в своем желании «блеснуть» эрудицией. Вместо «меценат», помню, вы как-то сказал «менецат», а Ченслера назвали Чарльстоном.
— Да неужели! — расхохотался Геннадий, нисколько не обижаясь на отповедь: во-первых, они были наедине, а во-вторых, капитан, которого он все же уважал, умел самую неприятную пилюлю преподнести не обидно, не унижая достоинства собеседника.
— Боюсь вас перехвалить, — продолжал Боканов, — но вы сейчас стали проще, и, сказать по правде, гораздо симпатичнее… Если дальше вы сами будете совершенствовать свой характер («Кажется, начинаю нудную проповедь, — недовольно подумал офицер, — надо заканчивать»), то заслужите только еще большее уважение. Вот и все, — просто сказал он.
— А знаете, товарищ гвардии капитан, почему я изменился? — спросил Пашков, вдруг почувствовавший непреодолимое желание быть откровенным.
— Почему? — Сергей Павлович посмотрел с интересом.
— Мне случайно попалась на глаза характеристика, которую вы на меня написали генералу. Собственно, не случайно, — замялся Геннадий, — ну, в общем, вы как-то оставили открытой тетрадку, сами вышли, а я пробежал глазами свою характеристику… Очень она обидной мне показалась!
— Но ведь справедлива? — спросил Боканов, в душе досадуя, что так получилось.
— Да, как сказать… — уклончиво ответил Пашков. — Я даже ее заучил, хотите скажу? — и, не дожидаясь согласия, скороговоркой произнес: — «Считая себя выше других, предполагает в будущем, опираясь на значительные связи, достичь большого успеха в жизни; к товарищам относится свысока».
— Вижу, что запомнили! — Боканов рассмеялся, чувствуя все же какую-то неловкость.
— И вот обидно мне стало: разве я карьерист и зазнайка? Начал я к себе приглядываться, сам себя одергивать. Нашел кое-что… плохое… но вы, товарищ гвардии капитан, все же не совсем правы, — решительно заключил Геннадий и одернул гимнастерку.
— Я очень рад, что ошибся, — искренно сказал Боканов.
Приглушенный расстоянием, послышался сигнал «Приступить к занятиям». Капитан отпустил Геннадия.
«Пожалуй, следует некоторые характеристики читать вслух в классе, не делая из этого тайны», — подумал Боканов, привычным жестом потирая щеку.
Раз в полугодие преподаватели и воспитатели давали аттестацию каждому своему ученику. Затем из десяти-двенадцати таких характеристик на одного и того же суворовца командир роты составлял общую, ее обсуждали на ротном педагогическом совещании и только после этого прилагали к личному делу.
Для воспитателей такое обсуждение было проверкой их наблюдательности, тонкости и основательности психологических выводов. Командир же роты, сравнивая характеристики, написанные разными преподавателями на одного и того же Лыкова или Братушкина, имел возможность подчеркнуть ошибочное или противоречивое представление учителя о мальчике, его заблуждение или непоследовательность во взглядах на ученика.
Сравнивая характеристики, написанные полгода назад, с новыми, педагогический коллектив яснее видел, чего он добился, процесс развития личности становился ощутимее, недоработки и удачи делались более ясными. Усилия воспитателей приобретали целеустремленность, тем более, что характеристики заканчивались разделом «Педагогические задачи»: у одного воспитать настойчивость, у другого — чувство долга, третьему привить командирские навыки.
Боканов встал со скамейки и пошел к учебному корпусу. В коридоре мимо прошмыгнули малыши, — черноволосый «тутукинец», с розовыми оттопыренными ушами, в обнимку с белесым, похожим на кролика другом. Быстрой, легкой походкой прошел Ковалев. Поприветствовал издали и скрылся в классе Семен Герасимович, нагруженный картонными пирамидами, портфелем и журналом. На полминуты остановился Веденкин, весело сообщил:
— Из страны Лилипутии к вам, в страну Великанию, — и, вспомнив, негромко сказал: — Да, Сергей Павлович, вчера, после обеда, подошла к нашему дому машина начальника училища. Оказывается, просто в гости заехал… Говорит: «Бедновато живете». А сегодня, час назад, прислал три кресла и ковер «из училищного фонда, пока свое не приобретете». Нет, ей-богу, приятно! Дело не в креслах — это пустяки, а просто по-человечески приятно. Я сейчас такой урок дам, такой урок!
Сияющий Виктор Николаевич дружески пожал руку Боканову, словно и тот был виновником его радостного настроения, и открыл дверь в класс. В коридоре наступила тишина. Если подойти к дверям, то за одной услышишь французскую речь, за другой — скороговорку Гаршева, постукивание мела о доску или стеклянный перезвон пробирок.
ГЛАВА XXVI
1Кому из военных не знакомы часы напряженного ожидания начальства из центра? Уже получена телеграмма, что вот-вот должен прибыть инспектирующий с комиссией, уже поехал на вокзал кто-нибудь из офицеров постарше, уже, кажется, все вычищено, вымыто, и все-таки тревожит какое-то беспокойство: кажется что-то недоделано.
Дежурный по училищу то и дело посматривает с крыльца: не едут ли? Все поглядывают на дежурного: не едут ли? Старшина в десятый раз обходит свои владения, тряпкой с керосином протирает шкафы, придирчиво расправляет дорожки на полу, чтоб и морщинки не было.
И вот наконец взволнованный дежурный кричит с крыльца: «Едут!»
Из машины выходит генерал, сопровождаемый в почтительном отдалении подполковниками и майорами. И сразу всем становится легче. Если к тому же инспектирующий, обходя классы, спальни, клуб и ружейный парк, довольно кивает головой, глаза у всех веселеют, появляется особая бравость в ответах, а на лице такое выражение, словно каждый хочет оказать: «У нас всегда так, ничего особенного. Сами знаем порядок».
Но стоит генералу, вдруг остановившись перед одним из бойцов, посмотреть на комки засохшей грязи на его сапогах и осуждающе сказать: «Нехорошо, очень нехорошо», как настроение мгновенно портится. Товарищи по роте смотрят на эти комки грязи, на лицо неряхи с таким искренним возмущением, что он, чувствуя свою вину перед всеми, сознавая, что подвел всех, готов провалиться сквозь землю.
На этот раз, незадолго до Первого мая, в училище приехал от главного инспектора сухопутных войск розовощекий, с седыми висками, быстрый в движениях генерал и прибавил изрядно хлопот к предпраздничным приготовлениям. Своих помощников он разослал по ротам, на склады, в санчасть и на кухню. Приказал им проверить, как знают офицеры училища стрелковое оружие, а сам в первый же день приезда побывал на уроках Гаршева, Веденкина и Боканова.
Темой урока Сергея Павловича был «Пистолет-пулемет Шпагина». Боканов начал с рассказа о подвигах красноармейцев-автоматчиков на фронте, потом вывесил на доске схему «ППШ», разобрал и собрал автомат и заставил каждого воспитанника сделать то же.
Приезжий генерал вместе с ребятами подошел к столу, где лежали части разобранного автомата.
Спрашивал Снопкова, показывая на амортизатор, на прицел:
— А это для чего? А это? — и удовлетворенно кивал головой при ответах.
Потом тихонько, бочком, придвинулся к боевому листку, висящему в простенке между окнами, надел очки, стал читать:
Честь и слава армии любимой!Ей по силе равной в мире нет!Армии стальной, непобедимойШлем мы наш суворовский привет!
— Ишь, ты, ишь, ты, — чуть слышно бормотал генерал. Начал рассматривать рисунок: мальчишка в форме суворовца ковыляет на костылях, похожих на четверки. Подпись: «Пашков» — и пояснение: «У нас в стране, кто может дать пять, не довольствуется четырьмя». А рядом другой рисунок: Лыков выменивает у малышей на пончики книжки, принадлежащие отделению, и надпись: «Позор! Береги честь смолоду, товарищ Лыков».
После уроков генерал остался в отделении, расспрашивал ребят, как живут, чем интересуются.
Он пробыл в училище около недели, а уезжая, собрал всех офицеров, поделился своими впечатлениями.
