Борис Изюмский - Алые погоны
Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе с другими к нему.
«Конечно, это хорошо, что так получилось, — думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, — но ведь раньше, когда Кирюшка поднял шум, могли подумать и на меня…»
В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем в одной шеренге.
Каменюка шагал, сжав кулаки и хмуря брови. Праздничное настроение исчезло.
Они подходили к бане.
— Рота, стой! — скомандовал Беседа. — Вольно! — и приказав подождать его, прошел в ворота.
Артем решил сказать Голикову о том, что мучило его.
— Ты на меня думал? — он повернулся лицом к Кирюше.
— Ну, что ты? — Голиков смутился, сразу догадавшись, что имеет в виду Артем, и протестующе замотал головой.
— Не думал? — повеселев, переспросил Каменюка.
— Никогда! — убежденно ответил Голиков.
— А ну, покажи, какие они, — облегченно вздохнув, попросил Артем.
Кирюша с готовностью протянул ему часы.
— Хочешь, после бани надень, — предложил он и, видя, что Артем колеблется, великодушно добавил: — Да ты хоть сейчас бери… После ужина отдашь. Бери, бери… Когда хочешь, носи! — И они, обнявшись, вышли было из строя.
Но тут же раздался строгий голос Беседы:
— Кто разрешил покидать строй? Старший суворовец Голиков, наведите порядок!
Вечером, незадолго до отбоя, Беседа вызвал к себе Каменюку. Воспитателю было уже известно, что часы найдены. Ему очень хотелось как-то показать Артему, что он жалеет о своих несправедливых подозрениях, но он твердо знал — делать этого нельзя.
— Ну, Тема, как день сегодня прошел? — весело спросил капитан.
— Хорошо! Как дома! — воскликнул Каменюка. И неожиданно сказал, глядя воспитателю прямо в лицо: — Я, товарищ капитан, раньше сомневался, может, вы меня тоже ворюгой считаете… Хотел вас об этом спросить, да побоялся. Если бы вы сказали, что на меня думаете, — он запнулся и продолжал, словно преодолевая препятствие, — я бы из училища убежал… и ни за что не вернулся… хоть бы по кускам меня резали! Если б и вы обо мне так думали…
— Артем! — офицер встал, сдерживая волнение. — Я уже сказал тебе однажды — я тебе верю. Я в тебя верю! — повторил Алексей Николаевич. — Ну, иди, родной, спать…
ГЛАВА XXV
Боканов собрал отделение в саду за стадионом и, усадив на молодую, похожую на зеленый бархатный ковер траву, достал из полевой сумки последний номер «Правды».
— Вчера вышла в Москве, — сказал он, — а сегодня самолетом доставлена к нам. Обратите внимание на цифру под заголовком — «9 872». Это порядковый номер. Когда же вышел самый первый номер?
— Я знаю! — Пашков вскочил с бугорка, на котором сидел.
— Тех, кто «якает», не спрашиваю, — нахмурился Боканов, — достаточно поднять руку. Пожалуйста, Снопков.
— Первый номер вышел пятого мая, а вот в каком году — не помню…
— В тысяча девятьсот двенадцатом.
— Значит, скоро День печати! — опять выскочил Геннадий.
Боканов осуждающе покачал головой, и Пашков сделал вид, будто внимательно разглядывает что-то в траве.
— Вот я и хочу рассказать вам, как родилась большевистская «Правда».
Боканов говорил неторопливо, несколько даже скупо, но эта сдержанность придавала повествованию особую силу.
Когда Боканов закончил, Володя Ковалев спросил:
— Товарищ капитан, ротационные машины — это в типографии?
— Да.
— Вот бы нам пойти как-нибудь в типографию, — очень интересно посмотреть, как печатают.
— Хорошая мысль, — одобрил Боканов, соображая, когда и как можно будет это сделать.
— Только бы нам опять не осрамиться, как во время экскурсии к артиллеристам, — ввернул Пашков.
— То есть? — не понимая, спросил капитан.
— Там Гербов с коня свалился, а здесь может в печатную машину попасть, — сострил Геннадий и с довольным видом откинулся назад, ожидая, что его острота будет подхвачена другими.
Сергей Павлович внимательно посмотрел на Пашкова.
— Вы напрасно, Пашков, так самоуверенно считаете себя лучшим наездником, чем Гербов. Когда вы услышите, почему Семен упал с коня…
Гербов поднял было на офицера глаза, но тотчас опустил их и, нервничая, стал ногтем счищать что-то с лампаса брюк.
— Дело в том, товарищи, — продолжал Боканов, — что Гербов узнал там, на плацу, палача своего отца. Этот негодяй предстал сейчас перед судом. — И капитан коротко рассказал все, что ему было известно.
— Вот собака! — сверкнув глазами, вскочил на ноги Снопков.
— Повесить его мало!
Пашков побледнел и поднялся:
— Прошу Гербова извинить меня за глупую шутку.
— Да я и не в обиде, — откликнулся Семен.
— Ну, а теперь идите в спальню, — обратился Боканов ко всем, — начнем перебираться в нашу новую квартиру — более светлую и теплую. С вами будет старшина. Вещи перенесете сами. Я через час проверю.
Новоселья ждали с нетерпением. Рабочие давно восстанавливали корпус, разрушенный бомбежкой. Суворовцы помогали расчищать площадку вокруг строительства, то и дело надоедали прорабу расспросами: «Скоро ли?» И вот, наконец, пришло время, когда можно было переселиться в красивое с высокими окнами здание. Теперь первая рота получила свой собственный корпус с классами, спальнями и огромным физкультурным залом.
Поднялась веселая кутерьма: тащили кровати, обхватив руками свернутые в рулоны матрацы и подушки, с трудом протискивались с ними в двери; облюбовывали себе место; договаривались о соседстве.
В разгар новоселья старшина Привалов принес овальное стенное зеркало. Первым попался ему на глаза Павлик Снопков.
— Вот, раздобыл, — передавая ему зеркало, сказал Привалов, — повесьте над койкой!
Старшина оглядел спальню и, довольный размещением, ушел. Снопков начал было примерять зеркало в простенке над своей койкой. К нему вразвалочку подошел Лыков.
— А ну, дай-ка, — протянул он руку.
Снопков, зная повадку Лыкова забирать себе лучшие вещи, повиновался неохотно. Василий повертел зеркало в руках, пощелкал для чего-то по ореховой раме ногтем, сделал было движение, словно собирался унести его, но что-то вспомнил и, возвращая Снопкову, посоветовал:
— Два гвоздика снизу вбей… Для устойчивости.
Не прошло и часа, как спальня приняла обжитой вид. В ровную шеренгу выстроились тумбочки. На правофланговую подушку Лыкова ровнялись все остальные подушки. Широким пунктиром пересекали комнату полосы простынь, подвернутых на койках в ногах.
На окнах повесили гардины, в простенках поставили небольшие пальмы. Савва Братушкин успел даже ввинтить розетку для электрического утюга, который был великой тайной и гордостью первой роты.
Когда, казалось, все уже было готово для доклада капитану, Ковалев, спохватившись, закричал:
— Ребята, а койка Андрея!
Андрея Суркова недавно положили на операцию в госпиталь, и его постель осталась в старой спальне: о ней забыли в суматохе.
Тотчас Гербов и Ковалев побежали за койкой Андрея. Снопков и Лыков перенесли его вещи. Пришлось снова производить перестановку, — Андрею решено было предоставить лучшее место — между окном и печкой: и летом, и зимой хорошо.
— Братцы, — возбужденно поблескивая глазами, предложил Пашков, — давайте послезавтра отрядим делегацию в госпиталь к Андрюше.
— Гениальная идея!
— Соберем пончиков, «по одному с дыма».
— А если всем отделением пойти?
— Н-ну! Всех в госпиталь не пустят.
Делегатами выбрали Геннадия, Савву и Володю.
— Вы сейчас идите к командиру роты, заранее попросите, чтобы в воскресенье увольнительную дал, — предложил кто-то.
— Отставить! — воскликнул предостерегающе Лыков. — Надо сначала обратиться к нашему капитану.
Василий всегда стоял на страже военной законности, и за ним признавался в этих вопросах неоспоримый авторитет.
— Верно, — поддержал Лыкова Володя Ковалев.
Решено было «через голову непосредственного начальства не действовать», и здесь же стали обсуждать, о чем следует рассказать Андрею.
— Скажите, что наше отделение в городском кроссе первое место заняло…
— Что наше отделение генерал за учебу хвалил…
— На строевой всех гонял, а нас на час раньше отпустил!
— У воробья Гришки соседский кот Маркиз полхвоста выщипал!
— Отделение, смирно! Товарищ гвардии капитан!
В дверях спальни появился Боканов.
На следующий день в большой перерыв после второго завтрака, Боканов подозвал к себе в коридоре Пашкова, спросил: не занят ли он, сможет ли сейчас пройти в парк, побеседовать?
— Пожалуйста, — не без некоторой тревоги согласился Пашков, по привычке то и дело поправляя гимнастерку.
Они прошли в дальнюю аллею парка. Сели на скамейку.
