Самуил Гордон - Избранное
— Тебе не холодно?
Они вошли в один из тех тихих, слабо освещенных переулков, где можно увидеть звездное небо и вдвоем гулять целый вечер, не выговорив ни слова. В этих тихих переулках не встретишь парочек, обнимающих друг друга за талию или за шею в подражание героям заграничных фильмов. Борис уверен, что встречающимся тут парочкам претят, как и ему, герои фильмов, которые целуются широко раскрытыми ртами, чтобы виднелись зубы, язык, и вертят при этом головами, словно собираются проглотить один другого. Борис также уверен, что из этих парочек никто ему не ответит, что такое любовь, почему один переживает ее так легко, а другой — невыносимо тяжело, почему одни привязываются друг к другу с первого взгляда, а другие — только после долгих лет знакомства. Неужели все действительно обстоит так, как он слышал однажды на оживленном Тверском бульваре от одного из тех, кто разгуливает, обнимаясь за талию или за шею, — что настоящая любовь приходит с первого взгляда, когда невозможно ответить, почему полюбил, если, конечно, допустить, что вообще существует любовь? Эти легко ответили бы ему на все, над чем он сегодня впервые в жизни так задумался.
— У тебя такие холодные руки.
— Зато у меня сердце горячее, — не задумываясь ответил Борис фразой, какой обычно отвечают в подобных случаях. У него и мысли не было, что Шева воспримет его ответ как начало разговора, которого она ждала и боялась.
В действительности же Борис собирался вести с ней разговор, имевший очень малое отношение к тому, в чем Шева подозревала его. Во всяком случае, если он до сих пор не сказал, почему вдруг полюбил ее, он уже теперь наверняка не скажет, и не потому, что боится выдать себя за такого, кто знает, почему любит, а таких некоторые причисляют к людям, вообще не знающим, что такое любовь. Нет, Борис этого не боится. Он мог бы ответить, когда и за что полюбил Шеву, мог бы сказать, почему не замечал ее раньше, относился к ней так же, как и ко всем остальным девочкам в классе. Бывает, что ты долгие годы совершенно равнодушен к человеку и вдруг увидишь в нем нечто такое, что готов отдать за него жизнь. С Борисом это случилось, когда он увидел ее в больнице после операции.
Он не упомнит, чтобы когда-нибудь первым завел с ней разговор об Алике. Борис вообще избегал говорить о своем бывшем друге: пусть Шева не думает, что своими строгими и резкими высказываниями, — а после случившегося Борис уже не мог иначе говорить об Алике, — чего-то добивается. Шева, видимо, не верила, что Алик ему уже совершенно безразличен, потому что ей Алик все же не был безразличен. Борис догадывался об этом по ее неожиданным вопросам. Временами ему даже казалось, что Шева теперь иначе рассказала бы о случае в троллейбусе, что она не перестает выискивать и находить в Алике такое, что могло бы либо приблизить ее к нему, либо еще больше отдалить.
Логунов не мог понять, что происходит с Шевой. Потому он так часто бывал задумчив, молчалив во время прогулок, вдруг пропадал на несколько дней подряд. Отсюда и взялось, что у него теперь внезапно вырвалось:
— С кем ты вчера была в Лужниках?
Шева повернула к нему голову, словно чего-то недослышала, и рассмеялась:
— С кем я могла быть? Разумеется, одна.
— Одна?
— Нет, не одна. Теперь ты доволен?
— А почему ты мне вчера не позвонила?
Шева высвободила свою руку, остановилась и гордо вскинула голову:
— Я не привыкла, чтобы мне не верили. Будь я там не одна, я не побоялась бы тебе сказать. В конце концов…
— Ну?
— Ничего. А то, что я вчера не позвонила… Я, кажется, уже сказала тебе — мне просто было лень тащиться ночью искать автомат. Во-вторых, хочу тебе сказать — вообще не люблю, когда дуются.
— Хорошо, что ты вовремя предупредила меня.
— Да, не люблю, когда разыгрывают обиды.
Она взяла его под руку и не дала сделать ни шагу — пусть скажет:
— Ну, как? Ты таки решил дуться?
Отбросив ногой камешек с тротуара, Борис спросил:
— Ты знаешь, почему я так ждал тебя вчера?
— Опять то же… Ты и в самом деле собираешься, как я вижу, со мной поссориться.
— Я тебя серьезно спрашиваю.
— Откуда мне знать?
— И тебя сегодня никуда не вызывали?
— Куда? К тебе на завод?
— В райком комсомола.
— Почему вдруг в райком?
Как бы не зная, что ответить, Борис молчал. Наконец проговорил:
— Меня там продержали почти целый вечер, такую дали нахлобучку, что я не знал, куда деваться, — и все — за принятое нами решение.
— Какое решение?
— Об Алике.
— Об Алике? — спросила Шева и замолчала, будто ей нужно было припомнить, кто он такой, этот Алик, и что за решение о нем приняли.
— Есть комсомольский устав. Мы не имели права созывать комсомольское собрание без ведома комитета.
— У вас разве было собрание?
— Ну, почти собрание. Тем, кто не был, мы потом передали наше решение.
Он резким движением стряхнул с воротника снег.
— Мы, конечно, допустили тогда ошибку — надо было и его вызвать. Во-вторых, раз мы уже созвали такое собрание, нужно было хоть потом поставить в известность комитет. Но не только за это влетело мне. Речь шла главным образом о самом решении. Понимаем ли мы хоть теперь, спрашивали у меня, какую ошибку мы совершили! Такие меры не применяются даже к людям, совершившим гораздо более тяжкие проступки. Как могли комсомольцы принять решение не подавать руку комсомольцу? Как можно было такое скрыть от райкома? Уж лучше не спрашивай, как мне влетело…
— Откуда они узнали?
— От него.
— От него? — Шева чуть не вскрикнула. — Что? Он пошел жаловаться?
— Нет… Нет… Алик подал заявление не на нас, а на себя. Я это заявление читал. Рассказывает, как все произошло, и так как в ближайшие дни уезжает, просит разобрать заявление до его отъезда. Я был уверен, что и тебя вызвали, а ты мне не хочешь сказать.
— Меня? А почему меня? Я же решения не принимала.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ничего.
— Шева!
— Не понимаю, почему именно тебя вызвали в райком? Да, почему именно тебя?
— Как бывшего комсорга класса, — спокойно ответил Борис.
— Ах, так? И там отменили наше решение?
«У нее это «наше решение» вырвалось случайно, или она хочет заставить меня забыть только что сказанное ею, чтобы я не смотрел на нее так сердито?» — подумал Борис.
— Райком советует, чтобы мы сами отменили наше решение, — ответил он Шеве и добавил, обращаясь больше к себе: — Но никто не может заставить меня дружить с тем, с кем не хочу дружить. Ну, хорошо… Отменим решение…
— Я на собрание не приду.
— На какое собрание?
— Нашего бывшего класса.
— А мы не собираемся проводить собрания. И так договоримся. Кое с кем я еще вчера переговорил по телефону. Но все спрашивают: что говорит Шева?
— Почему я? — Она хотела, чтобы Борис стал уговаривать ее, и тогда она бы ему сказала: «Решение ведь не мое, почему же вы обращаетесь ко мне, чтобы я первая отменила… Пусть отменят те, кто принял его, вот ты, например…»
Но Борис молчал. Тогда она проговорила:
— Пусть райком решает. Когда заседание?
— Я не спрашивал. — И тут же добавил: — Вероятно, кого-нибудь из нас пригласят. Скорее всего — тебя…
— Только не меня! Я скоро уезжаю.
— Ты?
— Почему ты так удивился?
— И тоже в Инту?
— Почему в Инту? И почему «тоже»? — она остановилась. — Ну, я спрашиваю, почему «тоже»?
Борис скривил губы в улыбку и, глядя куда-то поверх заснеженных крыш, ответил чужим глуховатым голосом:
— Потому что он туда едет.
— Кто? Алик? Откуда ты взял?
— Он мне сказал.
— Ах, вот что! Вы уже, значит, отменили решение. К чему же была вся твоя игра со мной?
Они стояли под высоко подвешенным фонарем, рассеивавшим вокруг себя тусклый молочный свет, и глядели друг на друга, словно каждый из них неожиданно открыл в другом такое, что могло их сделать врагами. У обоих были нахмурены брови, закушены губы, руки глубоко засунуты в карманы, и оба молчали.
— Что он еще сказал тебе, твой друг? — проговорила наконец Шева.
Борис вынул из внутреннего кармана скомканный открытый конверт и подал ей:
— Я нашел это у себя в почтовом ящике после того, как ты мне позвонила.
Два раза прочитала Шева короткую записку со знакомыми округлыми буквами и оба раза вслух:
«Шестнадцатого уезжаю в Инту. Еду работать на шахты. Номер поезда сорок один, восьмой вагон. Отходит от Северного вокзала в пятнадцать часов двадцать минут. А. С.»
— А меня тебе придется провожать с Курского вокзала. Я еще пока не знаю точно, когда и каким поездом еду. Это знает мой дедушка!
