Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Мак Кэлоу с интересом выслушал эту историю, вздохнул:
— Нет настоящего хозяина на этой благословенной земле.
Через двое суток карательная экспедиция въехала в Раздолье. Шкаевская и жуковская родня, все верховские богачи с хлебом-солью встречали подъесаула и американского офицера. До утра шло пьяное гульбище. Затаилась встревоженная Понизовка. Кое-кто хотел бежать в тайгу, но всех возвращали в станицу казачьи дозоры.
На рассвете следующего дня седобородый урядник со взводом казаков подъехал к ожогинскому дому. Каратели пристрелили волкодава, распахнули ворота.
Агафья Спиридоновна выглянула в окно.
— Выходи, ведьма!
Старушка накинула платок, перекрестилась и вышла во двор. Два казака с обнаженными шашками повели старушку в станицу.
Над Понизовкой несся женский плач. Захлебывались в лае собаки. Начался грабеж. Из дворов выводили коров, телят и овец, гнали их в жуковские загоны. Под конвоем шли жители Понизовки на расправу.
Из дверей ковригинской избушки казаки вытолкнули мать Федота Марфу и пятнадцатилетнего брата Сашку. Самого Федота не было — он вместе с Ожогиными в тайге заготавливал на зиму дрова.
Потрясая найденной в избе винтовкой, через подоконник перемахнул казак.
— Нашел, господин урядник!
Седобородый урядник с золотой серьгой рванул винтовку к себе, подскочил к подростку.
— Твоя? Говори, не то дом сожжем.
К ним подскакал Жуков. Сверкнул клинок. Обливаясь кровью, упал Саша.
— Чего вы здесь лясы точите? Моя, твоя… Найдено оружие, жги дом, ровняй с землей, режь под корень большевистскую сволочь! — кричал Жуков.
Дом Ковригиных запылал. Из окна донесся пронзительный детский крик. Марфа Ковригина кинулась в горящий дом за дочкой. Ветерок перекинул пламя на соседние избы. Выскочить назад она не успела.
Из толпы арестованных вывели Агафью Спиридоновну.
— Где Сафрон? — тыча старушку маузером в бок, спросил Жуков. — Где твои кобели?
Агафья Спиридоновна подняла седую голову:
— Где же это, ирод, видано, чтобы мать своих сыновей предавала? Будь ты и твое потомство во веки веков проклято!
— Пороть старую волчицу!
Бабы заголосили. Из толпы выбежала Галя. Илья Шкаев схватил ее за руку. Она ударила его наотмашь по щеке и, бросившись на колени перед Жуковым, вскинула руки.
— Николай Селиверстович, пощадите тетю Агашу. Смилостивитесь, ради бога!..
— Скажи, где Сафрон? Где Тихон?
Галя закусила губу.
— Не знаю.
— То-то. А она, ведьма эта, знает…
К вечеру истерзанная старая женщина умерла.
Расправа над беззащитными крестьянами продолжалась до темноты.
ГЛАВА 3
В войну втягивались города, села, глухие таежные селения.
Фронт раскинулся на тысячи верст от Иркутска до Никольска-Уссурийска.
Под натиском белогвардейцев и интервентов, отстреливаясь и непрерывно контратакуя противника, моряки, красногвардейцы и рабочие дружины под командованием Шадрина откатывались к Никольску-Уссурийску.
Не доходя до города, Шадрин приказал занять оборону и укрепиться.
Со стороны Маньчжурии тянуло жаром. Ветер нес раскаленный песок. В желтоватой мгле меркло солнце.
Командующий фронтом и член военного совета Дубровин возвращались со строительства оборонительных сооружений.
— Ну и пекло! — входя в штабной вагон, сказал Шадрин, расстегивая ворот солдатской гимнастерки. — Пойдем, военком, водицей окатимся.
Шадрин взялся было за ведро, но у вагона послышался шум. Вошел дежурный.
— Товарищ командующий, к вам делегация от рабочих.
В вагон вошла группа рабочих. По их виду Шадрин определил — кожевники: от одежды пахло юфтью и спиртовой краской, руки изъедены дубильной кислотой. Впереди стоял русобородый мужчина в кожаной тужурке, перекрещенный ремнями.
— Здравия желаю, товарищ командующий! — козыряя, отрапортовал он.
— Садитесь, товарищи, — пригласил Шадрин и обратился к мужчине в кожаной тужурке. — А мы где-то встречались?
— Так точно, в порту.
— О-о, товарищ Ожогин!.. Здравствуй, дорогой, здравствуй! Борода тебя изменила. Не признаешь… Вот и встретились. Знакомьтесь — военный комиссар фронта.
Тихон щелкнул каблуками. Дубровин пожал ему руку.
— Значит, нашего полку прибыло.
— Так точно. Полторы тысячи штыков и сто сорок сабель.
— Ого, целая бригада! Так и запишем. Каков состав?
— Около тысячи горняков с Сучана, остальные крестьяне. Шахтеры пристали ко мне в Тигровом логу, пришлось взять под свое начало. Сами просились…
— А ты, комбриг, не сумел отказать, — пошутил повеселевший Шадрин. — Правильно действуешь, Тихон. Тебе, кажется, рекомендацию в партию Суханов давал?
— Так точно!
Дубровин присматривался к вновь прибывшему командиру. Его лицо внушало доверие. Был он немногословен, резковат.
— В Никольске паника, — скупо докладывал Тихон. — Беляки обнаглели. Пришлось кое-кого расстрелять.
Шадрин вскинул голову, его глаза посуровели.
— Собственной властью?
— Создал военный трибунал из местных коммунистов, судили.
— Так…
— Иначе нельзя. В отряде сто сорок коммунистов…
Шадрин с Дубровиным переглянулись.
— Совет был не надежен: половина меньшевиков, — короткими рублеными фразами продолжал Тихон. — Пришлось перетряхнуть. Кое-кто обижается. Всю полноту власти передали военно-революционному штабу.
— А депутаты Совета как отнеслись к этому?
— Большевики и сочувствующие поддержали. Анархисты и меньшевики пытались сделать переворот, да мы их… — Тихон надавил ногтем большого пальца на стол.
— Понятно, продолжайте.
— У меня, товарищ командующий, все. Вот у председателя ревкома кое-что есть.
С дивана встал худой, узкоплечий человек — председатель Никольско-Уссурийского ревкома.
— Вопросов много, товарищ командующий, а вот главное… Жители нас припирают. Неудачную, мол, позицию командование избрало. Народ недоволен, прямо говорят: все равно отступать будут, а город сожгут. В народе появилось такое соображение, не лучше ли бой дать под Спасском.
Шадрин нахмурился.
— Выходит, своя рубашка ближе к телу?
— У нас другие соображения, — твердо продолжал председатель ревкома. — Дайте бой за городом, чтобы не подвергать артиллерийскому обстрелу жителей. Сил у вас сейчас мало: один, наверное, штык против десяти. Город сметут с лица земли. Доверие у народа потеряете…
Шадрин подошел к окну. Вдали за первой линией окопов дымили бронепоезда противника.
— Обнаглеют, если Никольск-Уссурийск без боя сдать, — заметил Дубровин.
— А нельзя ли нам здесь по-своему распорядиться? — продолжал председатель ревкома. — Вы, скажем, отходите за Никольск, укрепляетесь, отвлекаете на себя бронепоезда и артиллерию противника, ну, а мы тогда постараемся к городу никого не подпустить… Лишь бы артиллерии и бронепоездов против нас не было.
Шадрин подошел к задернутой белым полотнам карте-двухверстке и, закинув угол занавески на плечо, стал изучать предложение ревкомовцев.
— Как с оружием? — спросил Шадрин, отходя от карты.
— Создали оружейную мастерскую, куем рогатины, пики, вилы-тройчатки. Больше на рукопашную рассчитываем, на ручные гранаты да на волчьи ямы.
— Сколько дней сможете без нашей помощи продержаться?
— На Пушкинской дамбе шесть спаренных пулеметов… Попыхтят! Спасибо товарищу Ожогину, помог он нам советом и людьми, — не ответив на вопрос, сказал председатель ревкома.
Придерживая шашку, Шадрин заходил по вагону. Никольску-Уссурийску он придавал особое значение. Здесь предполагалось нанести удар превосходящим силам противника, а на линии Спасск — Свиягино — Успенка, где уже готовилась вторая линия обороны, перейти в решительное наступление. Но он отлично знал, что стойкость красногвардейцев, измученных беспрерывными сорокадневными боями, начинает ослабевать. Натиск интервентов усиливался. Появились малодушные. Все чаще и чаще раздавались голоса о бесполезности сопротивления. Этому способствовала активизация троцкистской группы, настаивающая на переговорах с консулом США Колдуэллом и командующим американским корпусом генерал-майором Грэвсом. Не было квалифицированной медицинской помощи и медикаментов. Не хватало боеприпасов, одежды, продовольствия.
Надо было поднять дух армии, показать, на что она способна. Предложение председателя ревкома облегчало решение этой сложной задачи. Командование фронтом получало резерв времени, на который при других обстоятельствах рассчитывать не могло. Тем более что Никольск-Уссурийск — город деревянный, скученный. Полсотни зажигательных снарядов с бронепоездов могли сжечь его дотла.
