Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский

— А-а, был в матушке. При царе еще. В Московском гвардейском служил… Может, слыхали?

— Как же… Рост у вас и впрямь гвардейский.

— Было, было. — Старик переступил ногами, подвигал в воде пальцами, смывая клейкий темно-зеленый ил. — Остарел теперь, на девятый пошло…

— Что вы говорите! — вскрикнул отец. — Никогда б не сказал. Ну семьдесят от силы.

— Кабы столько… Всех сынов и дочек пережил, рыбацкий век, он не у всех долог… Среди внуков живу, давно пора честь знать. Зажился.

— Что вы, папаша, что вы! — принялся энергично утешать его отец. — Вы такой еще крепкий!

Обедали в чайной. Хлебали окрошку, густую и вкусную. Посмеиваясь, отец резал блины и утверждал, что только в провинции могут кормить так дешево и сытно, с такой щедростью отпуская масло и сметану. У отца было довольное лицо, словно приехал он сюда ради этой окрошки и блинов.

Павлик же был на взводе. Как только хлопала дверь и кто-то входил в зал, он вскидывал голову и представлял: входит Игорь…

Даже жарко становилось.

Мысль, что Игорь рядом, не давала покоя. А отец-то, отец-то! Как он спокоен и сдержан. Или… Или это он только перед ним, Павликом, так ведет себя?

Нет. Отец сильный человек, и всякие там сантименты чужды ему. Павлику стало немножко стыдно своей нетерпеливости: ведь Игорь здесь и никуда не денется, и это совсем не по-мужски — бегать, волноваться… Молодец все-таки папка!

До вечера отец даже не вспомнил об Игоре. Утром следующего дня, после завтрака, он вытер платком губы и сказал:

— В колхоз сходить, что ли, если сам не встречается?

— Зачем?

Через мгновение Павлик ругал себя за сверхнаивность.

Отец положил на его плечо руку и вздохнул:

— Такая уж, братец, наша участь: вы от нас наутек, а мы вас — за штаны…

Павлик прыснул в кулак.

— И почему это? Может, объяснишь?

Павлик только засмеялся.

— Итак, через полчаса жду в скверике. — Отец поглядел на наручные часы. — Пока.

Он ушел. У Павлика было отличное настроение. Он вдруг понял, что Игорь будет рад их приезду, они вместе возвратятся домой.

Павлик пошел бродить по городу.

Сильно поразили его брюки здешних мужчин. Они раздувались, как черные и коричневые паруса, закрывая даже носки туфель, и усердно мели улицу. «Вот почему здесь чисто!» — весело подумал Павлик.

Против церкви был базар. Павлик поспешил туда и налетел на женщину. Подцепив пальцем за жабры, она несла к выходу широченную, круглую, как блюдо, рыбину. Хвост ее волочился по земле. Рыбина была плоская, в буграх, коричневая с одной стороны и белесая с другой. «Камбала!» — догадался Павлик: мать иногда приносила эту рыбу из магазина, и однажды он писал с нее натюрморт.

На столах кучками лежали, растопырив клешни, красные раки; в корзинах рдела клубника и черешня, в тени навесов к разостланному брезенту прилипли головастые сомы, зеленовато-пятнистые щуки, неприятно узкие, страшноватые, как змеи, миноги, игольчатые ерши.

— Шаранчика, молодой человек, шаранчика! — запричитала женщина и помахала перед лицом Павлика толстой рыбиной.

Павлик опешил:

— Как, как вы назвали?

— Шаран… Это по-нашему, а так — сазан…

Павлик вдруг сообразил, что городок получил название по этой рыбе, и засмеялся.

Хозяйки отодвигали жабры, нюхали, торговались, потом рыба перекочевывала на весы. Полдня можно было стоять вот так и смотреть на блеск чешуи, то золотой и серебристый, то зеленовато-красный; смотреть на игру теней, переливы красок, южную пестроту и контрастность цвета, на проворные руки и лица женщин, продававших и покупавших: до чего же по-разному светились, щурились, прицеливались их глаза!

Но нельзя было вечно торчать возле рыбы.

Павлик побрел дальше. В одном месте продавали семечки, в другом — вино в разлив из больших оплетенных бутылок. «А винцо-то ничего, в норме!» У забора из ящиков хрюкали поросята, гоготали в корзинах гуси, и Павлик узнал нескольких продавцов, ехавших на «Спутнике».

Павлик слушал разноголосый шум базара, вбирая ноздрями запахи, охватывал — и не мог охватить — глазами всю эту радостную кишащую пестроту и уже видел ее на листах своих альбомов!

Вдруг он спохватился: отец, верно, давно ждет его!

Павлик бегом бросился с базара. Отец уютно развалился на скамейке, закинув на спинку руку, и по этой позе Павлик понял, что все в порядке. Чтоб оправдаться за опоздание, выпалил:

— А я на базаре был!

— Почем клубника?

— Рубль.

— Ого! — присвистнул отец. — В Одессе и то была дешевле, по девяносто копеек. Помнишь?

— Что слышно про Игоря? — спросил Павлик.

— Слышно то, что твой братец велел нам продолжать путешествие…

— Как так? — Павлик сделал большие глаза.

— В Широком он.

— А что такое Широкое?

— Какой же ты бестолковый, Павел! А еще мой сын. На пункту́, ясно?

— Ах, на пункту! — вскричал Павлик, решительно ничего не понимая. — На пункту! Сразу бы сказал, что на пункту! А то только голову морочишь…

Отец довольно поглядывал на него.

— То-то. Был я в правлении рыбного колхоза, спросил. «Как же, — сказали, — знаем, есть у нас такой рыбачок, парень из Москвы. Так он, — сказали, — на пункту́… На рыбоприемном пункту в Широком, возле самого моря…»

— Порядок! — ввернул Павлик и виновато примолк.

— Завтра же отправимся туда. Мне бумажку написали, чтобы нас посадили на фелюгу или на сухогрузное суденышко «Байкал» — оно каждый день ходит туда за свежей рыбой. И на заставу позвонили.

После обеда они гуляли у Дуная, смотрели на выгрузку бревен с баржи, на мальчишек-рыбаков у пристани. Солнце катилось к закату. Вдруг отец дернул Павлика за руку и быстрым шагом пошел в сторону города.

— Ты куда?

— К твоему брату.

— Значит, он все-таки здесь? — вскричал Павлик. — Про пункт ты выдумал?

Отец загадочно улыбнулся, ничего не ответил. Павлик едва поспевал за ним. Они миновали центр города, вышли к ерикам и зашагали по скрипучим мосткам-кладям. Возле своих калиток женщины полоскали с приступок белье, мыли пригоревшие котлы и миски, черпали воду для полива огородиков.

Вдруг впереди появились коровы, по брюхо измазанные болотистой жижей. Павлика пробрал озноб: с детства боялся он попасться на рога! У тореро на арене хоть оружие есть, и он за риск получает деньги, славу и улыбки дам, а они с отцом беззащитны — и ни улыбок, ни славы…

Павлик понял, что и отцу не весело.

— Ведь не уступят же дорогу более развитым млекопитающим! — успел сострить отец. — Становись спиной к плетню!

Нагло помахивая хвостами, коровы царственно проследовали мимо, и одна — будь она неладна! — огрела Павлика грязным хвостом по щеке.

Чем дальше шли они с отцом, тем уже становились ерики, тем гуще росли в них осока, камыш и чакан.

Мимо