Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят
— Ну, кажется, сегодня можно будет и отдохнуть, — заметила Ольга Никифоровна, раскрасневшаяся, как вареный рак, и облитая крупным потом. — Ноги совсем притоптались.
— Я тоже устала, — томно промолвила Марья Николаевна. — Впрочем, сегодня и без нас посидят дети.
— Кто-нибудь из старших присмотрит, — решила Ольга Никифоровна. — Скворцова может.
Ольга Никифоровна знала, какой эффект это произведет на Марью Николаевну.
— Ну, уж нашли на кого положиться! — ядовито воскликнула Марья Николаевна.
— Отчего же на нее и не положиться? — спросила Катерина Александровна. — Впрочем, и я не пойду отдыхать; значит, можете быть покойны.
Катерина Александровна радовалась, что ей представится случай поговорить со Скворцовой, не боясь соглядатаев.
— Да где же Скворцова-то? Я ее не вижу, — произнесла Ольга Никифоровна, обводя комнату глазами.
Все осмотрелись.
— Вот видите: из-за стола без позволенья вышла, — едко заметила Марья Николаевна. — Хороша помощница!
— Она не была-с за столом, — отозвался чей-то голос из среды воспитанниц.
— Сходите за ней кто-нибудь! — велела Ольга Никифоровна.
Три воспитанницы выскочили из-за стола. Дети считали за счастие возможность пробежаться.
— Вернитесь! Ступай ты, Кононова! — приказала Зубова.
Две воспитанницы с постными физиономиями вернулись на место, а третья, подпрыгивая, побежала на поиски.
— Она, верно, лежит в спальне: ей давно нездоровится, — промолвила Катерина Александровна.
— Помилуйте, у нее щеки лопнуть хотят, — ответила Марья Николаевна.
— Ее с утра-с нет, — снова раздался чей-то голос с конца стола.
— Как с утра нет?
— Да-с, она и чаю не пила с нами.
Катерина Александровна побледнела как полотно; в ней пробудилось предчувствие чего-то недоброго.
— Это мило! Да она просто бежала! — воскликнула Марья Николаевна. — Верно, Новиковой подражать вздумала: та тоже два года тому назад убежала! Негодная, развращенная девчонка! Нашла какого-нибудь…
— Ну, Марья Николаевна, я вам ие позволю, — прерывающимся голосом произнесла Катерина Александровна и поднялась с места. — Здесь дети!
— Ах, что вы мне говорите, будто они не знают, что она развратная.
— Говорю вам: молчите! — еще более взволнованным тоном произнесла Катерина Александровна, не помня, что она говорит. — Она, может быть, руки на себя наложила, а вы смеете ее ругать! Стыдитесь! Вы сами женщина; вы сами вон до какого цвета лица дожили в этой каторге.
— А, так вам мой цвет лица не нравится! — уже со слезами в голосе забормотала Постникова язвительным тоном.
— Не о том я говорю, что он некрасив, а о том, что он не от сладкой жизни явился.
В эту минуту явилась Кононова и объявила, что Скворцовой нигде нет, что ее никто не видал с утра.
Катерина Александровна в волнении, почти шатаясь, пошла по направлению к дверям.
— Надо дать знать Анне Васильевне, — решила Зубова. — Ведь она и казенное платье, значит, унесла. Мало что бежала, так еще обворовала.
— Я и иду к Анне Васильевне, — отозвалась с порога Прилежаева.
— Что за форс явился! — иронически произнесла ей вслед Зубова.
— Это за мою любовь плата, за мою любовь! — хныкала Постникова.
Катерина Александровна, бледная и взволнованная, вошла в гостиную Анны Васильевны. Лицо молодой девушки было настолько встревожено, что Зорина невольно обратилась к ней с вопросом:
— Что с вами?
— У нас несчастье: Скворцова пропала, — ответила Катерина Александровна.
— Как пропала? Не может быть! Да когда же?
— Ее с утра никто не видал.
— Боже мой! Боже мой! Да что же это такое? — воскликнула Анна Васильевна. — Что я скажу Боголюбову? Ведь это уж третий случай! Он меня со свету сживет. Этого только недоставало! Это награда к праздникам!
Зорина в волнении заходила по комнате.
— Надо принять меры, Анна Васильевна; надо ее отыскать, спасти, — проговорила Катерина Александровна.
— Ах, что вы мне о ней толкуете! — вспылила Анна Васильевна. — Есть мне дело до этой негодницы! Низкая тварь, она губит меня. Я бы, кажется, ее из своих рук задушила! А я еще всегда заботилась о ней, принимала ее сторону. Это недаром; это ее настроили; это кто-нибудь под меня подкопаться хочет. Боже мой, и за что же это все на меня обрушивается в этом вертепе, в этом аду! — Анна Васильевна была вне себя от тревоги. — Ну, что я скажу Боголюбову? Что? — взволнованно восклицала она. — Ведь, может быть, он уже все знает; может быть, она прямо к нему прошла, наговорила на меня… У нас каждую кухарку слушать станут… Всем верят… Надо ехать, ехать надо! Нет, я не дам погубить себя так; я прежде всех погублю… я… я…
Анна Васильевна в изнеможении опустилась на кресло. Видно было, что под влиянием сильного страха она сама не сознавала, что говорила. В душе эта отставная полковая барыня была вовсе не злой, но чувство самосохранения заставляло эту уже близкую к бедности женщину делаться беспощадной в отношении тех, кто каким бы то ни было образом содействовал уничтожению ее последних средств к жизни.
— Не ездите, Анна Васильевна; лучше прежде отыскать ее… Может быть, все уладится! — произнесла Катерина Александровна. — Позвольте мне…
— Что вы толкуете? Да разве я могу не ехать? Разве эта история не будет завтра же известна и Боголюбову, и графине, и всему городу? Это все на меня обрушится… Разве вы думаете, что мне приятны эти объяснения?.. Вы, кажется, должны были понять мой характер, мое стремление избежать дрязг и ссор…
— Дело, во всяком случае, принесет вам неприятности, — проговорила Прилежаева. — Так лучше устроить его так, чтобы спасти ребенка, а потом смягчить поступок бедной девочки.
— Ребенка!.. Девочки!.. — воскликнула Анна Васильевна с негодованием. — Знаю я их: это развратницы, выкидыши вертепов! А вы называете ее ребенком, девочкой! Милая рекомендация для вас самих!
Катерина Александровна на мгновение вспыхнула и потом побледнела сильнее прежнего.
— Анна Васильевна, Скворцова поступила в приют семи лет, — с усилием проговорила она и сдвинула брови; ее лицо приняло злое и суровое выражение.
— Ну, так что же? — перебила ее с нетерпением Зорина, уже начавшая переодеваться.
— Она жила с тех пор безвыходно под этой кровлей… Где же она могла развратиться?..
Зорина окинула глазами Прилежаеву.
— Так не думаете ли вы, что мы ее развратили? — гневно крикнула она.
— Это подумают Боголюбов, графиня и княгиня. Она подумают, что вы не умели смотреть за приютом, что вы…
— Прошу вас, не делайте мне дерзостей! — топнула ногой Зорина. — Вы думаете, что я уже вишу на волоске, что меня выгонят, что меня нечего бояться! Вы ошибаетесь; вы жестоко ошибаетесь! Я останусь начальницей я не только останусь, но и выгоню всех, которые думали сжить меня!
— И прекрасно сделаете, — сдержанно ответила Катерина Александровна. — Но теперь дело не в том; теперь нужно спасти Скворцову и по возможности не разглашать дела.
— Ступайте! Вы сделали свое дело! Теперь я поеду к Боголюбову, — решила Зорина.
— Ради бога, ради всего святого не ездите! — горячо воскликнула молодая девушка и сжала с мучительным выражением свои руки. — Вы сами были матерью; у вас были дочери: сжальтесь над этою сиротой… Ведь это дело дойдет до полиции; о ней подадут объявку… На ней даже казенное платье… Позвольте прежде отыскать ее. Вы доброе дело сделаете! Вам бог заплатит за это!..
Анна Васильевна с не свойственными ей в обыкновенные минуты черствостью и подозрительностью взглянула на Катерину Александровну и иронически спросила ее:
— Да уж вы не заодно ли с нею?
Эти слова заставили очнуться Прилежаеву и понять, с кем она имеет дело.
— В моей жизни нет пятен, и за себя я не боюсь, — твердо проговорила она.
— Ах, боже мой, какая святость! — с иронией воскликнула старуха. — Я это сказала потому, что вы вчера еще разнежничались что-то со Скворцовой.
Катерина Александровна широко открыла глаза: она до сих пор и не подозревала, что даже у приютских стен есть глаза.
— Я именно потому-то и хлопочу о Скворцовой, что не далее, как вчера, я застала ее в слезах, в таком состоянии, в каком может быть человек перед самоубийством, — произнесла Прилежаева.
— Трогательно! — иронически заметила старуха, надевая шляпку. — Чувствительные кухарки… Впрочем, мне надо ехать… Ступайте!
Катерина Александровна молча вышла из комнаты. В ее голове шумело; ей казалось, что она находится в каком-то чаду; она не помнила, что она говорила; она не могла обсудить, как она будет действовать дальше. В такие минуты человек идет напролом, бьет, может быть, не в то место, куда надо бить, но что же делать, если внутреннее волнение и быстрота совершающегося неожиданного события не дают возможности для строгого начертания плана действий. Катерина Александровна быстро прошла в залу и позвала одну из подруг Скворнрзой.
