Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— У себя? — спросил он, уставившись на Светлану и прибивая уложенную завитком прядку волос на взлоснившейся лысине.
— Да.
— Один?
— Да.
Бухгалтер по-рысьи мягко вошел в кабинет, плотно закрыл за собой дверь.
— Позвони мне, — смягчилась Светлана.
— В какое время?
— В семь.
Николай сразу воспрянул духом. Теперь он сможет вразумительно объяснить Светлане мотивы своего поведения, изложит доводы, которые она сгоряча отказалась выслушать.
В цехе Николай совсем повеселел, увидев вместо одного обещанного мотора три. К тому же они были новехонькие, прямо с завода — корпуса поблескивали свежей краской.
Присев у себя в конторке за стол, набросал на обычном листе бумаги эскиз деревянной рамы под мотор с пилой и со стойками рядом, на которых должен был разместиться рельс, причем размеры стоек и рамы указал с таким расчетом, чтобы рабочий среднего роста мог передвигать рельс прямо перед собой, не нагибаясь. Придется поднимать рельсы повыше, зато резать будет удобнее. На стойках обозначил места металлических накладок — известно, что металл легче скользит по металлу, чем по дереву, — и несложное конструирование на этом завершилось. Начертил эскиз заново, без единой помарочки, и отправился в ремонтно-строительный цех к тому самому Иустину Ксенофонтовичу Чечулину, с которым случай свел в каюте теплохода.
Балатьев выполнил просьбу помалкивать о их встрече, больше того, увидевшись однажды с ним в присутствии директора, представился по всем правилам, как и полагается при знакомстве, и этого оказалось достаточно, чтобы Иустин Ксенофонтович проникся к нему доверием и симпатией.
Начальника ремонтно-строительного цеха Балатьев застал за починкой рыболовной снасти, однако тот нимало не смутился и прервал работу, только когда Балатьев положил на стол эскиз.
— Это что же за гильотина такая? — Иустин Ксенофонтович принялся рассматривать немудреный набросок сооружения.
— Для гильотинирования рельсов, — усмешливо ответил Балатьев и подробно объяснил, что к чему.
— Считаете, будет резать?
— Уверен.
Протяжным «м-да…» Чечулин выразил недоверие, но высказать его воздержался, чтобы не обидеть Балатьева.
Николай подошел к рыболовным принадлежностям, стал перебирать крючки.
— Ничего себе крючочки! На такой пудовую рыбину поймать можно.
— Ась? — повернувшись вполоборота, переспросил Иустин Ксенофонтович. — Что-то с ухом сталось, шумит в нем, вроде как засела какая-то погань.
— На такой пудовую, говорю, поймать можно.
— Бывают и пудовые, — похвалился Иустин Ксенофонтович. — Вытащишь, ежели не сорвется, — глазам не веришь. — Бросив эскиз на стол, неожиданно спросил: — Знаете, какое прозвище дал вам Кроханов?
— Нет.
— Фантастик.
— Что ж, это вполне соответствует его грамотности и… приземленности. Все, чего он не знает, кажется ему фантастикой.
Чечулин показал глазами на эскиз.
— Откровенно говоря, мне это тоже… — И после небольшого раздумья: — А где такая работает?
— Нигде. Кислород везде есть, автогеном режут.
Почесав затылок, Иустин Ксенофонтович молвил к огорчению Балатьева:
— Виза директора нужна.
— Но тут же дело небольшое.
— А разнос я получу большой.
Николай знавал тип работников, которые на все требовали визу. И не ради перестраховки, а чтоб начальству было ведомо, насколько и чем они загружены. Извинившись за прямоту, спросил Чечулина, не руководствуется ли он таким соображением. Тот обидчиво покачал головой.
— Нет, я этой политики не держусь.
Не хотелось Балатьеву звонить директору, однако ж покрутил ручку настенного аппарата и попросил телефонистку связать его с Крохановым.
— Хорошая это штука — такой вот телефон, — неожиданно сказал Иустин Ксенофонтович. — Антибюрократическая.
— Хорошая, — согласился Балатьев. — Стоя трепаться долго не будешь. Вон у Кроханова настольный, так он развалится в кресле и читает молебен по два часа кряду.
Раздался звонок. Услышав голос Кроханова. «Чего тебе еще?» — Балатьев кратко изложил суть дела.
— Так что же сначала? Путь или… эту… хлеборезку? — Кроханов говорил, как вбивал тупой клип.
— И то и другое одновременно.
— Ты один достаешь мне больше хлопот, чем весь завод!
Острая фраза напросилась на язык Балатьеву сама собой:
— Что это, Андриан Прокофьевич, похвала мне или упрек всем остальным?
На другом конце провода послышалось натужное сопение, — очевидно, для Кроханова фраза оказалась тяжеловесной, — и потом:
— Скажи, чтоб начали приступать.
— Спасибо. Передать трубку Чечулину?
Но Кроханов уже бросил свою.
Дав ручкой отбой, Балатьев подсел к столу Чечулина.
— Понятно?
Кивнув, Иустин Ксенофонтович углубился в изучение чертежа.
3
Угроза ли подействовала на Кроханова или сам он в конце концов понял, что пути ремонтировать нужно, но на следующий день рабочие на путях появились. И немало — восемнадцать человек. Были здесь коногоны, были плотники из ремонтно-строительного цеха, и заправлял всеми ими не кто иной, как Иустин Ксенофонтович Чечулин. Рабочих он разбил на две смены — кто с утра, кто с трех — и обе смены контролировал, притом что и сам вкалывал не за страх, а за совесть.
Когда бы ни появился Балатьев на шихтовом дворе, он всегда заставал там этого пожилого кряжистого человека. Все шестнадцать часов проводил Чечулин под открытым небом, орудуя то киркой, то лопатой, то ключом, когда крепили рельсы. А чтоб отдохнуть — об этом и заикнуться нельзя было. Отдыхом считал он те редкие минуты, когда обходил бригады.
Приходилось Балатьеву чуть ли не силком затаскивать Чечулина в свою конторку, чтобы отсиделся малость, отдышался да поведал что-нибудь из своего многотрудного житья-бытья.
Бывалый человек Иустин Ксенофонтович Чечулин. По собственному его признанию, прошел он огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы. Тринадцатилетним мальчишкой покинул родную деревню, попервости пробавлялся сезонными работами на сплаве караванов с солью — этой солью снабжались даже центральные губернии России, — следующим летом попал на разработки невьянских золотоносных песков, затем уволокли его приятели на добычу угля в шахте «Княжеская», принадлежавшей Абамелек-Лазареву, потом устроился плотником на строительство барж.
Работа на плотбище была самой заработной, но и самой тяжелой. Трудились не покладая рук с раннего утра и дотемна что летом, что зимой, плотницы стояли в открытых местах, где раздольно гуляли ветры, все, что нужно было для строительства — бревна, брусья, крепления, — поднимали на палубу примитивными приспособлениями. Зимой палуба обледеневает, и не то что двигаться, стоять на ней было трудно. Люди часто срывались с десятиметровой высоты и разбивались или получали тяжелые увечья. Казенного инструмента не выдавали, каждый плотник должен был иметь свой топор, рубанок, обход (узкий рубанок), ножовку, собаку — изогнутый крюк для подтаскивания бревен. Инструменты делали сами или приобретали за свои деньги, и они служили двум-трем поколениям. Качества хозяин требовал отменного — строгали чисто, укладывали дерево плотно. Построенную баржу ссаживали с клетей и по весне, когда сходил лед, отправляли в путь.
Вот так и прибывал он на отхожих промыслах, пока не истосковался по родному
