Евгений Дубровин - Курортное приключение
– В завкоме… взяла адрес… Самолетом до Симферополя… А там такси… Тринадцатую зарплату получила…
Вера в самом деле была одета по-весеннему: легкое свободное, красного цвета пальто, через плечо сумка, на ногах белые танкетки, на голове лишь газовый шарфик, который едва прикрывал каштановую челку – Вера любила прически под «мальчика».
– Ты приехала… Что-нибудь случилось? – спросил Холин.
– Выйди. Не дело разговаривать через порог.
«Не дело» – любимое выражение Лукашова.
Он переступил через порог, прикрыл дверь так, чтобы не защелкнулся замок.
– Да. Случилось.
Николай Егорович вглядывался в лицо бывшей невесты. Оно было не столько встревоженным, сколько удивленным. Как он любил это лицо! Нет, не за внешность – обычное девчоночье, свежее, курносое лицо, а за удивительную игру настроений на нем. Верочкино лицо могло сразу выражать лукавство и грусть, надменную холодность и озорство, ожесточение и доброту. Одно выражение незаметно переходило в другое, словно струи в светлой речке, где бьют родники.
Вот и сейчас лицо бывшей невесты сразу излучало облегчение, неуверенность, радость и тревогу. В желтом свете плафона на лестничной клетке глаза ее казались маленькими колодцами, где на дне поблескивала черная вода. Вода тревоги и радости. Похоже, незадолго до этого она плакала.
– Так что же случилось?
– Я ушла от Лукашова!
– Что…
– Я ушла от Лукашова! Это не человек' Это вычислительная машина. Ты был прав…
Вера протянула к нему руки. Он машинально взял их и тут же уронил. Руки упали тяжело, словно камни.
– Ты разлюбил меня?
Стараясь не смотреть в черную глубину глаз-колодцев, Холин глухо сказал:
– Я люблю другую женщину.
– Вот как… Тебе потребовалось несколько месяцев, чтобы ты забыл обо мне. А ведь ты клялся… в вечной любви… О, как ты клялся!
Вера отошла к перилам и облокотилась на них, будто ноги не держали ее.
– Ты тоже клялась, – сказал Холин.
Она посмотрела на него. На ее лице было удивление и огорчение.
– Я – другое дело. Я женщина… У женщин так все переменчиво… Мы как погода в марте: то дождь, то снег, то солнце. У мужчин по-другому. У них чувства крепче, потому что они подкреплены разумом. У нас же – сердцем… Значит, ты не любил меня никогда.
– Любил…
Она покачала головой. Теперь Вера не смотрела на него, она смотрела в пол, себе под ноги. Холин тоже посмотрел туда. Редкие капли падали на кафель и растекались темными лужицами.
– Я любил… Я очень любил…
– Нет… Ты любил не меня, а себя через меня… Иначе… Иначе ты бы не заставил меня… лишиться ребенка… И женился бы на мне. А ведь ты не женился… Все тянул, все сомневался, выгодно тебе или нет…
– Я проверял свои чувства…
– Вот и допроверялся… А мне хотелось иметь семью… свой дом. Простой дом, простую семью… Как каждой женщине… Бабе… Я ведь баба, Коленька… Я просто баба… Это ты можешь силой своего ума создавать себе разные состояния, а у нас, баб, все реальное… И только одна реальная весна… Я ее побоялась упустить… Поэтому и ушла…
– Недолго же длилась она, эта ваша реальная весна, – сказал Холин. Он продолжал смотреть Вере в ноги. Там уже было десять аккуратных темных пятнышек. Вернее, девять, а десятое расползлось, как медуза.
– Да… Недолго. Ты и тут настиг меня. Отравил семейную жизнь… воспоминаниями… Я наказана правильно. Нельзя выходить замуж не любя. Надо было все-таки подождать тебя… Пока ты «проверишь» свои чувства, – в голосе бывшей невесты прозвучала легкая язвительность. – Но этого так трудно было дождаться… Ты весь был углублен в себя, в свои переживания, в анализ отношений с Лукашовым. Твой инфаркт… Ведь он не из-за станка, а из-за того, что было ущемлено твое самолюбие…
– Хотя бы и так, – сказал Холин. – Разве плохо иметь самолюбие?
– Но не в такой степени… Ты и сейчас страдаешь не из-за меня, а из-за самого факта моего ухода.
Холин молчал.
– И во врачиху ты влюбился из-за себя. Чтобы зачеркнуть мой уход. Забыть. Самоутвердиться. Ведь так?
Ее рука гладила перила нежно, словно ласкала ребенка, но только движения были торопливыми, нервными.
– И все-таки ты ушла от Лукашова и приехала ко мне.
– Да. Но только не затем, зачем ты думаешь. Я приехала сказать, что ненавижу тебя!
Холин усмехнулся.
– Стоило ли из-за этого мчаться за две тысячи километров?
– Стоило! Ненависть – чувство еще посильней любви. Ты исковеркал мою жизнь!
– Вот как… А я думал – наоборот!
Оба постояли молча.
– Ты права и не права, – сказал наконец Николай Егорович. – Суета нас заела… Мы не умеем отличить блики от настоящего солнечного луча и поэтому коверкаем друг другу жизни… Если бы сразу знать путь к счастью…
– Демагогия, – сказала Вера грустно. – Когда нет чувства – начинается демагогия. Не разрушай чувство – вот самая главная заповедь. Ты разрушил свое и мое чувство… Негодяй!
Бывшая невеста ударила Холина по щеке. Ударила она не сильно, а слово «негодяй» прозвучало очень театрально.
– Ну вот, оказывается, я и виноват во всем, – усмехнулся Холин.
– Каждый прежде всего должен винить себя, только тогда можно что-то понять в жизни. И сделать счастливым другого. И себя.
– Странная философия. Очень странная. И очень удобная… для тебя. Ты, выходит, совсем не виновата.
– Виновата, но меньше.
– Своя вина всегда кажется меньшей… Впрочем, прощай… Мне скоро вставать. Ты же мне снишься.
Вера испуганно дернулась, оторвала руки от перил.
– Я реальная!
– Снишься. Ты не могла знать, где я… И про мои чувства к Тоне… Об этом никто, кроме нас, не знает.
– Если знают двое, знает и третий. Я реальная!
– А плафон? Его не было здесь. Когда я шел, я обратил внимание… Здесь была трубка дневного света… Она еще щелкала и мигала… И звонок есть, а ты стучала. Ну что?
– Да, правильно, – печально сказала Вера. – Плафона здесь не было. Об этом я не подумала. Прощай… Не буду мешать. Пусть будет любовь ваша вечной…
– И ваш семейный очаг тоже…
Они сделали шаг друг к другу и постояли так, почти касаясь плечами, но так и не коснулись. Потом она ушла вниз по лестнице. Пальто широкого покроя все-таки не могло скрыть ее сгорбленности. Она всегда немного горбилась, и Холин часто посмеивался, называя свою невесту «горбатой старушкой»…
* * *Когда Холин проснулся, едва-едва занимался рассвет, но в комнате было уже достаточно светло, наверно, от близкого моря и неба, которое подсвечивало море.
Тоня спала на самом краю кровати, повернувшись к нему спиной, подложив ладонь под щеку. Волосы разметались по подушке, захватили его подушку; он спал на ее волосах – на щеке остались рубцы.
«Надо уходить, – подумал Николай Егорович. – А то могут увидеть соседи… Поброжу по горам часов до восьми, а потом войду незаметно в корпус».
Он осторожно, чтобы не разбудить Тоню, сполз с кровати, оделся. Стараясь не топать, прошел в ванную, ополоснул лицо, вытерся новым полотенцем, которое она повесила специально для него.
Потом Холин немного постоял, глядя на нее. Тоня спала сладко, лицо ее было немного печальным. Ему очень хотелось подойти, провести ладонью по ее румяному нежному лицу, но он пересилил себя и вышел из квартиры. Английский замок защелкнулся легким щелчком.
Улица, на которой стоял ее дом – Тоня жила в небольшом поселке недалеко от санатория, в девятиэтажном доме, специально построенном для работников санатория, – улица была абсолютно пуста. Холин торопливо пересек ее и по тропинке устремился в горы. После ночного дождя тропинка была скользкой, ноги разъезжались, идти было трудно, но вот надвинулись сосны, тропинка нырнула в лес, и Холина обдало сухостью и теплом старого, непромокаемого леса. Дышалось легко насыщенным озоном воздухом.
Сон, в котором ему явилась бывшая невеста, оставил очень неприятное впечатление. Получается, что опять он во всем виноват. Но ведь Вера бросила его, а не он ее. Оставалось подождать совсем немного, пока не прояснится вопрос с квартирой. Не могли же они жить на улице. Несколько месяцев… Она не могла подождать даже эти несколько месяцев… Убежала к Лукашову… И он же, Холин, виноват… Выходит, и в своем инфаркте он сам виноват… Дескать, разволновался не из-за станков, а из-за самолюбия. Не хватает еще, что в следующем сне явится Лукашов с ватагой свидетелей и докажут, что он, Лукашов, любит его, Холина, а все произошло по вине самого Холина, из-за его чрезмерной впечатлительности и излишнего самолюбия.
Впрочем, какое теперь это имеет значение? Жизнь не стоит на месте. Если бы жизнь стояла на месте, все бы вокруг задохнулось в болотных парах, но жизнь, как река, она не дает ничему застаиваться. Мертвое топит, живое несет, несет дальше и показывает ему все новые и новые картины, как в цветном калейдоскопе… Вот и у него, Холина, еще один поворот… И прошлое позади, а впереди любовь, своя семья, новая жизнь, совсем не похожая на ту, которой он жил в холодном мещанском городке… Жизнь на берегу теплого моря, с любимой женщиной. Талантливой, замечательной женщиной. С волшебным именем… Тоня… Тонечка… «Ах, Тоня, Тоня, Тонечка, с ней случай был такой…»
