Евгений Дубровин - Курортное приключение
Николай Егорович пропел негромко мелодию из «Карнавальной ночи» и окончательно избавился от неприятного сна.
Холин шел быстро, лишь бы согреться, спешить ему было некуда – до восьми часов далеко. Неожиданно тропинка вывела к небольшому кирпичному домику, расположенному на полянке. Возле домика возились двое мужчин. Полумрак не позволял разглядеть, что они там делали; было похоже на потрошение кабана. Во всяком случае под их руками что-то тяжело вздыхало, всхлипывало, повизгивало.
«Браконьеры, что ли?» – подумал Николай Егорович и хотел уже было обойти группу стороной, как вдруг один из мужчин крикнул.
– Эй, человек! Подойди сюда!
Холин нехотя подошел. Что-то не нравилось ему в этой сцене. Однако он сразу понял, что это никакие не браконьеры и под их руками визжит и трепыхается вовсе не кабан. Это надувался газом стратостат. Серебристая оболочка билась на земле, как живое существо, рвалась в небо. Рядом на земле, соединенный стропами с оболочкой, лежал большой ящик из тонкого железа, полный каких-то приборов, которые гудели и подмигивали разноцветными огоньками.
– Парень, помоги, – сказал один из мужчин. – Лезь в корзину и крути вон ту ручку.
– А что вы делаете? – спросил Холин. Лиц мужчин Николай Егорович не видел из-за низко надвинутых на лоб шляп.
– Погоду определяем. Для Москвы. На высоте десять километров. Поможете? А то мы от шара отойти не можем – так и рвется из рук. Газ сегодня крепкий завезли.
Холин залез в ящик и стал крутить никелированную ручку.
– Сильнее! Сильнее! – кричал мужчина в надвинутой на глаза шляпе, очевидно старший.
Вдруг Холин почувствовал толчок, потом еще. Он упал на дно и ощутил, что ящик с большой скоростью волочится по земле. Еще один толчок Затем ящик стало плавно раскачивать из стороны в сторону. Холин встал на четвереньки и осторожно выглянул наружу через невысокий борт. Далеко внизу покачивался лес, горы, темное, ровное, как ночная степь, море. Домик белел маленькой точечкой, а людей совсем не было видно…
Николай Егорович глянул вверх. Над ним торжествующе, празднично реял стратостат, легко унося свою ношу к слабо мерцавшим утренним звездам…
«Они спустят меня по радио, – подумал Холин. – Наверняка эта штука радиоуправляемая. Лишь бы выдержало сердце. Не надо только смотреть вниз».
Николай Егорович сел на дно ящика и стал смотреть вверх, на серебристый стратостат. Так казалось почему-то надежнее…
Они ворвались в тонкие перистые облака, пронзили их, как острый нож подтаявшее масло…
Вдруг на правом борту полыхнуло, словно беззвучно взорвался снаряд. Охваченный жарким огнем, загорелся стратостат, стропы, держащие корзину… В ящике стало светло, запахло нагретым железом…
Холин, обдирая колени о какие-то скобы, болты, рванулся к краю, схватился за борт… Борт был теплым, Холин выглянул и сразу ослеп.
Через закрытые глаза Николай Егорович чувствовал бешеное гудение пламени, водоворот огня, острые, как удары, вспышки… Он выбрал момент, когда в пульсации огня наступит спад, и осторожно открыл глаза.
Вставало солнце. Оно едва поднялось над черным морем, маленьким, раскаленным добела шариком, и пульсировало, сжимаясь и разжимаясь, посылая ясно видимые лучи-пунктиры; такие лучи-пунктиры рисуют дети, когда очеловечивают солнце; не хватало только на белом диске рта, носа, глаз…
Внизу еще была ночь: черные горы, черное море, далекий мерцающий огонек маяка, красная точка в лесу, как укол, от которого на загорелой коже выступила капелька крови, – наверно, костер туристов. Только часть моря, совсем маленький кусочек, где вставало солнце, была светлым, словно песцовый воротник на черной шубе. Этот кусочек сиял, сверкал волнами-пушинками, посылал зайчики на густую синюю тучку, одиноко повисшую над замершим безбрежным простором.
«Почему же они не подают радиосигнал?» – с беспокойством подумал Николай Егорович.
Вдруг Холин искоса заметил посторонний предмет. Посторонний предмет вынырнул со стороны черных гор, стал быстро увеличиваться в размерах. Он двигался по воздуху и явно шел на перехват стратостата Холина.
Стратостат медленно сносило в сторону моря.
Вскоре стало заметно, что это тоже воздушный шар, но воздушный шар старый, классического образца, на каком летали герои Жюль Верна: круглая желтая, наверно, шелковая оболочка, плетеная большая корзина. В корзине стояли трое и пристально смотрели в сторону Холина. Когда желтый шар поднесло совсем близко, Николай Егорович рассмотрел пассажиров.
Это оказались женщина, мужчина и мальчик. Женщина была молодой, стройной, в белом платье и красной косынке. Мужчина чуть постарше, около тридцати лег, сильный, мускулистый, широкий в плечах; одет он был в полосатый костюм и шляпу – так одевались в старину. Мальчик, хрупкий, болезненный, держался за руку женщины, на нем были короткие штанишки на помочах и синяя шелковая рубашка.
Тень от шара косо падала на группу, словно отсекала им головы, и лиц пассажиров совсем не было видно.
– Эй! – крикнул Холин. – Кто вы такие? Как попали на шар?
Трое не ответили. Только мужчина наклонился и что-то сделал, отчего шар поднесло к стратостату совсем близко.
И Холин сразу узнал всех троих. Это были его отец, мать и брат Сережка. Шар повернулся вокруг своей оси, и он ясно увидел их лица.
– Здравствуй, сынок, – сказала мать.
– Здравствуй, Николай, – сказал отец.
– Здорово, брат, – сказал Сережка.
В их голосах не было радости – только испуг, словно они чувствовали незаконность своего появления и боялись сделать что-то такое, отчего исчезнут вместе со своим старинным шаром.
– Тебе лучше, сынок? – спросила мать.
– Вот ты какой стал, – сказал отец.
– Ты каждый день ешь конфеты? – почти прошептал Сережка свой вопрос.
– Зачем вы пришли? – спросил Холин. – Я почти выздоровел. Сегодня я первый раз увидел во сне солнце. Лететь на шаре было нестрашно… Я знаю: летать – это к выздоровлению… А вы пришли…
– Мы пришли проститься, – сказала мать грустно. Ее глаза с жадностью смотрели на сына. – Да, ты выздоровел. Тебе больше не будут сниться кошмары. И не будем сниться мы… Мы пришли проститься…
– Не надо… Это ни к чему, – сказал Николай Егорович неуверенно. Его влекло к шару, но сердце колотилось так, что он боялся – оно не выдержит.
– Ты весь раскрытый. Простудишься, сынок, – мать глянула на него заботливо, как всегда смотрела, когда он собирался на улицу. – Возьми мой платок.
– Ну что ты, мама…
– Возьми, возьми…
Она стала сматывать с шеи платок, но он вырвался из ее рук и улетел. Тень от платка понеслась в сторону моря, как выпущенная на волю чайка.
– Ты все такая же… Я ведь уже не маленький…
– Но все равно глупый… Как ты живешь, сынок?
– В общем, ничего, мама.
– Почему же попал сюда?
– Просто отдохнуть.
Мать помолчала, потом покачала головой.
– Неправда, сынок. Я знаю – тебе плохо. Это ведь я приходила к тебе в корпус, когда ты приехал. Да не решилась… Боялась нарушить сон…
– Мне вовсе не плохо, мама.
– Меня не обманешь, сынок.
– Не будем об этом, ладно, мама?
Он плохо видел ее лицо – его закрывала тень.
– Расскажи о себе с самого начала.
– Я же тебе рассказывал.
– Расскажи еще раз. Я ведь давно к тебе не приходила.
– Да, ты давно не приходила…
– Потому что тебе было хорошо, вот и не приходила.
– Мне и сейчас неплохо. Я приехал отдыхать.
– Сюда не приезжают отдыхать. Ты так и не женился?
– Почти что. Невеста ушла к другому.
– Это не страшно. Это бывает.
– Да, это ерунда.
– Не ерунда, но это бывает. Найдешь себе еще.
– Да, конечно.
– Расскажи про тот день.
– Я уже рассказывал.
– Расскажи еще раз.
– Зачем тебе расстраиваться?
– Теперь это уже меня не расстроит.
– У тебя всегда был табак.
– Он и сейчас у меня есть.
– Дай. И газета есть?
– Да.
Мать отстегнула пальто и из внутреннего кармана вытащила шелковый кисет. Николай Егорович перегнулся через борт и взял кисет. Кисет был теплый; внутри, сверху шелестела порезанная на кусочки бумага. Он неумело свернул цигарку.
– Спички…
Мать достала зажигалку. Это была зажигалка, которую Холин хорошо помнил, – из винтовочного патрона. Ветер был совсем слабый, едва колыхнул пламя.
– Ты не куришь? – спросила мать.
– Нет.
– В отца… Я плохо помню тот день.
– Ты поехала за мякиной… На лошади…
– Да… Председатель разрешил охапку мякины Подожди, во сколько же это было…
– Под вечер.
– Да… Под вечер?.. Я не помню… А по-моему, было утро.
– Нет, под вечер…
– Расскажи подробнее про тот вечер.
– Не надо.
– Я так и не привезла вам мякины…
– Кто же виноват? Потом привез сам председатель…
– Он был славный человек…
– Ты устал?
