Роман Ким - Девушка из Хиросимы
Сумико подбежала к Ясаку и поздоровалась. Из шалаша высунулось круглое загорелое лицо Инэко. Она вскрикнула, выронила на землю пачку газет и кинулась к Сумико.
Инэко, оказывается, зернулась сюда три дня тому «назад.
Она жила в деревне в тридцати ри отсюда, у тети, и, как только услышала на улице сообщение по радио, сказала тете, что в Новом поселке было землетрясение, тетя отпустила ее, и она побежала, а по дороге ее посадил какой–то красивый парень в вело–повозку и довез до станции за рекой. А теперь она помогает Ясаку, доставляет газеты, журналы и песенники на передовую и разносит по поселкам, и приходится таскать все на спине, потому что им не дают ручной тележки, и она все время пилит Ясаку. От дего она и узнала все о Сумитян и страшно беспокоилась, страшно беспокоилась.
Она попрыгала на месте, размахивая руками, потам вытащила из–за пазухи омятую гарибанную книжечку.
— Прочитай и дай читать всем, пусть непременно прочитают, это очень хорошие стихи, я их все выучила наизусть и каждый раз реву…
На обложке из темносерой оберточной бумаги было напечатано: «Сборник стихотворений «За счастье человечества!» Сочинил Надзима Хикомацу. Издание литературного сектора комитета борьбы».
Инэко оглянулась в сторону Ясаку и зашептала:
— Только никому не говори… это секрет… Ясаку теперь будет писать под этим именем, потому что похоже на имя знаменитого турецкого поэта–революционе–ра, только никому не говори.
Она замолкла, увидев, что Ясаку спрыгнул с пня и стал с жаром что–то объяснять Хэйскэ, топая ногами. Оба кричали, размахивая руками.
— Все время цапаются, — спокойно произнесла Инэко, — я уже привыкла. Хэйтян — хороший человек, он сказал мне по секрету, что Ясаку будет знаменитым поэтом.
Она вытащила из–за пазухи еще одну такую же смятую книжечку стихов Надзима Хикомацу и, сунув в руку Сумико, вбежала в шалаш. Ясаку снова забрался на пень и крикнул вдогонку Хэйскэ:
— Если сегодня не дадите ручную тележку, выпущу листовку насчет вашего бюрократизма. Разнесу всех вас в клочья! Вот увидите!
Навстречу ехали два велосипедиста. Они остановились перед большим дубом и наклеили утренний бюллетень комитета борьбы. За ними проехал автомобиль с тремя мужчинами в беретах. Один из них стоял около киноаппарата, установленного на треножнике, и, поравнявшись с девушками, шедшими в конце колонны, стал вертеть ручку. Сумико успела закрыть лицо рукавом.
На повороте дороги из–под ветвей сосны торчала четырехугольная труба громкоговорителя. Под ней на бревне сидели парни с нарукавными повязками дружины самообороны и с длинными бамбуковыми палками.
Икетани и Хэйскэ подошли к дружинникам. Икетани подал знак рукой. Парень в комбинезоне поднял высоко флаг и пошел впереди. Ириэ поднес рупор ко рту, скомандовал:
— Песню молодежи!
Все взяли друг друга под руки и запели «Молодежь, закаляйся». За соснами начинался спуск к линии Мира.
Они заняли места в третьем ряду на центральном учасже — у самой опушки бамбуковой рощи. Солома, разостланная на земле, еще не успела остынуть. Отсюда только что ушли девицы с телефонной станции — поехали в город к началу работы. А в первом ряду на место рабочих и служащих автотранспортной конторы сели железнодорожники с красным флагом и дружинники из Старого поселка с рогожным знаменем, а правее их — приехавшие из Киото студенты университета Досися с синим флагом.
Смена сидящих происходила по всей линии, но в строгом порядке. Как только закончилась смена на центральном участке, началось движение на правом фланге, упирающемся в кусты багульника у подножия горы Югэ. Туда прошли с флагами и транспарантами молодежный отряд из поселка Куга за рекой и отряд профсоюза печатников. Вся линия пестрела красными и синими флагами, темножелтыми рогожными знаменами и белыми транспарантами. Больше всего транспарантов: их древки и рамы в случае необходимости могут быть июпользо;ваны для другой цели.
Из–за Каштановой горы с жужжанием вынырнул геликоптер. Сделав круг над горой, он улетел в сторону Черепашьей сопки. Наверно, сверху линия похожа на поляну, густо усеянную цветами.
А здесь все напоминает обычный воскресный пикник, устроенный союзом молодежи или комитетом профсоюза. Защитники линии сидят на соломе, рогожных подстилках, досках и прямо на траве. Громкоговорители, установленные на деревьях, передают одну за другой песни «Оплетай весь мир в венок», «Ути–нада–ондо», «Корейскую партизанскую» и русскую «Под звездами балканскими». Многие подпевают, держа в руках маленькие книжечки — песенники.
Тихое, теплое утро, на небе ни одного облачка, только вдали над морем — белая петля, прочерченная самолетом. Кругом синезеленые горы с бледнорозовы
ми пятнами. Позади правого фланга женщины с белыми нарукавными повязками вместе со студентами из отряда бытовой помощи пашут землю, а на межевых насыпях дети собирают что–то, наверно траву емоги.
Так хорошо все кругом, что хочется петь во весь голос, радоваться–весне, радоваться тому, что ты живешь на этой земле. Было бы совсем хорошо, если б не эти полицейские и аме.
Первая цепь полицейских стоит примерно шагах в двадцати от первого ряда сидящих. Полицейские с дубинками в руках, в мягких каскетках, шлемы откинуты назад. Между рядами полицейских прохаживаются полицейские офицеры в фуражках, а за грузовиками мелькают голубоватые шлемы жандармов, сидящих в «джипах». А дальше из–за деревьев выглядывают серозеленые отятнадцатиствольные минометы, похожие на лачки сигарет. Время от времени около Круглой скалы урчат черные машины с длинными хоботами и большими валиками спереди.
Ириэ достал у кого–то бинокль и стал разглядывать полицейских, потом повернулся в сторону водоема на левом фланге.
— Сумитян, там, кажется, сидят из твоего поселка, — он передал бинокль Сумико, — у самой каменной ограды.
Сумико сперва ничего не увидела — зеленоватый туман и смутные черные пятна, но Ириэ повертел что–то в бинокле, и вдруг отчетливо вырисовались–иероглифы, написанные тушью на рогоже: «Дружина самообороны Нового поселка».
Она чуть опустила бинокль — перед ней покачивалась спина женщины с привязанным ребенком, еще одна женщина с белым платком на голове, а дальше— мужчины: Кухэй с трубкой в зубах, в соломенной накидке, кривой Дзинсаку, отец Харуэ, тоже с трубкой, затем длиннолицый Кароку, дядя Ясаку, а в конце ряда, прислонив к дереву лысую голову, сидит отец Яэко. Маленькая женщина с белым платком на голове повернулась в эту сторону — это школьная уборщица Отоё тоже пришла сюда. А женщина с ребенком за спиной — это жена старшего брата Хэйскэ. Из–за дерева выглянул отец Инэко, обмахиваясь книжечкой. Все сидят здесь. Только дяди нет. Может быть, он уже сидел и пошел отдыхать? Или, может быть, сидит с лесорубами с Тоннельной горы?
Сумико направила бинокль на правый фланг. Во втором ряду высоко поднят транспарант с надписью: «Проход аме воспрещен», прикрепленный к кормовому веслу. Там сидят парни с красными головными повязками, некоторые без рубашек, совсем черные, а у транспаранта — Матао в рубашке с короткими рукавами; вот к нему подошел, покачивая широкими плечами, Сугино в солдатском кителе и показал рукой в сторону тутовых деревьев над долиной.
Вдруг Мацуко дернула Сумико за рукав. Ириэ выхватил у нее бинокль и сел рядом с парнем в комбинезоне, державшим флаг. Громкоговорители замолкли. Полицейские надели шлемы и подняли дубинки. Полицейские офицеры тоже сменили фуражки на шлемы, в руках у них появились револьверы. Со стороны Обезьяньего леса донесся протяжный вой — дули в раковины: объявлялась боевая тревога для всех защитников линии. Все сидящие взяли друг друга под руки. Флаги, знамена и транспаранты наклонились вперед, образовав частокол. Со стороны врага раздалась отрывистая команда, две шеренги полицейских сделали несколько шагов вперед и остановились. Затем по команде изготовились: выдвинули вперед левую ногу и закинули назад правую руку. Очевидно, для броска слезоточивых бомб.
— Чем сидеть так, двинулись бы вперед и разметали бы полицию, — сказал кто–то на линии.
Ему ответили:
— Вот этого они и ждут. Как только мы полезем первыми, на помощь полицейским сейчас же придут солдаты и начнут.
Позавчера они тоже так! Изготовились, будто бомбы бросать. Пугали…
Шеренги полицейских сделали еще два шага вперед. К ним подъехал «джип» с двумя полицейскими офицерами.
Услышав бормотанье за спиной, Сумико обернулась. Пожилая женщина, закрыв глаза и сложив ладони перед носом, скороговоркой твердила молитво–словие. Снова прозвучали раковины. Со стороны Обезьяньего леса бежали люди с флагами и транспарантами. Из бамбуковой рощи вышли дружинники с палками и побежали на левый фланг.
Машина с офицерами повернула назад. Полицейские тоже стали отходить назад и, дойдя до исходной позиции, остановились. Немного спустя громкоговорители объявили об окончании тревоги.
