Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Оживленное лицо Нестора казалось Фросе необыкновенно красивым, у нее дыхание останавливалось, когда она смотрела на него.

«Только бы не прогнали нас отсюда!» — думала она.

— Пошли? — спросил Нестор, не желая дольше пытать ее и себя ожиданием тяжелой встречи.

Вместо ответа она подала ему руку, и так рядом, ведя в поводу коня, они вошли в станицу, как сказочный добрый молодец со своей суженой.

Повсюду распахивались окна, открывались калитки, казаки, казачки, малые ребята высыпали на улицу. Расспросов никаких. Только: «Здравствуйте» да «Будь здоров». Но уж зато смотрели!..

Под этими взглядами у Фроси холодело сердце. Но Нестор шагал строгий, подтянутый, и она тоже старалась держаться гордо.

Однако при всем волнении она заметила Баклушу — озеро под бугром, — потому что птиц там плавало действительно тьма-тьмущая. Значит, это уже «нашенская сторона». Сердце у Фроси билось сильнее и сильнее. А гуси да утки так азартно гоготали и крякали на озере, будто тоже обсуждали новое событие в казачьей семье Шеломинцевых.

Звякнула щеколда калитки, и в ушах Нестора зазвучали вдруг слова древней свадебной песни:

Как без ветра, как без вихоряворотечки раскрывалися.

Пусто на широком дворе. Помедлив войти в станицу, Нестор дал возможность стоустой молве добежать до родного куреня, но не видно никого из большой семьи Шеломинцевых. Все так же рука об руку с Фросей Нестор прошел мимо затаившихся окон дома. Под навесом еще стояли на колесе, насаженном на заостренный столб, глиняные горшки с вечерним молоком для каймака: видно, женщины, потрясенные известием, забыли о домашних делах. А что отец и брат Михаил?

Стукнула дверь, Нестор круто обернулся и покорно опустил голову, хотя руку Фроси сжал еще крепче.

Батя — Григорий Прохорович Шеломинцев — утвердился на крыльце, широко расставив ноги в смазных, для работы, сапогах, бросив руки за спину, в упор мрачно рассматривал Фросю. Спутанная борода густым помелом темнела на распущенной рубахе. Подчеркнуто небрежный домашний вид. Оскорбительно неприветливая поза: дескать, не звали, не ждали и ради вас суетиться, прихорашиваться не намерены.

Не поднимая глаз, стояла возле Нестора его избранница. На что он польстился? Походочку ее легкую, большую косу, прикрытую углом кашемирового платка, уже отметил из окна старый Шеломинцев. Как шла по улице, как в калитку входила… Ничего не скажешь — природная, без обмана красота. Красивых женщин довольно повидал на своем веку бывалый казак. Когда служил в личной царской охране при дворе, присутствовал и на короновании императрицы. Хвост ее платья несли пятеро взрослых мужчин. Женщин там было что звезд на небе. В глазах рябило от их сияющих украшений, от платьев, расшитых златом-серебром, одна перед другой они старались-выставлялись, — но даже мысленно он не позарился ни на одну, может быть, как раз богатством нарядов сбитый с толку. И в его представлении о будущей невестке, жене младшего сына, наружность значения не имела. Пусть даже и «умом недовольна» будет, но чтобы к дому была как ловкая упряжка к доброй лошади…

А эта личиком редкостно миловидна… Кто она? Какого роду-племени? Что дадут за ней? На своем седле привез ее Нестор… Похоже, умыкнул. Чего же ради он, есаул Григорий Прохорович Шеломинцев, отцу и матери Неонилы очки втирал? Как ни поверни, нехорошо поступил Нестор. Осрамил отца перед станицей.

Бородач еще не успел составить свой приговор, как из-за его широкой спины выскочила Харитина, с необычной смелостью повисла на шее брата, глянув на Фросю, не сказала — пропела:

— Батя, посмотрите, парочка-то до чего славна!

— Славна. Это я и без тебя вижу. А насчет пары еще неизвестно, — веско сказал старый Шеломинцев и, не торопясь, сошел с крыльца.

Следом выплыла дородная, нос кнопочкой, мать Нестора. Ей хотелось позвать сына и привезенную им девушку в горницу — не на улице же разводить разговоры! — но она боялась прогневать «самого» и потому остановилась в нерешительности. Тяжелое молчание нависло тучей над живописной группой, застывшей во дворе.

Кстати подоспевшее тарахтение повозки и топот лошадей заставили всех обернуться к воротам. Харитина бросилась отворять, и во двор бойко вкатила пара буланых. На ворохе свеженакошенной травы сидели раздобревшая Аглаида с грудным ребенком, спавшим на ее раздвинутых коленях, и Михаил, совершенно изменившийся за три года службы на фронте.

Из станицы уходил в армию румяный, круглощекий, будто полный месяц, казак с буйно кучерявым чубом и всегда смеявшимися глазами. И в прошлом году он был еще веселый, когда приезжал на побывку после первого ранения, а сейчас к Нестору подходил угрюмого вида человек с незнакомо вытянутым под выгоревшей фуражкой темным лицом. Похоже, война не только высушила, выдубила брата, но и озлобила.

— Здравствуй! — сказал он Нестору, обнимая его твердыми, словно из корней свитыми, руками и трижды целуя; догадался, что встреча тут получилась трудная, в глазах засветилось прежнее, по-молодому озорное и доброе: — Ты, браток, под батиным крылом все красивеешь. За границей тебя наверняка в магазин заграбастали бы для показу мужской моды.

Отстранил Нестора, всмотрелся ласковым взглядом:

— Здорово папаня с маманей выдали тебя под первый сорт? Надо же, ни одного изъянца! Вы как думаете? — полушутя обратился он к Фросе, желая разрядить напряженную обстановку, и протянул ей жесткую руку.

Она вспыхнула, искоса взглянула на Нестора, на его родителей и снова потупилась, ухватясь, как за спасение, за свой выстроченный складочками новенький фартук. Аглаида, передав ребенка свекрови, тоже поздоровалась за руку с деверем и привезенной им девушкой.

Пухлые губы ее смешливо морщились, но улыбка пряталась в прищуре ресниц, ярко-черных на толстощеком лице с утиным носиком и легкими черточками бровей: еще свежа была в памяти ссора между свекром и мужем-фронтовиком, да кабы опять не грянуло!

— Насовсем явился? — забыв осторожность, спросил брата Нестор.

Михаил кивнул, но с таким видом, словно не придал значения этим словам: дескать, не о том речь, есть кое-что поважнее, хотя багровый рубец на лбу показывал, насколько серьезным было здесь недавнее столкновение.

— Пройдемте в горницу, — пригласила всех хозяйка, ободренная поведением старшего сына.

Прошли гурьбой в дом, шумно топая по полу, добела промытому в сенях, а в горнице крашенному желтой охрой и устланному покупными дорожками.

«Не то что у нас в землянке», — тоскливо промелькнуло у Фроси, не знавшей, куда ей теперь деваться и как себя держать.

Чувствуя растерянность любимой девушки от суровой встречи, Нестор взял ее за локоть, поближе притянул к себе.

— Ну, сынок, рассказывай, — приглушенно-ровным голосом произнес старый Шеломинцев, выложив на стол грубые, сильные руки с волосатыми запястьями. — Кого это ты привел к нам? С кем тебя судьба свела?

У Фроси больно сжалось сердце.

Душно в большом, добротно поставленном доме, даже мухи и те угомонились от жары. Чуть веет в открытые настежь створки теплый ветер, чем-то печеным, съедобным наносит со двора. Есть не хочется Фросе, но в горле пересохло, может быть, оттого, что сердце, похоже, переместилось: стукает где-то под косточками ключиц. Голова так и клонится — плакать охота.

«Даже чаем не угостили — сразу допрос. Вот они какие, а еще православными называются! Как же принимают людей те казаки, которые кулугурами зовутся? Сразу, поди-ка, в колья…» — И испуганно вздрогнула, когда отец Нестора добавил:

— Мы ведь не кулугуры. Те вас и на порог не пустили бы. Крик бы подняли. У них чуть что, и пошли проклинать. А у нас разговор по-людски, начистоту. Вы на меня, барышня, не обижайтесь, сами понимаете, не чужой я ему, и вот она, мать, тоже вес имеет. Нас с ней родители сосватали по старому обычаю… Ну, теперь времена, понятно, другие, и, однако же, согласие отца-матери все равно требуется. Опять же для обустройства новой жизни начала должны быть заложены, фундамент, так сказать…

На минуту опять наступило тягостное молчание, а в доме словно бы потемнело.

— Какое будет слово со стороны ваших родителей? Кто они? Судя по вас, не скажешь, без роду-племени!

Фрося хотела сказать, что отец ее работает в главных мастерских, что семья Наследовых большая, дружная и жители поселка их уважают, но в горле у нее совсем пересохло и язык словно прилип: непреодолимая помеха — ненависть отца и Харитона к казакам. Даже дедушка Арефий, Митя и Пашка их не любят.

Чувствуя, что щеки и уши у нее горят, а над бровями и стиснутым ртом выступил пот, она посмотрела на грозного хозяина.

— Если вам надо богатую, то я не богатая. У меня даже совсем ничего нет. И родители отдавать меня за Нестора Григорьевича несогласные.