Михаил Соколов - Искры
— Виталий, что это вы вздумали церковные песнопения исполнять? — спросила она. — Надо же знать место и время.
— Ты бы послушала, мамочка, что он тут исполнял, — сказала Оксана.
— Гимны революции, конечно… Ах, Виталий, Виталий, и вам не стыдно? Ну, когда вы учились в семинарии, это еще понятно, там принято бравировать вольнодумством. Но вы не сегодня-завтра священник! Надо забывать семинарские шалости, дорогой мой. Кормить вас будет не вольнодумство, я полагаю.
Овсянников поцеловал руку хозяйке и отошел, ничего не ответив.
— Беда с нашей молодежью! — вздохнула Ульяца Владимировна.
Оксана подошла к ней, и она поцеловала ее в голову.
— Ну, как здоровье, успехи?
— Спасибо, мамочка… Ты ни с кем не говорила о Леве? Он уже сам начал искать работу.
— Напрасно. Надо пока развлекаться, молодой человек, — с улыбкой обратилась Ульяна Владимировна к Леону и протянула ему руку. — Вокруг так много для вас интересного. Ведь вы впервые в городе, все для вас ново…
Леон неловко пожал руку и не знал, что ответить. На уме у него было: «Барыня — барыня ты и есть, и не тебе понять нашу душу», но он не мог так ответить, потому что Ульяна Владимировна воспитывала его сестру.
4
Обед прошел скучно. Овсянников молча, сосредоточенно ел и о чем-то думал. Ульяна Владимировна попыталась было вести с ним обычный шутливый, непринужденный разговор и добилась только того, что он своими грубоватыми ответами начал раздражать ее.
Оксана внешне была весела и разговаривала с братом, но Леон тоже находился в мрачном настроении и отвечал ей неохотно.
Скоро за столом воцарилось тягостное молчание. Ульяна Владимировна видела, что между Оксаной и Овсянниковым что-то произошло, и бросала на свою воспитанницу укоризненные взгляды.
Наконец, отказавшись от сладкого, Овсянников вышел из-за стола и направился на веранду курить, пригласив с собой и Леона.
Некоторое время они стояли молча, курили. Леон не понимал, почему Овсянников обиделся на сестру и на Ульяну Владимировну, и осторожно сказал:
— Вы сердитый, видать… Или музыка была такая?
Овсянников сумрачно посмотрел на него, выпустил дым изо рта и спросил:
— Зачем вы приехали сюда, Леон? Вы из станицы?
— Из хутора. Приехал на работу устраиваться.
— Разочаруетесь быстро. Город для вашего брата — еще большая нищета. А может быть — гибель, тюрьма.
«Опять про тюрьму… Помешался он, что ли, на ней!» — подумал Леон.
— А вы сидели в ней, что другой раз так говорите?
— Готовлюсь к этому.
— За какие же это дела?
— Дел пока никаких у меня нет, а посадить могут. Например, за непочтительные по отношению к власти разговоры, за оскорбление величества… Вы царя почитаете?
— Признаться, не думал про него никогда. А он что — некрасивый? — спросил Леон как будто простовато.
— О, да вы не лыком шиты! — понял Овсянников. — Знаете что, Леон? Бегите отсюда, пока не поздно. Тут одна гниль в мундирах. Вас загонят в ночлежку или сделают подлецом, лакеем…
Он бросил окурок и вернулся в гостиную, а Леон пожал плечами, подумал: «Несет такое, что и впрямь в Сибири очутится».
Были уже сумерки. Огромные тучи распались на облачка, и между ними проступили озерки чистого вечернего неба. На них, как светлячки, зажигались звезды.
Леон стоял на веранде, прислонясь к деревянной решетке и смотрел, как далеко на горизонте догорал еще один день. Сколько раз в своей жизни он с грустью провожал такие же безрадостные, хмурые дни и с надеждой встречал новое утро! Но каждый новый день был не лучше прежнего.
С болью, с великой обидой думал Леон о своем будущем и видел: ничего ему не сулит жизнь в городе. «Почему, — думал он, — купцы, приказчики, дворники и даже эта Ульяна Владимировна насмехаются надо мной и за человека не считают? Неужели бедному хуторскому парню только и места, что в шахте, под землей? Да земля наша такая просторная, и целины на ней, должно, половина лежит нетронутой, а я должен лезть под нее, под землю», — с горечью заключил Леон и, придавив окурок носком сапога, медленно пошел в дом.
В гостиной шел горячий спор. Ульяна Владимировна убеждала Овсянникова, что студенты резки бывают на слова, только когда учатся, а получив диплом, устраиваются на хорошую должность и превращаются в таких же верноподданных чиновников, как их отцы.
Овсянников не впервые спорил с Ульяной Владимировной на эту тему, и всегда каждый из них оставался при своем мнении. Но сегодня он был злой и решил не уступать.
— Не убедительно и, как бы это мягче сказать, слишком вульгарно то, что вы говорите, Ульяна Владимировна, — возражал он, шагая по комнате. — Почему вы ставите на одну доску все студенчество, всех университетов, всех классов общества? А демократическая его часть, революционная в самом настоящем смысле слова?
— Например?..
— Ну, я назову, хотя бы… Александра Ульянова.
Удар был нанесен метко. Ульяна Владимировна на минуту оторопела, бледное лицо ее вспыхнуло румянцем, близорукие глаза сощурились, и от них к вискам протянулась паутина мелких морщинок.
— Ульянов покушался на жизнь государя и за это повешен, — еле сдерживаясь, проговорила она сдавленным голосом. — Выть может, вы еще скажете о Стеньке Разине, Пугачеве?
— Они не были студентами, а Ульянов был, — нашелся Овсянников. — И вы напрасно сердитесь, Ульяна Владимировна. Это признак того, что у вас иссякли доводы.
— Ну, конечно, конечно! Где уж мне угнаться за вами! Напрасно только вы забываете, до чего могут довести такие разговоры.
— До тюрьмы, вы хотите сказать, — подхватил Овсянников и подмигнул Леону. — Подлинно революционные люди, начиная с декабристов, шли на виселицу за свои идеи и… продолжали стрелять в царей.
Ульяна Владимировна сидела в кресле, как на иголках, и готова была встать и уйти к себе. Но надо было что-то ответить Овсянникову, и она с ядовитой насмешкой сказала:
— Вы, очевидно, причисляете себя к людям этих идей? Вы на них не похожи.
Овсянников рассмеялся.
— Переходить в теоретическом споре на личности — обычная манера у женщин. Впрочем, если хотите, я могу изложить некоторые свои взгляды на…
— Нет уж, увольте! И вообще — хватит с меня таких разговоров.
Оксана сидела на диване, читала книжку и не принимала участия в споре. Она знала, что Овсянников обычно больше резонерствует и спорит не потому, что защищает какие-то взгляды, а просто из желания блеснуть своим вольнодумством.
— Печально, Виталий. Я была о вас лучшего мнения, — после долгой паузы сказала Ульяна Владимировна.
— Простите, но ведь я пока еще никого не убил…
— Этого еще недоставало! — возмущенно сказала Ульяна Владимировна. — Вы и впрямь начинаете говорить такое, о чем в приличном обществе предпочитают молчать.
Овсянников взял со столика книжку, перелистал ее и положил на место. Обращаясь к Леону, он с искренним удивлением спросил:
— Скажите, Леон, я говорил что-нибудь неприличное? Вы слышали наш спор?
— Конец слышал.
— Ну, и что вы думаете?
Леон повел глазами в сторону Ульяны Владимировны, как бы говоря: «Да хватит вам, она и так рассердилась», и ответил:
— Думаю все о том же, Виталий… не знаю, как вас по батюшке… о том, куда идти, где на хлеб заработать.
— Если вам не терпится, Леон, вы завтра же можете пойти на работу, — заявила Ульяна Владимировна.
— И хорошая должность, мама? — радостно встрепенулась Оксана.
— Будет служить у богатых людей.
Овсянников взглянул на Леона и беззвучно захохотал:
— Ну, я же вам говорил… лакеем!
Леона точно ударили.
— Зря вы старались, Ульяна Владимировна, — возмущенно сказал он. — В лакеи я не пойду. Характером не гожусь…
— Я полагаю, вы оставили хутор не от хорошей жизни, — холодно возразила Ульяна Владимировна, заерзав в кресле-качалке. — Поймите, мой дорогой, сразу все не делается. Если вы подождете, — я постараюсь…
Леон грубо прервал ее-:
— Не старайтесь. Слышал я про холуев разных панских. Дед Муха у нас в хуторе есть, порассказывал достаточно. Нет для меня места на земле — под землю полезу. В шахту пойду работать, а холуем барским не буду. Не желаю! — негодующе крикнул он и вышел в другую комнату, хлопнув дверью так, что зазвенели стоявшие в углу башенные часы.
— Правильно, Леон! — рассмеялся Овсянников. — Я не зря говорил, что вы наверняка угодите в тюрьму.
Оксана с ненавистью посмотрела на него, на Ульяну Владимировну и, ничего не сказав, быстро вышла следом за братом.
На другой день Леон уехал к Чургину в Александровен.
Глава вторая
