Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин
— Лаптеву бы здесь — простор. Вина в магазине залейся.
— Надо выпить по случаю…
— Зыбин мается… Вот кому остаться. Здесь ему уж и жена нашлась!
Вечером выпивали. Лаптев пел «Вниз по матушке по Волге», «Ой, да по степи раздольной колокольчики…» Даже непьющий Будылин пригубил стаканчик. Алексей отказался.
Разговор вертелся вокруг степи, работы, Мостового. Хвалили друг друга, остановились на Алексее и Любаве, с похвальбой и гордостью чувствовали себя посвященными в «их любовь», приходили к выводу, что Зыбин все-таки должен «не проворонить свою жар-птицу и увести ее с собой, показать свой «характер».
— Будылину что: у него жена — гром! Взяла его в руки…
— А что, правильно! О детях радеет…
Бригадир, посматривая на бригаду, усмехался невозмутимо:
— Чешите языки, чешите, — однако мрачнел, догадавшись, что они жалеют Зыбина и что сам он вчера в разговоре с Алексеем дал лишку.
— Любава — женщина первостатейная! Я во сне ее увидел — испугался. Белье на пруду стирала. И так-то гордо мимо прошла, — восхищенно произнес Лаптев.
— Скушно без Любавы-то… — грустно проговорил Зимин.
— Уж не тебе ли, старик?
— А што, и мне! — Зимин медленно разгладил бородку, вспоминая Любаву.
Будылин спросил Алексея так, чтобы никто не слышал:
— Что нет ее? Или отставку дала?
Алексею льстила хоть и насмешливая, а все-таки тревога товарищей, что нет Любавы. Ответил громко:
— Сам не иду! Ветер это! Блажь!
Будылин одобрительно крякнул и отвернулся.
В теплом пруду кувыркались утки, где-то близко мычала корова, откуда-то доносился старушечий кудахтающий выкрик:
— Митька, шишига! Куда лезешь — глубко там, глубко! Смотри — нырнешь!
К Зыбину вдруг подошел Хасан и, поглаживая лысину, мигнул в сторону. К плотникам бежала Любава. Зимин заметил, обрадованно вздрогнул.
— Алексей! Глянь — твоя!..
— Леша, Лешенька! — кричала Любава на бегу, придерживая рукой косы. Остановилась, перевела дух. В руке зажат короткий кнут. Через плечо сумка с почтой. — Иди сюда!
В глазах испуг. Губы мучительно сжаты. Лицо острое и бледное.
Плотники отвернулись. За оврагом, в степи топтался белый конь, шаря головой в ковылях.
— Слышала, Мостовой был! Ухо́дите, да?! — приглушенно, торопясь, с обидой спросила Любава у Алексея.
— Ну, был. Да, — нехотя ответил Алексей и сам не понял, к чему относится «да» — к «уходите» или к тому, что «Мостовой был».
— Ой, да какой ты! — печально вздохнула Любава, опустив плечи. Она как-то сразу стала меньше. Алексей протянул руки и почувствовал ее горячую ладонь на щеке — погладила.
— Родимый ты мой, что же это у нас? Как же… Я ведь о тебе, как о муже думаю. Ждала тебя — придешь… Сердилась, а сама люблю.
Любаве стало стыдно, щеки ее зарумянились, и она чуть опустила голову.
Зыбин молчал, чувствуя, как становится тепло-тепло на душе, и хочется плакать, как мальчишке…
— Как же так: пришли вы — ушли, а мне… маяться! Одна-то я как же?.. Ты прости меня, дуру.
— Ну, ну, успокойся! — Алексей обнял ее за шею, притянул к себе, и она вдруг разрыдалась.
Кто-то сказал:
— Тише, ты, стучи!
Алексей не мог определить кто — Хасан, Лаптев или Будылин. Все замелькало у него перед глазами: степь, небо, фигуры плотников; жалость хлынула к сердцу, будто это не Любава плачет, а сестренка Леночка…
— Милая, — прошептал он, почувствовав, какое это хорошее слово.
Любава стала испуганно целовать его в губы, выкрикивая: «Не отпущу», «Мой».
Алексей грустно смеялся, успокаивая:
— Так что же ты плачешь-то. Люба? Ну, Люба!
Любава смолкла, уткнулась лицом ему в грудь, закрыв свои щеки руками.
Плотники, не стыдясь, смотрели на них. Каждому хотелось успокоить обоих. Шептали:
— Вот это да! Муж и жена встретились.
— Смотрите, счастье родилось! По-ни-май-те это!
— Поберечь бы их… надо.
Хасан кивнул: — Прабылна. Прабылна! — и не допел свое неизменное «нищава ни прабылна».
— Эх! Мне такая не встретилась… — вздохнул Зимин.
Лаптев остановил его рукой:
— Счастливые!
Будылин порывался что-то сказать, теребил рукой лямки фартука. Бровь с сединками над левым глазом нервно подрагивала. Понял, что ни он, ни бригада не имеют права помешать людям, когда у них «родилось счастье».
Кто-то чихнул. Любава отпрянула от Алексея, оглянулась и покраснела, заметив, что плотники смотрят на нее и улыбаются. Шепнула: — Леш! Приходи в степь…
Наклонилась к самому уху, обдала горячим дыханием:
— Придешь?
— Где встретимся?
— А у почты.
Вытерла ладонью лицо и румяная, смущенно смеясь, обратилась к плотникам:
— А я вам газетки привезла. Вот — про Бразилию почитайте. Интересно!
— М-м! Бразилия! — вздохнул Лаптев, завистливо оглядывая счастливую пару.
— Пойду я, — сказала Любава всем. — Спасибо, извините, — наклонила голову.
— Я провожу тебя.
Алексей кивнул всем, взял ее под руку.
Любава радостно подняла голову.
Когда Зыбин и Любава ушли, все долго молчали.
Первым заговорил Лаптев:
— Правильно Зыбин делает. Любить, так до конца!
— Любовь до венца, а разум до конца, — поправил Зимин.
Будылин сказал устало:
— Пусть… Хорошо… А ведь мы теперь… — обратился он к бригаде, ставя ногу на бревно, — должны, ребята, помочь Зыбину, что ли…
— Эт-то правильно. Чтоб праздник был у них… всегда.
По степи глухо и тяжело затопали копыта. Все увидели: по ковылям, на белом, будто выкупанном коне, лоснящемся от солнца, промчалась Любава.
Алексей стоит у оврага и смотрит, смотрит ей вслед.
Будылин поднял руку:
— Первое — не зубоскалить!
— Хорошо бы… дом им бригадой… чтоб.
— Второе! — перебил Лаптева Будылин и помедлил, задумчиво растягивая: — До-ом, — прикусил усы, покачал головой: — Задержка получится!
— Зато отдохнем.
— А лесу где взять?
— Из самана сложим, — вставил Зимин.
Будылин тряхнул головой:
— Ладно! Поставим! С Мостовым лично сам поговорю. Даст лесу!
Хасан смотрел в небо и, когда встречался с кем взглядом, улыбался.
— А как с заменой? Он у нас лучший столяр. Да и на заводе что скажут.
— Сам заменю! А расчет — это его дело.
Плотники молча кивнули бригадиру. Лица у всех серьезные. Долго говорили в тот вечер о том, как помочь Зыбину с Любавой и даст или не даст Мостовой леса.
IV
Вечерами над степью — сиреневое полыхание воздуха. В деревне тихо. Над крышами вьются прямые дымки. У совхозной конторы молчат грузовики, груженные железными бочками с солидолом. От деревни разлетаются по степи серые ленты наезженных, высохших дорог.
В степи пыли нет. Дождевая вода давно высохла в обочинах: края дорог потрескались шахматными квадратами. Над ковылями синяя тишина, в которой изредка слышались усталые посвисты сусликов, пение невидимого запоздалого жаворонка да надсадное тарахтение далекого грузовика.
Любава, откинув тяжелую гордую голову, вздыхала.
Алексей, положив на руку фартук, шагал рядом.
— Посмотри, облачко… — по-детски радостно произнесла она, указывая на мерцающие синие дали. — Это грузовик будто плывет.
Он с какой-то
