Юрий Абдашев - Летающие Острова
— А чем ему еще заниматься на берегу, — не принимая иронии, ответила девушка. — Там ведь у него нет ни души. Вся-то радость, что старый «Дельфин».
В одиннадцать часов на буксире объявили приборку. По окованной железом палубе загремели подошвами матросы. У кормового фальшборта Игнатий Антонович с каким-то пареньком в сбитом на ухо берете прокручивал на холостых оборотах переносную мотопомпу. Федя Шустрый, раздевшись до трусов, бежал на четвереньках, раскатывая по палубе рукавную линию.
— Давай напор! — крикнули с полубака.
Севка видел, как матрос навинчивал на брезентовый ствол медную голову брандспойта. Движок зачастил веселее, а рукав на глазах стал дышать, раздуваться и, зашевелившись, как чудовищная рептилия, выплюнул хлесткую тугую струю воды. Сквозь дырки в пробитом шланге брызнули веселые фонтанчики.
Слышались покрикивания боцмана, гремели ведра, шуршали и хлюпали мокрые швабры. Федя Шустрый окатывал водой палубу и, покачивая широкими плечами, во все горло распевал свою пошлую песенку. На последних словах куплета голос его поднимался так высоко, что Федя не выдерживал и начинал сипеть, как гриппозный. Босыми ногами он отшлепывал джазовый ритм. Во все стороны летели мелкие брызги.
— Кончай базарить! — рявкнул на него Игнатий Антонович. Штаны его были засучены до колен, из-за пояса торчал разводной ключ наподобие крупнокалиберного револьвера. Для колорита не хватало только серьги в ухе. Старик вытягивал жилистую шею и грозил крючковатым пальцем: — Я те покажу!
Умытый «Дельфин» посвежел и вроде бы резвее потянул баржу. Федя Шустрый выволок из кубрика объемистый фанерный чемодан и стал перетряхивать свое барахлишко. Спать Севке не хотелось. Он молча наблюдал за своим новым приятелем.
— Сырость проклятущая, — цедил сквозь зубы Федя. — Скоро все мхом порастет.
Под буксирными дугами, где болтались связки сухой тарани, он стал развешивать свой обширный гардероб — пиджачок с разрезами по бокам, зеленые брючки, узкие, как офицерские голенища, китайский свитер и галстуки, галстуки, точно на базе «Мосгалантереи». Каких только галстуков он не извлекал из своего чемодана: и красные с белыми медведями, и зеленые с желтыми пальмами, а один был фиолетовым, как промокашка, побывавшая в чернильнице.
— Купил у одного пижона с «Караганды», — похвастался Федя. — Ходил в загранку. Там, говорит, эти галстуки называют «Сумерки Тонкина». Вещь!
— Когда же ты их носить успеваешь? — поразился Севка.
Федя как-то жалко улыбнулся и почесал за ухом.
— Так, покупаю. Может, сгодятся…
— Купил — носить надо!
— Куда носить? Вот приглашал Катю на танцы… И в Керчи, и в Ачуеве, и в Анапе — не идет, смеется. А самого не тянет…
Ветерок развевал яркие галстуки, парусом надувал пиджачок, и Севка подумал, что все эти атрибуты напоминают боевые доспехи, которые до поры хранятся в интендантских складах, ждут своего часа.
— Не идет, — повторил Федя и грустно пожал плечами.
— Видел я этого темрюкского сердцееда, — усмехнулся Севка.
— Где?
— Будто сам не знаешь. В рубке, конечно, на фотографии.
Федя нахмурился.
— Чудо! Это же отец ее.
— Чей? — Севка вытаращил глаза.
— Да Катерины, чей же еще! Перед войной снимался. В сорок втором погиб у Чушки на этом самом «Дельфине». Тогда «Дельфин» числился кораблем Черноморского военного флота, доставлял снаряды в Крым, таскал баржи с ранеными. У нашего Краба за те дела три боевых ордена. Старший лейтенант Гренкин — это, старик, не хала-бала. Его от Днестра до Зеленого мыса все капитаны знают, первыми приветствуют.
— Так вот почему Катя пошла на «Дельфин», — подумал вслух Севка.
— Здесь для нее дом родной, — уточнил Федя. — Отец, как ты, масленщиком начал, потом на стармеха выучился. Может, так бы до сих пор с Крабом и плавал.
От всего, что Севка увидел и услышал сейчас в голове была полная сумятица. Краб… Старший лейтенант… Темрюкский парень… Отец… Одеколон «Шипр» — все как-то смешалось, отодвинулось в сторону, и он отчетливо представил себе на капитанском мостике одинокого старика. Таким он видел Краба полчаса назад во время приборки. В редких клочковатых бровях блестели капельки пота, а тяжелые красные руки сжимали круглый поручень. Увидел, ничего не понял и отвернулся, как от примелькавшейся пароходной трубы.
— Стало быть, последнее лето ходит «Дельфин»? — то ли спросил, то ли констатировал Севка.
— Точно. Вон уже и краску боцману перестали отпускать на складе. Все равно, говорят, ваш ковчег б утиль списывать. Краб теперь эту краску на свои деньги покупает в скобяном магазине. С получки.
Неожиданно для себя Севка как-то особенно остро осознал, что с каждой пройденной милей «Дельфин» приближается к своему последнему причалу. Он уходил из жизни с тем удивительным достоинством, какое дается в награду за бескорыстие и долголетний труд. Когда же суждено этому случиться?
До Севки доносился стук машины, равномерный и бесстрастный, как пощелкивание метронома.
На подходе к Суджукской косе увидели греческий пароход. Над его высокой кормой покачивался бело-голубой флаг, похожий издали на обрывок полосатой тельняшки. Пароход, по-видимому, недавно стянули с банки. Лагом к нему швартовался аварийщик «Подвойский». Оттуда готовились спускать водолаза. Наверное, решили осмотреть днище. Невдалеке дымил на якоре приземистый буксир.
С «Дельфина» просемафорили, спросили, не нужна ли помощь. Аварийщик поблагодарил и ответил: «Все в порядке, три фута воды под килем».
— Квартердечная коробка, десять тысяч тонн. — со знанием дела пояснил Федя, показывая глазами на грека.
На юте с мегафоном в руке появился старпом. Он критически осмотрел пеструю гирлянду галстуков и, обращаясь к Феде, потребовал:
— Убрать флаги расцвечивания! Это не тот случай…
Когда уже входили в Цемесскую бухту, из-за бетонного мола показалась «Россия». Суда шли на встречных курсах. Дизельэлектроход надвигался на «Дельфина» гигантским празднично сверкающим айсбергом. Лучи солнца, отражаясь в его иллюминаторах, слепили Севку, как прожектора.
И вдруг, над заштилевшей бухтой поплыл мощный гудок низкого бархатного тембра. Это «Россия» приветствовала испытанного ветерана. «Дельфин» вежливо отозвался ей свистящим шепотом старого астматика.
Сзади к Севке подошел Краб. Он сдвинул на затылок фуражку. Белый чехол на ней был, видимо, только что заменен и топорщился от крахмала. Капитан недавно побрился, и по-стариковски розовая кожа глянцево блестела на его щеках.
— Болит? — спросил он, покосившись на Севкину забинтованную руку.
— Нет, — коротко ответил тот.
Краб опустил Севке на плечо свою тяжелую короткопалую руку.
— Ничего, когда-нибудь из тебя выйдет неплохой масленщик.
…В полдень на третьи сутки «Дельфин» подходил к Голубицкой косе. Севка, сменившись с вахты, стоял у носового фальшборта. А рядом, примостившись у якорной лебедки, сидела Катя. На коленях у нее дремал щенок, «спаниэль — собака чистейших кровей». Неподалеку четверо парней забивали «козла». Пистолетными выстрелами звучали азартные удары пластмассовых костяшек.
Из-за рубки выглянул Федя Шустрый. Его шея была повязана желтой косынкой, под цвет волос. Подошел, покосился на радистку, помаячил несколько минут и так же молча удалился, надо полагать, в кубрик. Севка слышал, как он насвистывает что-то невнятное, а потом до него долетел озорной голос:
Я не буду делать как мой папа
И женюсь я лет под сорок пять…
Неожиданно прямо впереди Севка увидел знакомые белые острова. «Дельфин» так уверенно держал на них курс, точно собирался сходу выброситься на берег. Катя, не выпуская щенка, подошла и остановилась рядом.
Севка с затаенным волнением вглядывался вперед. Остров был уже рядом, до него оставалось не больше пяти кабельтовых. «Дельфин» приближался к нему неуклонно, он шел, тяжело отдуваясь, подминая пологую волну под свое ржавое, обросшее ракушками днище.
И вдруг — это было как чудо — белый остров стал на глазах отрываться от воды. Он парил в воздухе, как сгусток морской пены, как материализованная мечта. Летающий остров — восьмое чудо света!
— Что это? — невольно вырвалось у Севки.
— Где? — не сразу поняла Катя. — Ах, там… Это чайки. Просто чайки, — улыбнулась она.
На горизонте вставала из моря земля, низкая, как палуба всплывающей сумбарины.
— Он придет встречать тебя? — спросил Севка и сам не расслышал своего голоса.
— Кто?
— Да этот, темрюкский парень.
Девушка рассмеялась так звонко, что Севке показалось, будто по палубе рассыпались стеклянные бусы.
— Чудак! — сказала она. — Это я просто так. Не хотела, чтобы приставали ребята… — Катя втянула в себя воздух. — Ты лучше понюхай, как пахнет мокрым песком.
— Пахнет, — согласился Севка, хотя на самом деле пахло вовсе не песком, а просмоленным канатом, нагретой масляной краской и рыбой.
