Юрий Абдашев - Летающие Острова

Юрий Николаевич Абдашев

Летающие Острова

Он стоял на раскаленной железной палубе, на которой бы в самый раз яичницу жарить, и щурился от нестерпимого блеска. Июльское солнце слепило, как вспышка электросварки. Мутная рыжеватая вода шипела и пенилась за бортом.

Он знал: старый пароход доживает свой век. Когда-то, еще на стапелях, судну присвоили гордое и стремительное название — «Дельфин», а теперь любой прудовый карась мог бы дать ему фору. Паровая машина неизвестной бельгийской фирмы дрожала от напряжения, словно ее мучила тропическая лихорадка. Казалось, она вот-вот сорвется с тяжелого фундамента. Бельгийская фирма давно прогорела, а клепаный котел — нет, он все еще дышал, как тридцать и сорок лет назад.

«Дельфин» походил на заезженную клячу, хотя в отличие от нее над ним гнулась не одна, а целых четыре дуги. Они перекинулись по корме от левого до правого борта. В его гулком чреве свистел пар и селезенкой екала золотниковая коробка. Но все усилия были тщетны — больше пяти узлов пароход выжать не мог. На этот раз он тянул баржу, груженную балластной ракушкой. Предстоял рейс до Новороссийска, тысячный для «Дельфина» и первый для масленщика Севки.

Невдалеке, за якорной лебедкой, Федя Шустрый, белобрысый, точно крашенный перекисью, надраивая шваброй палубу, мурлыкал идиотскую песенку:

Наша мама стала нехорошей,

В куклы ей не хочется играть…

Навалившись грудью на планшир, Севка мысленно прокладывал курс судна. От самой Голубицкой косы по обе стороны фарватера торчали вешки — вербовые шесты, обмотанные паклей. Где-то у самого горизонта пролегла темная полоса. Там открывалось чистое, морс — лазурь со свинцовой присадкой.

«Дельфин» двигался ощупью. Буксирный трос то натягивался струной, то провисал, чиркая по воде. Прибрежная полоса Азовского моря таила немало опасностей, и главной из них считались песчаные банки — скрытые под водой отмели. Славились эти места и внезапными шквалами и крутой волной, способной надвое переломить судно.

— Мелкая вода, она, брат, всегда подымает большую зыбь, — в первый же день объяснил Севке боцман Игнатий Антонович. Он сказал это не без намека, и покосился выпуклым глазом на щуплую фигуру парня.

Что и говорить, боцман оказался ядовитым мужиком. У него была сутулая спина, длинные, как ухват, руки и сетка морщин на дубленой шее. Седеющие волосы скрутились в тугие завитки. Казалось, надев однажды каракулевую ермолку, Игнатий Антонович решил не снимать ее до конца жизни. И нос у него был хищный и усы. как зубная щетка. С таким следовало держаться настороже.

Но сейчас Севка был свободен и наслаждался видом морского простора. К этим низким плавневым берегам он шел тернистым путем. И если бы не мечта о мгновенном блеске летучих рыб, испепеляющих небо закатах и шелесте кокосовых пальм, как знать, сумел бы он дойти сюда или нет. Мечта становилась навязчивой идеей и упрямо влекла его за собой.

Севке не исполнилось и семи лет, когда он впервые сказал:

— Буду штурманом дальнего плавания.

— Ну-ну, — усмехнулся отец.

Уловив в голосе отца оттенок снисходительности, мальчишка сердито насупился:

— И буду!

К этому, дома были вполне подготовлены. Едва научившись держать в руках карандаш, Севка начал изводить горы бумаги. Он рисовал корабли. Сначала они напоминали ступенчатые пирамиды древних ацтеков. Их венчали пятиконечные звезды и клубы графитного дыма. Потом у Севкиных пароходов стало обнаруживаться сходство с духовым утюгом и печной «буржуйкой» одновременно. И только значительно позже их абрисы приобрели легкость и некоторое сходство с настоящими кораблями.

С детства Севка научился мечтать. Став взрослым, он черпал пищу для своей фантазии в романах Стивенсона и Джека Лондона. Его волновало все, связанное с морем: репродукции с картин известных маринистов, полет чайки и даже плеск воды, бегущей из водопроводного крана. Севкиному постоянству можно было позавидовать.

Он заканчивал девятый класс, когда отец оставил его наедине со своей мечтой. Крошечный осколок размером в один на три с половиной миллиметра, с самой войны покоившийся под крышкой черепа, убил его однажды наповал. Маленький осколок замедленного действия. Мать не разделяла Севкиных увлечений. На руках у нее оставалось трое детей. Мореходное училище пришлось отложить до лучших времен. Нужно было искать работу. Севка грузил товарные вагоны, прокладывал линию газопровода, мостил рубчатыми плитками городские тротуары… и читал. Он знал до мелочей карту звездного неба и помнил названия далеких тихоокеанских атоллов. В вечерней школе с грехом пополам добил десятый класс. Пробовал устроится в «мореходку» на заочное — сорвалось! Из приемной комиссии требовали справку с работы, связанной с морским транспортом. Он подался в Новороссийск, но там таких искателей приключений можно было складывать штабелями вдоль набережной. Кто-то предложил попытать счастья в Темрюке. И тут Севке повезло: на «Дельфине» освободилось место масленщика.

Веселый палубный матрос Федя Шустрый доверительно сообщил ему, что старая калоша ходит последнюю навигацию. Потом ее разрежут для переплавки, а команду переведут на новое судно. И Севка, не успев еще ступить на трап «Дельфина», стал с нетерпением ждать этого часа.

…Воздух дрожал и струился, искривляя очертания. Линия горизонта казалась зазубренной, как пила. Где-то справа из моря возник остров. Он был совсем белым и походил на облако, спустившееся с высоты. А дальше, за ним, в дымке испарений виднелся другой остров и третий… Они рождались один за другим, как миражи, хрупкие и недолговечные в своей иллюзорности. Что бы это могло быть? Меловые берега? Заросли лотоса, о которых рассказывали местные рыбаки? А может быть, оптический обман? Проще всего было бы спросить у ребят или у того же боцмана, но Севка не хотел выглядеть невеждой. Ему стоило огромного труда сохранить на лице выражение устоявшегося безразличия.

Севка до рези в глазах всматривался в широкую косу, протянувшуюся с востока на запад, и ему казалось, что там качаются на ветру диковинные белые цветы.

Каждый человек смотрит на мир своими глазами, каждый ищет в жизни свое. Севку прельщало в ней главным образом все необычайное. Даже представление о материальных ценностях расходилось у него с общепринятым. Он мог не задумываясь выменять зуб кашалота на свои новые ручные часы — этот зуб привез с Курил какой-то «вербованный аристократ» — или отдать за «Моби Дика» Мелвилла собрание сочинений Золя.

По натуре Севка был подвижен, напорист и упрям. Судьба обошла его, не наделив мощными бицепсами. При первом же взгляде бросалось в глаза, что он невысок ростом, узкогруд, что пальцы у него тонкие, как у школьника. Но то, о чем не позаботилась природа, восполняли качества Севкиного характера. Если бы упражнения с утюгом, которые он проделывал ежедневно, перевести в полезную работу, то можно было бы целую неделю освещать многоэтажный дом. или питать электрический мотор мощностью в десять — пятнадцать киловатт. Круглый год Севка ходил с непокрытой головой и обтирался во дворе мокрым полотенцем. И хотя мышцы его не надулись шарами, как это обещало руководство для самостоятельно занимающихся гимнастикой, зато стали упругими и эластичными, точно хорошая резина.

…Звякнули судовые склянки. Севка бросил папироску и сплюнул за борт.

— Ты, давай, механик зовет, — послышался за спиной голос второго масленщика. — Да за борт не плюй, не в клубе находишься.

Черт возьми, Севка совсем забыл, что здесь не принято плевать в воду. Есть такое железное правило. Teперь он был зол на себя, а еще больше на свидетеля своего дурацкого промаха.

— Если нечего делать, — с досадой сказал он, — поставь ведро или на худой конец бронзовую урну с двумя ручками. Не в карман же тебе плевать.

Масленщик прищурил маленькие глазки и холодно спросил:

— А болт с левой резьбой не хочешь?

— Понадобится — спрошу. Во всяком случае буду помнить, что такая штука у тебя имеется, — и он пошел не оборачиваясь, выражая этим свое полное пренебрежение.

Севка знал, для чего он нужен в машинном отделении. Сейчас механик начнет гонять его по узлам, проверять, правильно ли он запомнил свои обязанности. Севка не забывал, что ночью ему предстоит заступать на первую самостоятельную вахту и поэтому все время немного волновался. Надо было взять себя в руки и не подавать вида. Хорошо хоть, в течение дня ему дали возможность осваиваться с работой…

В три часа ночи его потрясли за плечо. Он проснулся мгновенно. Выбрался из тесного кубрика. Над палубой растекался непроглядный мрак. Только в рубке у рулевого матово светилась компасная картушка, да язычками ацетиленового пламени врезались в темноту бортовые огни.

В машинное отделение Севка спускался так, словно занимался этим со дня своего рождения. Правда, с непривычки он так стукнулся голенью о комингс, что содрал кожу, но на это не стоило обращать внимания. Пулеметной очередью прокатились по отполированным ступеням трапа его быстрые шаги.