Иван Сотников - Свет всему свету

Из семерых лишь трое пробились к доту. Бросив несколько гранат в амбразуры, они подложили заряды и отскочили назад. Закиров потащил на спине раненого товарища. Ахнул взрыв, и показалось, сто снарядов взорвалось разом. Когда рассеялся дым и осела вздыбленная земля, все увидели развороченное темя дота. Закиров бросился обратно, за ним взвод Якорева. Бойцы засели в развалинах. Чья-то пушка заглушила еще одну амбразуру у самой горы.

В очищенные проходы ринулись танки и самоходки. Одна из рот Черезова заняла первую траншею. Другие две еще не пробились к ней, как первая сотня автоматчиков противника выкатилась из-за уступа и обрушилась на правый фланг Черезова. Жаров развернул своих автоматчиков и ударил с фланга. Обе стороны сошлись врукопашную. Огонь с гор ослаб совершенно: цепи смешались, и трудно различить, где свои, где чужие. Враг просчитался, поспешив с контратакой, и сейчас он поплатится за свою опрометчивость. У Жарова мгновенно вспыхивает решение воспользоваться его ошибкой, и другие роты Черезова броском вырываются вперед.

Треск автоматов заглушил короткое «ура» атакующих. Однако противник и не думал уступать «тигровую пасть». Он просто широко разинул ее, готовый живьем проглотить черезовские роты. Со склонов левой горы покатился новый поток немцев. До них метров двести, если не все триста. Это и погубило их. Черезов встретил контратаку массированным огнем двух рот. Немцы залегли. Жаров дал сигнал для эрэсов. Незримые волны мощного шума пронеслись над головами. «Шуррфф... шуррфф... шуррфф...» На желтеющих склонах что-то сверкнуло ослепительно ярко, грохнуло, вспыхнуло лижущими языками пламени и серебристого дыма. Желтеющие склоны мгновенно стали черными, и уже — никакого движения. С правой горы вдруг покатился еще один людской поток. За ним вспыхнули три красные ракеты.

— Наши! — захлопал в ладоши начштаба. — Наши, Думбадзе!

В обход слева с двумя ротами ушел Костров. Прошло уже много времени, а комбат молчит и молчит. «Что случилось?» — тревожился Жаров. Выяснилось не скоро. Роты, оказывается, задержаны на одном из отрогов. Жаров рассердился. Зачем комбат ввязался в бой? Время теперь упущено, и противник может вырваться. Что же предпринять? Андрей спешно снял роту Румянцева и бросил ее в обход по другому маршруту. Румянцев успел. Опередив Кострова, он перерезал дорогу. Теперь враг зажат, ему не уйти.

Лишь с заходом солнца удалось сломить противника.

Бойцы и офицеры столпились у развороченного дота. Лобовая стена его — сто двадцать сантиметров. Стальная заслонка в метр толщиной. В нижнем этаже склад боеприпасов: еще двести неизрасходованных снарядов и десять ящиков с патронами.

— Крепенько сидели! — удивился Фомич, поддерживая кисть раненой руки.

— Однако ж выковырнули! — порадовался Леон и, указывая на Закирова, добавил: — Его рук дело, он прикончил эту махину.

— Да что вы, — смутился молодой башкир, — разве одни мы.

— Вот те и линия Арпада, ковырнули — и линия распада... — срифмовал Глеб.

Укрепленный узел, только что сокрушенный в бою, в самом деле чем-то напоминал пасть зверя. Остроконечные верхушки двух гор походили на уши, два белеющих дота по сторонам напоминали глаза, а вход в теснину — разинутую пасть, в которой остроконечные клинья надолб всем походили на частые зубы хищника...

— Пасть и есть, — подтвердил начштаба.

— Но теперь без зубов, — засмеялся Березин. Венгро-немецкий укрепрайон рухнул, и как бы распахнулись ворота в Трансильванию.

глава семнадцатая

КОНЦЫ И НАЧАЛА

Место засады Фомичу понравилось. Узкий горный; проход, и с обеих сторон скалы. Добрая позиция, и с хорошим обстрелом. Задача — не допустить, чтобы немцы просочились тесниной на фланги наступающего полка.

Впереди тихо и спокойно, никаких признаков противника. Поэтому на завтрак все трое сошлись у позиции Фомича. Расстелили газету, открыли консервы. Зубец вынул из вещевого мешка сыр.

— Грамм по сто нальем? — тряхнув фляжку, взглянул Сахнов на Амосова.

— А у тебя что?

— Да легкое, виноградное.

— Тогда давай.

— Смотрите! — негромко вскрикнул Зубец. — Мишка!

Молодой медведь стоял на уступе скалы и мирно глядел вниз. Семен инстинктивно вскинул было автомат, но Фомич резким движением руки прижал ствол к. земле:

— Ты с ума сошел.

Медведь скрылся.

Фомичу представился случай рассказать, как медведь чуть не испортил ему свадьбу. Когда он спросил невесту, какой бы ей хотелось свадебный подарок, она, не задумываясь, пожелала уссурийскую медведицу. Медведицу так медведицу, и молодой охотник подался в тайгу. А там известно — кому удача, кому незадача. Назавтра свадьба. Ждут жениха, а он как в воду канул. Невеста в слезы. Родня переполошилась — и в тайгу. А жених той порой сидит на высоченном кедре, куда загнала его раненая медведица, да все сигналы подает голосом. Нашли, конечно. Сняли с дерева — и под венец. Ясно, медведицу упустили.

Разведчики развеселились.

У Фомича неистощимый запас охотничьих историй и анекдотов. В них причудливо переплетается быль и небыль, и слушать его одно удовольствие. Не преминул он рассказать и про случай, как его вызволил из беды совсем незнакомый охотник. Фомич ходил на тигра, а зверь и подкараулил его на глухой тропе. Прыг с камня, и конец бы Амосову. А тут — грох выстрел! Сам Фомич выстрелить не успел. Огляделся — никого. Только у ног убитый тигр. Наконец незнакомец выбрался из чащи, поздоровался, осмотрел тигра, усмехнулся. Хорош! Потом запросто попросил хоть одну пулю. Свою последнюю он израсходовал, спасая незнакомого таежника...

В теснине по-прежнему было пустынно и тихо, и бойцам ничто не мешало слушать.

— И у нас был случай, — вспомнил Сахнов. — Напали волки на охотников. Один — на дерево, а другой не успел. Ну, волки — в клочья его! А тот, на дереве, и выстрела не сделал.

— Это прохвост, а не охотник! — возмутился Амосов.

— А что он мог?

— Как что, — так и закипел Зубец, — да ножом бы, прикладом, пулей защищать товарища. Вдвоем бы, глядишь, и отбились.

— В опасности каждый лишь о себе думает, — возразил Сахнов.

— Да ты что, рехнулся, что ли? — запальчиво наскакивал на него Зубец. — Забыл: все за одного, один за всех!

— Пословица — не закон всякому.

Фомич молча набивал трубку. Немного остыв, он заговорил снова:

— А ты, Сахнов, на месте того охотника тоже полез бы на дерево?

Сахнов пожал плечами.

— Смотря по обстоятельствам. Только на рожон не полез бы. Ну, жаль товарища. Зазря гибнет. А если ему все равно не поможешь?..

— Ох и философия! — сжимал кулаки Зубец.

— А чего подслащать, если горько. Я правду люблю.

— Ядовита твоя правда.

Зубец все кипел. Фомич не давал воли чувствам, сознавая, что горячность тут мало поможет. Сахнов же рассуждал совсем равнодушно. Ни злобы в нем не было, ни раздражения.

— Эх, сынок, сынок, — огорченно вздохнул Амосов, — такое говоришь, и ни стыдинки в глазу. Да я бы от таких слов сквозь землю провалился.

— У каждого свое, Гордей Фомич.

— Ох, не любишь ты людей, Сахнов! — покачал головой Зубец. — Право, не любишь.

— Чего ты в душу ко мне лезешь! — ополчился на Зубца Сахнов. — Не беспокойся. Кого нужно, люблю. А вот от попреков все нутро воротит.

— Ладно, сынки, спорить, — примирительно сказал Фомич. — По-моему, живи, чтоб люди сказали — добро!

— Как же, скажут они, — огрызнулся Сахнов.

— О хорошем, сынок, всегда скажут.

— А что хорошее, Фомич, и что плохое? Мне одно хорошо, вам другое. Разве можно уравнивать?

— Нет, Сахнов, зелен ты еще, оттого и горек. Ни ветром тебя не продуло, ни солнцем не обожгло, как надо. Оттого и гнильцо в душе.

Зубец припал вдруг к брустверу окопа и поглядел вдаль.

— Смотрите, — прошептал он, — немцы!

— К бою! — тихо скомандовал Амосов, и Зубец с Сахновым по ходу сообщения метнулись на свои позиции.

Атаковали немцы исступленно, и Фомич с тревогой посматривал на нишу с патронами. За час боя ее запасы почти иссякли. А тут еще кончился диск — перезаряжай снова. Не успел он вставить новый магазин, как неподалеку разорвалась мина. Фомич схватился за грудь. Его рука сразу же сделалась теплой и липкой. Угодил, дьявол!

Сахнов и Зубец подбежали к Амосову.

— Ранены, перевязать? — в один голос припали они к товарищу.

— Нет, нет, я рукой придержу бинт, отбивайтесь, — превозмогая боль, заупрямился раненый.

Зубец и Сахнов отстреливались, оставаясь поблизости. Фомич опустился на дно окопа и ощутил вдруг, как обмякло и ослабло все его крепкое тело.

— Сахнов, — крикнул он разведчику, — поди, сынок! Достань еще бинт. Вот так... а теперь ступай. Ступай, говорю...

Еще с минуту Сахнов смятенно глядел на раненого. Когда же он снова встал подле Зубца, тот молча взглянул ему в глаза. Сахнов покачал в ответ головой и, наклонившись к Семену, прошептал едва слышно: