Джеральд Даррелл - По всему свету

Джеральд Даррелл

По всему свету

Посвящается Айлин Молони в память о записях до поздней ночи, о глубоких вздохах и чересчур пространных дикторских объявлениях

Вступление

За прошедшие девять лет я руководил экспедициями в разные концы света, отловил множество занимательных тварей, женился, переболел малярией, написал несколько книг, а в промежутках между всеми этими делами выступал по радио с рассказами о мире животных. После каждой радиопередачи мне присылали письма с просьбой прислать копию текста. Проще всего было собрать все тексты в одной книге, что я и сделал.

Если передачи понравились слушателям, то это всецело заслуга моих режиссеров, и прежде всего мисс Айлин Молони, которой посвящена эта книга. Никогда не забуду ее терпение и такт во время репетиций. Не могу я чувствовать себя непринужденно в мерзкой зеленой студии, где микрофон плотоядно таращится на тебя со стола, будто какое-нибудь марсианское чудище. И на долю Айлин выпадала незавидная обязанность бороться с дефектами чтения, вызванными моей нервозностью. С удовольствием вспоминаю ее голос в динамике и замечания вроде следующего: «Отлично, Джеральд, но только при такой скорости ты уложишься в пять минут вместо пятнадцати». Или: «Попытайся говорить немножечко теплее, ладно? А то можно подумать, что ты ненавидишь животных… и, пожалуйста, не вздыхай так, когда начинаешь… от твоего вздоха чуть микрофон не слетел со стола, и ты не представляешь себе, как скорбно он прозвучал». Бедняжка Айлин изрядно помучилась, обучая меня технике радиовыступлений, и если я чего-то достиг в этой области, то исключительно благодаря ее наставлениям. Казалось бы, после этого с моей стороны жестоко напоминать ей о пережитом в посвящении к моей книге, но я не вижу другого способа всенародно поблагодарить Айлин за ее помощь. К тому же я не рассчитываю, что она станет читать эти записки.

Часть первая

Место действия

Снова и снова поражаюсь, сколько людей в разных частях света пребывает в полном неведении об окружающем их животном мире. Тропический лес, саванна, горы, в которых они живут, представляются им безжизненными. Они видят только стерильный ландшафт. Я убедился в этом, когда выезжал в Аргентину. В Буэнос-Айресе меня познакомили с одним англичанином, который почти всю свою жизнь провел в Аргентине; услышав, что мы с женой собираемся в пампу искать зверей, он воззрился на нас с искренним удивлением.

— Бросьте, дружище, вы там ничего не найдете! — воскликнул он.

— Это почему же? — спросил я в некотором замешательстве, поскольку считал его интеллигентным человеком.

— Да ведь пампа — это одна сплошная трава, — он раскинул руки в стороны, пытаясь изобразить, сколько травы в пампе. — Трава, дружище, и больше ничего, одна трава, и кое-где коровы.

Вообще-то для приближенного описания пампы годится и такая характеристика, с той разницей, что необозримые аргентинские степи населены не одними лишь коровами и гаучо. Станьте посреди пампы и медленно поворачивайтесь вокруг своей оси — в любую сторону до самого горизонта простирается ровный, как бильярдный стол, травяной покров, тут и там пропоротый кустами огромного чертополоха высотой около двух метров, напоминающего диковинные сюрреалистические канделябры. Ландшафт под куполом жаркого голубого неба и впрямь кажется мертвым, но под мерцающей травяной мантией и в сухих зарослях ломких стеблей чертополоха кроются полчища всякой живности. Когда в жаркое время дня едешь верхом на коне по густому зеленому ковру или продираешься сквозь колючие заросли под пулеметный треск ломающихся стеблей, видишь почти одних только птиц. Через каждые сорок — пятьдесят метров на кочке у своей норы сидит, вытянувшись в струнку, кроличья сова, устремив на вас холодный удивленный взор. Приблизитесь — исполнит тревожную присядку, потом взлетит и пойдет описывать над травой бесшумные круги, расправив широкие крылья.

Ваше продвижение непременно будет замечено сторожевыми собачками пампы — серо-белыми аргентинскими ржанками. Скрытно перебегая с места на место, часто кивая головой, они пристально следят за вами, наконец взлетают и кружат над незваным гостем, разрезая воздух двухцветными крыльями и крича: «Теру-теру-теру… теру… теру!» Пронзительный звук предупреждает всех на километры вокруг о вашем появлении, другие ржанки тотчас подхватывают сигнал тревоги, и кажется — вся пампа заполнена их голосами. Отныне все живое начеку. С высохшего дерева впереди, от которого один скелет остался, в знойное голубое небо взмывает то, что вы приняли за две сухие ветки: химанго, представители семейства соколиных, с красивым песочно-белым оперением и стройными ногами. А большущая высушенная солнцем кочка вдруг встает на длинных упругих ногах и мчится по степи широкими шагами, вытянув шею и петляя между стеблями колючника. Все ясно — это был нанду, который припал к земле в надежде, что вы проедете мимо, не заметив его. Так что пусть ржанки выдали вас, зато они, спугнув других обитателей пампы, выдали их вам.

Изредка вам встретится мелкое озерко в обрамлении камыша и нескольких чахлых деревьев. Здесь живут тучные зеленые лягушки, но какие лягушки! Потревожишь, прыгают на вас, издавая разинутым ртом хриплые устрашающие звуки. Преследуя лягушек, скользят в траве тонкие змеи, напоминающие галстук щеголя своей серо-черно-алой расцветкой. В камышах вы почти непременно найдете гнездо хохлатой паламедеи, крупной птицы, похожей на серую индюшку. Желтый, как лютик, птенец жмется к пропеченной солнцем земле в своей ямке и не шелохнется даже, когда ваш конь перешагивает через него, а родители мечутся поблизости, перемежая тревожные трубные крики ласковыми возгласами, обращенными к отпрыску.

Такова пампа днем. Вечером, когда вы возвращаетесь в лагерь, солнце уходит за горизонт в ореоле цветных облаков, к озерам тянутся утки и садятся, расписывая водную гладь елочками ряби. Стайки колпиц розовыми облачками опускаются на мелководье, чтобы кормиться в окружении метелицы из черно-шейных лебедей.

Пробираясь верхом сквозь темнеющие заросли чертополоха, вы можете встретить напоминающих странные заводные игрушки ночных уборщиков — сгорбленных броненосцев, которые сосредоточенно трусят куда-то по своим делам, или же отчетливо выделяющегося в сумерках черно-белого скунса: стоит, задрав кверху хвост, и раздраженно переступает передними ногами — дескать, поберегись!