Иван Сотников - Свет всему свету

Якорев перечитал.

— Ладно, поправлюсь, еще напишу, — сказал Семен. — Дай подпишусь.

Потом он продиктовал письмо и жене Амосова.

— Ну погоди же, погоди! — часто дыша, ласково твердила Вера, едва удавалось ей высвободиться из объятий. Но слова уже были бессильны остановить Николу.

— Нет, ты скажи, мы будем вместе? — домогался он ответа.

Не отвечая, Вера не сводила с него блестящих глаз.

— Ну скажи же, скажи! — настаивал он снова.

В эти дни радостного наступления наших войск Вера словно стряхивала с себя тяжесть пережитого и постепенно становилась менее замкнутой и отчужденной. У нее изменился даже голос.

В нем появилась звонкая певучесть. Заразительная свежесть зрелой осени, цветы, какие по утрам ей приносили солдаты, чистое горное солнце — все пробуждало в ее душе сильные чувства жизни, и она не скрывала их, не прятала, как было совсем недавно.

— Хороший мой, — прильнула к нему Вера. — Разве не хочу того же?..

Никола порывисто притянул ее к себе.

— Только...

— Ну, что только? — забеспокоился он снова, чуть ослабляя руки.

— А как же он?.. — тихо выговорила она, опуская глаза. — Боюсь, станет между нами — и любви не будет.

— Неправда, — загорячился Никола. — Нет, нет! Наша любовь не оскорбит ничьей памяти...

— Ты же знаешь, как их обоих любила, — поднимая глаза, напомнила Вера, — очень, очень: и его, и Танюшку.

— Понимаю и знаю, та любовь не помешает нашей. Не помешает! — убежденно повторил Никола и почувствовал, как она доверчивей прижалась к его щеке. — И еще знаю, будет у нее сестренка, и тебе станет легче.

Они сели друг против друга, взявшись за руки. Истомленным лаской, им просто захотелось посидеть молча. Но шла минута за минутой, Никола снова начинал говорить об их будущем, и слушая его, Вера почему-то все вспоминала недавний вечер, когда решилось все сразу и бесповоротно, решилось как бы само собой. Просто победила любовь.

глава восемнадцатая

ТРАНСИЛЬВАНИЯ

Петляя меж вековых сосен, горная дорога вывела полк к последнему карпатскому гребню. Позолоченное кольцо горизонта как бы раздвинулось, осело вниз — и взгляду необозримыми просторами, от которых отвык глаз, открылась трансильванская степь.

Преодолены Карпаты! Полку выпало форсировать их в трудном месте. Двести километров по прямой! Но боевой путь полка замысловато покружил по долинам и кручам и фактически трижды пересек горы.

Трансильвания по-русски значит Залесье: большая часть провинции действительно представляет собой как бы голый остров, окруженный лесистыми горами. Есть у нее и старинное звучное славянское название — Семиградье.

И снова бои, и бои уже за трансильванские города и села, до сих пор сохранившие черты старины: развалины замков, острые шпили церквей, крутые черепичные крыши.

Улицы местечка, через которое движется полк, полны народу. Придержав коня, Жаров поманил девчушку лет семи, поднял ее на руки, усадил в седло. Она что-то заговорила. Достав кусок сахару, майор протянул ей и осторожно опустил на землю.

— Моя побольше будет, — сказал он, оглядываясь на девчушку.

— И моя тоже, — вздохнул Виногоров, ехавший рядом.

На окраине к дороге вышла красивая румынка и, приблизившись к генералу, несмело протянула ему грудного ребенка.

— Чего она хочет? — комдив оглянулся на переводчика.

Оказывается, женщина просит хоть немного подержать ее сына: говорит, это принесет ему счастье, когда он станет взрослым.

— Ну, давай, давай, — добродушно усмехнулся седой генерал, — пусть растет воином, бойцом за счастье трудовой Румынии.

С версту ехали молча. А заговорили о боях в Карпатах, и генерал загорелся. Боевой командир с казацким задором во всей осанке выглядит много моложе своих пятидесяти лет, и тем не менее тридцатилетнего Жарова можно принять за его сына.

— А знаете, кого преследуем? — вспомнив про пленных, заговорил комдив. — Оберста фон Штаубе. Того самого, за которым охотился еще ваш Самохин.

Жаров удивился. Фон Штаубе? Как же не помнить!

Через пленных разузнали, по-прежнему полком командует, — продолжал комдив, закуривая. — А растрепали мы его крепенько.

Прошел день-другой, и Якорев привел пленного офицера. Разведчики разбили его роту, ночевавшую в одном из селений. Андрей взглянул на документы и изумился: сам фон Штаубе! Ну и ну!

Офицер оказался из разговорчивых. За два месяца войны в Карпатах в полку у него осталось чуть больше роты. Говорит, сил мало, русских сдерживать нечем, хоть фюрер и гонит с запада дивизию за дивизией. Многие приуныли. У одних надежда на американцев, у других на секретное оружие, обещанное Геббельсом. Верят ли этому войска? Германия часто хорошо начинала войны — плохо их заканчивала.

Фон Штаубе из старой прусской семьи, и, как ни странно, сейчас он не кичлив, не заносчив. Частые поражения сбили спесь. Судя по письмам, в тревоге вся Пруссия, сказал он. И Германия в целом, поправил Березин. Да, и Германия. Русские потрясли душу немцев. Но судьба — что поделать с нею? Судьба на стороне русских.

Пленный офицер высок и жилист. Большие голубые глаза могут показаться и красивыми, но они как-то пусты, хоть в них поминутно и вспыхивают огоньки самых различных чувств: то испуга и горечи, то усталости и разочарования. Оправившись, пруссак понял, его не расстреляют, и, осмелев, стал более рассудительным. Ему еще боязно перечить, но и не хочется во всем соглашаться. Он устал от войны, но и не хотел из нее выйти. Нацистской верхушки не одобрял, но и не хотел ее падения. Как средний немец, без капиталов и латифундий, часто льнул к тем, кто всесилен. Он не преступник, но и не мешал преступлениям. Трагедия поколения!

Так рассуждал фон Штаубе.

Пленного отослали к комдиву.

— Нет у них веры в победу, — резюмировал Березин. — Как и раньше, весь расчет на авантюризм, только вместо блицкрига — сверхсекретное блицоружие. И если уж у офицеров душа надломлена, у солдат и подавно. А с такой — любое оружие хоть и опасно еще, но бессильно.

Ион Бануш встал и поднял бокал. Новенькая форма сублокотинента ладно облегала его стройную фигуру.

— За русских, друзья, за их армию, за Москву!

Все поднялись и тост приняли, шумно. Но едва сели снова, как в комнату вихрем ворвался запыхавшийся денщик Кугры. Смутившись, он несмело посмотрел на офицеров и нетерпеливо потоптался на месте.

— Ты что, Алекса? — приободрил его Бануш. — Что случилось?

— Кугра уходит, с ротой уходит! — выпалил тот одним духом.

— Как уходит?

— К германам, и роту обманом уводит. Еще грозился убить тебя и Чиокана.

С офицерских курсов Ион возвратился в свой батальон, входивший теперь в полк, которым командовал Станчиу Кымпяну. Бануш не виделся с ним с митинга на Дворцовой площади, и встреча была приятна. Коммунистическая партия стала неодолимой силой. Вырос ее престиж. Лучших из своих активистов она посылала в армию. Как старый офицер запаса, Кымпяну тоже прошел военные курсы и попал на фронт. Отличившись в боях, он получил полк. Ионеску стал комбатом, его ротой теперь командовал Ион Бануш, а Симон Марку, тоже окончивший курсы, получил в ней взвод.

В боях за Клуж румынский полк впервые был отмечен московским салютом и стал именоваться Клужским. Это вызвало шумный восторг, и все ликовали. Отметить знаменательное событие Бануш и собрал взводных командиров. Но теперь встреча оказалась прерванной. Ион послал Алексу к командиру полка, а сам вместе с Симоном помчался в роту Кугры. Успеет ли он? И почему они так долго были терпимы к этому негодяю? Конечно, кто знал, что случится такое? А все ж виноваты, недоглядели.

Бануш успел. Роту застал на опушке леса. Кто-то поспешно натягивал брезент на каруцу, похожую, на цыганскую кибитку; уже запряженные кони нетерпеливо били копытами. Двое из повозочных поспешно меняли колесо. Старшина покрикивал на солдат, торопливо строил колонну. Всюду царило оживление той напряженно заботливой суеты, которую еще не оборвала последняя команда. Ротного не было. Ион мигом вскочил на каруцу, оказавшуюся перед самым строем, и поднял руку.

— Куда это? — властно обратился он ко всем сразу.

— На задание по приказу, — за всех ответил старшина.

— Нет, товарищи, вас предают, уводят к немцам! — выкрикнул Бануш и почувствовал, как его накаленный голос ошеломил солдат: встрепенувшись, они отшатнулись, будто попав под встречный залп.

— Что вы говорите, домине официр! — оторопел старшина.

— Вас отдают в нацистскую кабалу, — не обращая на него внимания, горячо продолжал Бануш. — Вас хотят сделать изменниками. Не верьте врагам. Не поддавайтесь обману!

— Как это изменниками, как? — громче всех вскрикнул Янку Фулей, добровольцем вступивший в новую армию. Нет, его не заставить служить гитлеровцам. Он будет только солдатом своего народа.