Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Какая же у матери Нины профессия? — спросил директор.
— Ее называют все шинкаркой, — ответила Тоня.
— Вы знаете, что это такое, — шинкарка?
— «Выпьем же чарочку за шинкарочку», — говорит Варлаам в «Борисе Годунове», — сказала Тоня и смутилась. — Это какая-то, выходит, древняя, но вновь возродившаяся у нас профессия.
— Нет такой профессии — шинкарка, это кличка людей, незаконно изготовляющих и хранящих спиртные напитки и торгующих ими. Отыщите Нину Сердитых и пришлите ко мне.
Но учком не нашел Нину Сердитых. Пьяная ее мать выгнала учком из дома. Из ее бессвязных выкриков ученики поняли только одно, что мать побила Нину и та уже около недели пропадала. Стали искать Нину везде, вплоть до милицейских камер. И наконец-то ее нашли в школьном дровянике. Марфуша пошла за дровами и обнаружила девочку. Нина проделала в дровах нору, положила туда тряпье и, свернувшись калачиком, спала. Было осеннее утро, моросил дождь. Ученики всей гурьбой повели Нину в кабинет к Пахареву. Марфуша держала ее за руку. Всклокоченная, бледная, неопрятная, девочка стояла перед директором, опустив глаза, и хныкала.
— Почему ты не посещаешь занятий? — спросил Пахарев.
— Я боюсь… Много пропустила.
— А почему же пропустила?
— Я была занята. Помогала мамке.
— В чем помогала?
Девочка замолчала.
— У нее мать самогонку гонит, — сказала подруга Нины Мухитдинова Фатима. — Уходит на базар торговать и Нину заставляет сидеть в бане, подле самогонного аппарата. А то посылает на рынок сбывать самогонку.
— Почему ты ночуешь не дома? — спросил Пахарев Нину.
— А дома у нас дяди… Всю ночь пьют и поют песни и не дают мне спать. И маменька тоже пьет с дядями, а тут раздерется и меня лупит. А дяди хватают меня, и мне стыдно…
Пахарев велел послать за матерью. Пришла пьяная, встрепанная женщина и набросилась на дочь:
— Я тебе шкуру спущу, как только ты домой придешь.
— А я не приду.
— Ах ты так?
Шинкарка набросилась на дочь и пыталась ее ухватить за волосы, но ученики загородили Нину.
— Я ей рожу раскровеню, щеку на щеку помножу, — кричала женщина в исступлении. — Она будет век свой помнить, как родной матери не подчиняться… позорить меня… Есть хлеб даровой. А хлеб, он мне с трудом достается. Я трудящаяся. Я сама ночей не сплю в заботах… И себя кормлю, и ее лелею, шельму.
Девочка дрожала от страха, не переставая хныкать.
— Марш сию же минуту домой, паршивка, — кричала женщина.
— Иди проспись, — сказал шинкарке Пахарев. — Я тебя вызову.
— Ты вызывай свою жену, или зазнобу, или своих, училок, а я тебе не принужденная…
Она стремительно удалилась, хлопнув дверью. В кабинете наступило тягостное молчание.
— Как же быть? — обратился Пахарев ко всем.
— Я возьму девочку в свою семью, — сказал Андрей Иваныч. — У меня своих детей пятеро, при них шестой не будет в тягость, не объест. И я не останусь внакладе.
— Нам стыдно будет всем, что фактически беспризорную девочку берет к себе бывший служитель культа и тем самым, хотя и без умысла, но объективно ущемляет нашу совесть, — сказала Тоня. — Я поговорю с папой, и мы ее возьмем к себе…
— Факт! — согласился Женька. — Я беру над ней шефство вместе с моим отрядом пионеров.
— Нет, шефство возьмет над ней учком, — заявили члены учкома. — Вот только надо придумать, где ей жить всего лучше.
— Жить будет у меня, — заявила Мария Андреевна. — А что учком берет над нею шефство — очень хорошо.
— Ну вот и договорились, — сказал Пахарев. — У учкома будет добрая забота о своем товарище, о живом человеке, а не об абстрактном…
С тех пор Нина Сердитых стала жить у Марии Андреевны…
20
Из дневника Тони Светловой
Это получилось вовсе не так, как мы предполагали. Шинкарка вдруг подала на нас в суд. Мы все страшно перепугались. Она каждому встречному плакалась на «разбойников-комсомольцев», отнявших у нее дочь, единственную и любимую. И если ей поверить, то дочь замуровали, гноят в подземелье, не дают ни пить, ни есть «разнесчастной сиротиночке».
— И поглядите, милосердные люди, православные, на мое пропащее житье-бытье, и что со мною теперя сталося, осиротела я, головушка несчастная, одна-одинешенька, как былинка в поле, осталася, горем убитая. Совратили злые люди мою доченьку, совратили с доброго пути, соблазнили грехом адовым… Пожалейте меня, горемычную, поразмыслите о моей горькой судьбинушке.
Причитать она была большая мастерица. Ее, бывало, приглашали к богатым в плакальщицы. И плакала она лучше всех. Сбежался и на этот раз весь базар. Многие всерьез, глядючи на нее, проливали слезы. И раздавались голоса:
— Да это же неслыханное бесчинство, родное дитя у нее отняли.
— Архиплуты! Надувалы! Богохульники.
— Таким манером они всех наших деток переворуют и изведут.
— В милицию нам надобно жалиться, чтобы их как следует вздрючили.
А видя к себе такое глубокое сочувствие, шинкарка вошла в азарт.
— Моя дочка в холе жила. Как сыр в масле каталася. Одна ведь она у меня была, как цветок в цветочнице, как сердце в утробе. Не давала я на нее ветру дунуть, дождю капнуть.
— Уж это как есть, — поддакивали в толпе. — Родная кровушка. Айда, братцы, сами это дело рассудим.
И вот встревоженная толпа двинулась к школе и потребовала директора. Семен Иваныч вышел из парадного.
— Разбойник! — кричали. — Детоубийца! Надети своих детей, да над ними и изгаляйся…
— Мы все, как один, пойдем против тебя в свидетели, мы такое самовольство не потерпим…
— Под суд! Под суд его, чужанина.
В толпе показывали кулаки, топали ногами, потом стали кидать камни в нашу сторону. Несколько окон выколотили напрочь, осколки стекла со звоном посыпались рядом с Семеном Иванычем. Кто-то крикнул:
— Дайте ему, истукану, между глаз.
Вдруг Семен Иваныч смело шагнул с приступка прямо в толпу.
— Православные! Нишкни! У него оружия! — взвизгнул кто-то фальцетом.
Толпа шарахнулась и сгрудилась у калитки. Он подошел к ней вплотную и поднял руку:
— Сейчас вам покажут девочку! — крикнул Семен Иваныч и махнул рукой в нашу сторону.
Я подвела Нину к распахнутому окну. Ей как раз к этому дню сшили формочку: коричневое платьице с белым передником и батистовым воротничком. Две ее косички были перехвачены голубенькими бантиками, и она выглядела чистенькой и очень хорошенькой.
Толпа сразу притихла. Женщины явно
