Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
Правда, осенью и зимой они с Павликом плавали в бассейне. Внешность у Игоря завидная: высокий, худощавый, широкоплечий. Как-то, подтрунивая над ним за домоседство, отец сказал: «Все это тебе по наследству досталось, маловато ты, брат, израсходовал пота, чтобы получить эти плечи и фигуру. Зато мне-то пришлось в твои годы потрудиться будь здоров. Был я с детства худ и длинен, как прут, если что и взял у отца, так рост. Все смеялись надо мной, глистой в школе дразнили. А я был с характером. Ну и стал нажимать на все виды физической, так сказать, подготовки, раздался вширь и ликвидировал многие дефекты развития — это смолоду можно. А тебе что? Вышел в меня, и все».
Игорь на это улыбнулся.
— Спасибо, папа, отличного ты создал сына, да и жизнь для него отменную. Не знаю, что и делать дальше, сплошное совершенство!
— Вот ты шутишь, — сказал отец, — да и я, в общем, пошутил, а ведь рациональное зерно в том, что я сказал, есть.
— Не сомневаюсь. Мне только остается подыскать подходящие климатические условия, чтоб это рациональное зерно проросло и дало хорошие всходы.
— Ну-ну, — сказал отец, — желаю успеха.
Павлик не совсем понял, на какие климатические условия намекал брат, и в отношениях Игоря к отцу и матери ему было не все ясно.
По утрам Игорь занимался с гантелями, иногда заставлял себя делать зарядку, но только иногда. До одурения мог играть в настольный теннис, и никому во дворе не удавалось обыграть его. Бывали дни, когда мать по три раза посылала Павлика за братом, а тот никак не мог выпустить из рук ракетку, как бешеный носился у края стола, стремительно резал, принимал мячик из самых рискованных положений, делал обманные жесты — замах страшный, а удар тихий-тихий, то, наоборот, замах легонький, а удар невероятной силы.
— Ну и техника у тебя! — восхищались, охали даже знатоки. — Тебе бы в соревнованиях участвовать… Пропадает такой феномен.
Игорь не хотел и слушать этого, отмахивался.
Впрочем, отцовы приятели, художники, не говоря уже об отце, прочили ему и блестящую карьеру живописца.
Как-то так получилось, что с раннего детства оба брата начали рисовать. Они выросли среди картин, среди разговоров и книг об искусстве; в картинных галереях и на выставках бывали чаще, чем в театрах. Акварели Игоря показывались даже на выставке детского рисунка в Индии и завоевали серебряную медаль. Отец в свое время настаивал, чтоб он поступил в среднюю художественную школу (при институте имени Сурикова), что против Третьяковки, но Игорь не соглашался.
— Мазать люблю и всегда буду любить, а вот заставь это делать ежедневно — возненавижу.
— У тебя талант, а ты… Почерк свой уже пробивается!
— Да ладно тебе, — отвечал Игорь, — не мне говори: человек постиг грамоту, а ему — талант!
— Игорь, я серьезно.
— И я.
— Вот несносный мальчишка! — возмущенно крикнул отец. — У тебя врожденное чувство цвета и отношений… А композиция? Как ты можешь разместить в пространстве и связать предметы! Вот рисунок сильно хромает — это да, и есть стремление к вывертам, к модничанью… Это проще всего, пойми…
— Не хочу писать, как другие.
— Хочешь писать, как никто?
— Это, к сожалению, невозможно. Но ведь скука же — ездить по давно проложенным и прикрученным болтами рельсам…
— Ты понимаешь, что говоришь?! Ты талант, и тебе почти ничего больше не нужно приобретать, нужно лишь кое от чего отказаться. Это ведь так легко…
— Как сказать.
— Отнесись к себе серьезней, поднажми — и все будет в порядке. Гарантирую. Обидно, если кинешься на что-то другое: заново осваивать, переучиваться. Здесь же дорога наполовину уже пробита. Глядишь, и я могу оказаться небесполезным. Только поднажми и не ленись.
— Ох, папа, не хочу поднажимать. Все должно быть естественно.
— По зову внутреннего голоса? — иронически спросил отец.
— Хотя бы. Другие «поднажимают» и вроде бы многого достигают, а толку? Кому они нужны?
Отец заходил по комнате, подбрасывая и ловя ракетку, постучал ее ребром по руке и вздохнул:
— Дело, конечно, хозяйское, тебе решать, не маленький уже, но советую…
Этот разговор состоялся через месяц после того, как отцу присвоили звание заслуженного деятеля искусств. Отец был на короткой ноге со многими графиками и живописцами и даже чуть не получил в пятидесятом году лауреата за иллюстрации к роману о металлургах. Тогда из-за каких-то махинаций и козней его противников, как он объяснял, это дело сорвалось. Среди противников было несколько старых товарищей отца по институту, очень видных художников. Их масло и графика восхищали не только Павлика. Рассматривая работы этих художников на выставках и в репродукциях, Игорь говорил: «Вот это я понимаю — умно, пронзительно и по-своему! Просто не верится, что они ровесники отца и учились с ним у одних мастеров: ведь обогнали же его лет на полста! Они что-то ищут, пробуют, рискуют, а наш с тобой папка…» — Игорь показывал большим пальцем вниз.
Когда-то, по словам матери, те товарищи были частыми гостями у них, спорили, хохотали на весь дом, обкуривали комнаты, на все корки крыли последние работы отца, а он молча краснел, становился медлительным и не таким изящным и красивым. Потом товарищи все реже заходили к ним, только изредка звонили, а потом и звонить перестали. А когда кандидатуру отца подчистую зарубили при выдвижении на премию, он утверждал, что все это дело их рук: завидуют. Фокусничают, выламываются и от других требуют того те. А он не хочет. Все основное в русской живописи найдено еще в начале века, и найдено лет на сто вперед, и нужно только совершенствовать найденное! С умом, конечно.
Читая хвалебные отзывы о живописи бывших товарищей, отец темнел:
— Ловкачи! Время выведет их на чистую воду… Я им докажу еще, кто прав.
Через десять лет отцу все-таки присвоили почетное звание. Месяца за два до этого отец нервничал, плохо спал, даже на теннисный корт не ходил. Видно, не хотели присваивать. Он то и дело звонил знакомым и, что было не в его характере, жаловался на непонимание его творчества, на прямое недоброжелательство, хотя за всю свою жизнь он вроде бы никому не сделал зла, не критиковал никого даже за явные формалистические вывихи и трюкачество, хотя мог бы. Еще как мог бы! Особенно в те годы, когда таким художникам приходилось туго. Однако он тогда не воспользовался этим правом и даже поддерживал с такими художниками добрые отношения. А вот они словно
